«БЕЛЫЕ  НОЧИ»          (Ледковская Любовь Александровна)

 

 

                                                                                                                                                           « Не бывает в мире иного, кроме дней и ночей…»

                                                                                                                                                                        ( «Сватовство к Этайн» Ирландский миф.)

 

                                                                                                                                                                                            « Пишу, читаю без лампады…»

                                                                                                                                                                                                                            ( А.Пушкин)

 

 

         Голос, даже не знает, чей:

-         Алиса Карловна, не найдется ли валидольчика в вашем волшебном ящичке?

Действительно волшебный – чего только не напихано!

Передала через плечо стеклянную пробирочку, улыбнулась в зеркало тени за собою.

Сама продолжает разгримировываться.

Когда-то она такие вот пробирочки собирала для химических опытов. Особенно ценными представлялись ей большие, от «Сайодина». Бабушка пила этот самый «Сайодин», модный в то время от такой же модной гипертонии.

Пробирку вскоре вернули. Выдвинула ящичек – закинуть! -  и увидела… ключ. Пальцами коснулась нечаянно и будто что-то оплеснуло, будто рука пылесосом втянула нечто из ключа… Давно он в ящике болтается, а вот так к пальцам прилип впервые.

Когда-то Софочка с букетом принесла, в конвертике. Букет в общую корзину, а конверт прямо в руки. В конверте ключ. Обычный, плоский. Обратно в конверт и быстро сюда, в ящик. Что за двусмысленность, ей-богу!.. Все собиралась в уличную урну сбросить, в Фонтанку, наконец, да забывала. И совсем забыла, а нынче он сам в руки… Где же конверт, закопошилась? Может быть, там записка какая-нибудь была? Вот он! Нашелся среди прочих нераспечатанных и незапечатанных. Никогда не читала слов, воткнутых в букеты, потому что сама бы вот так – ни-ког-да! Не делай другим того, чего не сделал бы себе!.. Это отнюдь не означает, что других заповедей она придерживается. Сколько их там, кроме последних десяти? Сокращал Создатель, сколько мог! А теперь одну в пустыне вопиет – «Не убий!» Наточку вспомнила. Вовку ее скормили этим в Чечне. С лоскутками на низких лбах…То, что чеченцы, быть может и правы в чем-то, Алиса Карловна не принимала. В любых вариантах.

-         Не убий! – повторила вслух и мелко перекрестилась.

«Яву» закурила. Из Москвы доставляли ей. А пальцы в конверте шарят. Пусто.

Как же так? Ни стихов, ни локона… Правда, на самом конверте уже еле различимый обратный адрес. Фамилии отправителя нет.

-         Упоение одно! – пропела своему несколько обескураженному отражению.

Встала и пошла из уборной. Последней, как обычно. Даже Софочка ушла. Обычно провожала ее до машины. А потом гордо шествовала по четырем Фонтанным кварталам. Отчего это она не дождалась ее сегодня? Алиса Карловна даже привыкла к сему мини-ритуалу, и теперь ощущает дыру слева, где Софочка обычно шуршала своими оборочками и рюшечками.

У высоких стеклянных дверей Ардальоныч, раритет театра. Лет двести ему. Да и Софочке все сто.

-         Добрый вечер, Гаврила Ардальоныч! Софочка уже ушла?

-         Так ее карета «Скорой помощи» увезла! Инфркт-с.

И с поклоном отворил БДТешную служебную дверь.

Прошла квартал оглушенная. Вот отчего дыра! Не для нее ли валидольчик? Или «Сайодин»?

Стоп! Куда это она? Совсем уже… Вернулась к машине. Едет. Через четрыре квартала притормозила. Этот что ли дом? Вышла из машины, голову задрала. Где окна ее не помнит. Даже этажа не знает. А уж номеров никогда не запоминала. До сих пор не знает номера своей квартиры. И телефона своего не знает. Ни-че-го не знает!

«Возлюби ближнего, как самого себя…», «Не убий!» вертится в голове, пока едет. Нарушила «табу» - закурила в машине. Уже у своего подъезда остановившись, поплакала, в руль уткнувшись.

Сейчас сядет на телефон и будет звонить, звонить, пока не узнает все, все…

Но только на порог, непроницаемость домашняя смяла, закрутила, разъяла и выкинула в постель – во внезапный, провальный сон.

 

                                                                 В  Т  О  Р  А  Я .

 

       На следующий день только вступила в служебный вестибюльчик – фото Софочки с черным бантом. Опустилась на банкетку возле двери…

В гимерную поднялась – никого. Все на репетиции. В простенке за шкафом на вешалке Софочкина телогреичка. Рукою провела – слезы из глаз. Присела к зеркалу – макияж восстановить. Ящик отодвинула, а там опять конверт этот с ключом. Зачем-то схватила его и прочь. От  театра, от репетиции, от всех и всего…

У ее дома остановилась. И опять, какая квартира, этаж? Судорожно припоминает свой единственный к Софочке визит. Закрыла машину и в подъезд, потом в лифт. Вслед за старушкой с цветами. На пятом следом же в серый вонючий коридор. По каким-то переходам, лесенкам к высокой двустворчатой двери прибыли.

Ну, да! Вот и крышка от гроба к стене прислонена. Бежевым обита, крест из фольги. Дверь открыли, впустили обеих без расспросов. Долгий узкий коридор к одной из дальних дверей.

-         Как же тут гроб пройдет? – прошелестела вдруг старушка, полуобернувшись.

Алиса Карловна вздрогнула. Вошли в дверь. Узкой стороной к вошедшим гроб. В гробу… мужчина.

Господи! Не туда! Но постояла, попросила мысленно покойного передать привет ушедшим, коих накопилось уже предостаточно. Сидевшие у гроба заоглядывались на нее, узнав. Поклонившись всему этому, она пошла вон… Все быстрее и быстрее… Та-та-та…

По лесенкам, по коридорчикам. Достигла каким-то чудом лифта и, очутившись в одиночестве, залилась вдруг неудержимым смехом. Выкочила к Фонтанке и надо водой скрючившись, слезы лила, обессиливаясь от неуместного веселья.

За рулем уже сидя, произнесла-таки:

-         Прости старую дуру, Софочка! Ты ведь всегда ее прощала…

Едет и, чтобы не думать, изучает конверт, к лобовому стеклу прислоненный. Вот где эта улица Поликарпова? Пришлось у прохожих спрашивать. Выяснив, наконец, где, погнала машину через Неву на Петроградскую.

Вот и улица, вот и дом. Закинула сумку за спину и вот уже перед вдерью стоит. Коричневым оббита, без глазка, без звонка. Странно… и хорошо, что просто дверь и все.

Ключ легко вошел в пазик замка, мягко повернулся. Вошла. Дверь как бы сама за нею затворилась. Очень уютная однокомнатка. Коврики, салфеточки. Зеркало старое. Вешалка пуста, но ложечка для обуви – вот она! Тапочки с помпонами на подставочке…

Двери все настежь. Прошла в комнату. Кресло, столик, тахта. Ничего оригинального. Дверь на балкон приоткрыта – тюль колышится. Погрузилась в кресло, закурила. Хрустальная пепельница с ложбинками… Чего-то не хватает?  Да «ящика» же! Зеркало в прихожей через открытую дверь отражает окно, так что комната кажется сквозной и светлой.

-         И что же дальше? – громко спросила Алиса Карловна.

Тишина. Даже обычный уличный шум не слышен здесь…

 

 

                                                                Т  Р  Е  Т  Ь  Я .     

 

 

      Она все ждала ощущения нелепости. О, она знала, как оно возникает, и умела уйти от него загодя. Вот и теперь нелепость без сомнения приближалась, подле уже обреталась - рукой можно потрогать! А вот ощущения все не возникает.

-         Нет о-щу-ще-ни-я! – поставленным голосом декламирует Алиса.

И на кухню проходит. Кухня, как кухня. Чисто и никакой захламленности. На полочке пачка чая, пачка рафинада и пачка печенья. На двухкомфорной плитке чайник стоит – белый в красный горох.

Приготовила чай. Сидит пьет. Печенье даже свежее.

-         Черт знает что! – сквозь набитый рот, но продолжает сидеть и пить.

За окошком безглазая стена соседнего дома. Метрах в двух. Напротив пьющей чай висит коврик-аппликация. По низу надпись вышита. Без очков не прочесть.

-Старая ведьма! – ворчит и в комнату идет. За очками.

Когда возвращается, в зеркале лунищу вдруг видит. Огромную, розовую.

-         Поросенок! – восклицает восхищенно и на кухню - прочесть в конце концов надпись! И вообще всмотреться, что там нарукотворено.

А там за столом сидят люди без лиц и пьют чай из этого самого белого в красный горох чайника.

«Это не просто чаепитие!» - вышито по кромке.

-         Скажите пожалуйста! – срывает очки Алиса.

Зацепившаяся дужка пребольно дергает за ухо. Не иначе как в наказание за дурацкую реплику. Потирает ухо и глядит в балконное окно оно из кухни хорошо просматривается.

Стоп. Где же лунища? Она не могла так быстро исчезнуть с небосклона…

Но надо убрать за собой. Все по местам – никаких следов пребывания, так сказать… О луне и забылось.

Зашла в комнату, в кресло с последней сигаретой. Перед уходом. А что тут выжидать? Да и с хозяевами зачем ей?.. С чадами их… Впрочем, чадами здесь не пахнет. Вообще ничем не пахнет, кстати, - принюхалась! Дымом только – ею то есть, Алисой!

Взгляд притянулся к зеркалу. Луна! Чуть поменьше, правда, и пожелтее. Развернулась к окну – ни-че-го! Светло совсем. На часиках всего пять! Откуда в пять часов луне браться?

А может быть, это тоже «не просто луна!»? Смотрит, смотрит на нее – все бледнее, все ярче, все холоднее. Подошла к трюмо. Почему-то на цыпочках. И отражение ее на цыпочках. И тоже пальцем к луне тянется, только с другой стороны. Стекло ледяное чуть ли не обожгло любопытный пальчик.

Разморило ее от чая. Вернулась в кресло, расслабилась, а глаза к луне, как приклеились.

Рядом вдруг неназойливый, придушенный такой звоночек. Не глядя, сняла трубку:

-         Слушаю вас.

-         Алиса Карловна?

-         Она самая… Кто это?

-         Я звоню… Вы сегодня заходили… Ну, проститься. И не туда попали… К нам прямо. Дверь напротив лифта… То есть никуда не надо дальше идти, понимаете?

-          Поняла, поняла. Скажите пожалуйста номер, номер квартиры на всякий случай.

-         Да нет номера. Табличка с двери давно сорвана. Мальчишки наверное…

-         Мальчишки? Да с кем я говорю?…

Гудки.

Алиса оторвала наконец взгляд от Луны – трубку положить!

Но не было трубки. Телефона тоже не было. В квартире вообще отсутствовала всякая аппаратура.

Это она вздремнула что ли? Ничего себе! И сразу засобиралась.

Вон, вон отсюда! Мимо трюмо… Луна, кстати, из него исчезла. Пепел, пепел убрать! Что такое – один окурок? А второй где же?

Э, да ладно! Скорее отсюда! Выскочила на площадку. Замок щелкнул.

Ключ! Ключ остался на столике. Дурацкая привычка ключи от двери оттаскивать! Впрочем и хорошо. Сюда она больше никогда не вернется. Лифта нет. Закружила по лестнице.

Уехала не сразу. Покурила в машине. Что-то она много курит сегодня?

А. Софочка же… Дверь, значит, напротив лифта… А этаж? Этаж какой? Видимо, тот, на котором они тогда выходили. А был это…предпоследний, в общем, этаж. Одна кнопка наверху еще оставалась. Приснится же такое! Интересно, где эта дверь на самом деле? Взглянула на график недельный. Вечер как раз сегодня пустой. Борис, правда, просил посмотреть свой ввод. Совсем забыла, господи!

«Поеду мимо и проверю эту дверь «напротив»!» - решает и выезжает из чужого дворика.

На улицу, стало быть, какого-то великого Поликарпова.

 

 

                                                      Ч   Е   Т   В   Е   Р   Т   А   Я .

 

      Тот же подъезд. Лифт. Вонь.

Пятый этаж. Вот она! И действительно прямо напротив лифта.

-         Тогда меня старушенция с цветочками за собой утащила… - разъясняет себе Алиса Карловна, вжимая палец в кнопку совсем уже дорежимного звонка.

Дверь двустворчатая, высокая. Открывют левую створку. Дама в черном широко распахивает глаза:

-         Алиса Карловна? Боже мой! Проходите пожалуйста….

-         Вас удивила моя способность найти вашу без всякого номера дверь?

-         Я… Я просто не ожидала, что вы…Эти хлопоты… Вы такой занятый человек…

Не решилась беспокоить….

Гостья несколько смешалась, но прошла уже внутрь квартиры, готовясь увидеть гроб, неузнаваемое лицо в цветах и все прочее…

Но ничего такого! Вокруг белой скатерти несколько человек в черном. Лица синхронно повернулись на ее вход. Крайний встал, придвинуть ей стул.

Села. На старом фортепиано рамочка. При жизни разглядывать Софочку не приходило в голову. Интересное лицо. На фотографии скромняга по жизни высокомерна и отстраненна. Поворот головы чуть ли не царственен, и уголки губ чуть вверх. Похоже, только улыбка и связывала ее с обитателями этого города, этой страны….

Родственники, слава богу, молчали, так что Алиса Карловна предавалась своим мыслям без помех. К сожалению, фото оставило только голову покойной. Вспомнить остальную Софочку не удавалось. Только мягкие ласковые ручки, вечно что-то пришивающие, разглаживающие, прикалывающие… Вздохнув, Алиса Карловна поднялась и, не найдя ничего сказать этим молчаливым людям, направилась к выходу. Дама в черном снова возникла и, запинаясь, начала излагать информацию касательно завтрашней церемонии.

Приходилось кивать, делая вид, что запоминает, но перебила:

-         Откуда известен вам телефон, по которому вы позвонили буквально час назад?

-         Вообще-то телефон ваш у тети Сони на виду – это естественно. Но я уже говорила вам, что не смогла, не решилась побеспокоить…

-         А на каком таком виду, разрешите взглянуть? – пресекает невнятицу Алиса Карловна, - Простите, что не совсем ко времени, но это очень важно… для меня.

Дама закивала и повела рукою к кухоньке. Там над столиком в рамочке висел выполненный каллиграфическим почерком список телефонов.

-         Вот ваш! Самый первый…

Действительно. Домашний. При чем же здесь улица Поликарпова?

Спохватилась, извинилась, приобняла  племянницу со словами и интонацией из какой-то старой роли. В последнее время Алиса часто ловит себя на том, что говорит с людьми, натягивая старые выцветшие маски. Ужасно, конечно, но почему бы и нет. Свои слова где-то залежались по углам огромной ее квартиры – поди отыщи! Да и люди хороши – такие банальности бормочут порой, такие глупости.

     Внизу у машины стоял какой-то тип, смахивающий на бомжа. Завидев ее, отступил в поклоне, снял шляпу:

-         «Не пугайтесь, ради бога не пугайтесь!» - пропел тихим тенорком, страшно кого-то напомнив.

-         Ну, да! «Я не стану вам вредить!» - досказала, устраиваясь за рулем.

Да Кеша же. Кеша Смоктуновский – вот кого напомнил бомж. Алиса даже рот открыла, глаз не в силах отвести от лица, озарившегося неповторимой улыбкой. Когда в улыбке растворяются все черты.

А рука уже включала зажигание, нога жала на сцепление. Бомж поплыл мимо с отведенной в сторону рукою, продолжая шевелить губами.

-         Царство небесное и тебе, Кеша, и тебе, Софа! – перекрестилась.

 

 

                                                          П   Я   Т   А   Я .

 

 

       За кулисы не пошла. В коридоре столкнулась с Гариком.

-         Пришли все-таки? – осклабился и мимо.

Не любила его. Застеклила взор очками и прошла в партер на оставляемое для своих место. Увы! Оно было занято длинноволосым парнем. Пришлось сесть подальше.

Люстра принялась гаснуть, пошел занавес.

По сцене поползли жалкие, неуклюжие, некрасивые. Этот… - щелкнула пальцами, - Хоггарт таких рисовал. Возник вдруг фотографический портрет Софочки, царственный ее поворот, светлые отчужденные глаза. Потом осталась одна улыбка, примирявшая все и вся… Кто она была, Софа? Откуда явилась в театр на далеко не царственную роль костюмерши? Ничего примечательного Алиса не могла о ней припомнить. Осталось в памяти только удивительное чувство покоя, надежности, от нее исходившее. В нем гасли все неприятные состояния ее, Алисы Карловны!

Спектакль тянулся невыносимо. Надо бы вникнуть. Борис будет домогаться ее комментариев по поводу его «гениальных» ходов. Но сосредоточиться не получалось.

Не шла с ума квартирка эта… Звонок по телефону, которого нет. Не ясно вообще, звонила ли эта племянница? Коврик вдруг припомнился – «Это не просто чаепитие!»

И как всполох – у Софочки на кухне точно такой же чайник. Нет, у нее красный в белый горох! Или Луна… Но это во сне… Спать в чужой квартире – она ли это!

О,  публика рукоплещет. Видимо, Борис вполне справился. Вон, один на поклоны выходит. В шквал аплодисментов. На ее место смотрит, а там длинный торчит и «браво!» кричит. Что ж! Боря талантлив. Не зря же он ей так… Так…. Ищет слово, могущее обозначить их отношения. Да нет такого слова. Она понимает, что сегодняшний день – последний их день. Вот и слово пропало, а ведь было, было. Она шептала его этому…

Этому… И снова провал. Вот он! Достиг, к чему шел. Засим и довольно…

Алиса Карловна покидает зал. Сразу на выход. А здесь другая фотография, совсем другая. Там на пианино… Она играла что ли… на фортепиано? Досада охватывает. Получается, проворонила она человека. Просто стерва и все!

Ардальоныч дверь перед нею с поклоном. Никак не может привыкнуть к этой его услуге. А на вид король Лир. Просунула лицо в закрывающуюся дверь:

-         А где ваш шут?

Не удивился вопросу, мигнул только далекими, как у всех стариков глазами:

-         Да тут-с, на театре и работает-с!

-         Я его знаю? – заблистала Алиса глазищами.

Король обнажил вставную челюсть и в совсем уже сошедшуюся дверную щель:

-         Так это вы и есть!

Алиса только пальцами щелкнула. Она всегда так делала, когда по носу получала.

В машине снова нарушила «вето»… Борис задерживался… Ну, и пусть!

Повернула ключ и уехала домой к чертовой матери!

 

 

 

                                                     Ш   Е   С   Т   А   Я .

 

 

       Точно в полночь прозвонился Борис.

Поначалу захотелось сдерзить, но оделась быстро и спустилась вниз.

Он принял ее прямо у лифта и, запахнув в шубу, в которую почему-то был одет, понес к такси, урчавшему за углом. Как хорошо было в его шубе, в его теле, в его запахе… Она принялась грызть его, колючее от щетины, горло. Он только рычал в ответ.

Завалились на заднее сидение, машина тронулась. Его руки как размножились и сводили ее с ума. Хотелось кричать, но она стеснялась шофера. Впрочем, до того как такси замерло, они все успели. Борис снова завернул ее в шубу и понес куда-то. Гулко стучали его каблуки, билось о ребра ослепшее ее сердце. Сделалось душно, и она вывернула голову из длинного руна. Он мчал ее по лестнице, кружа по пролетам. Один второй, третий. Наконец остановился, выпустил ее из шубы – дверь открыть.

Странная дверь, подумалось ей, без звонка, без глазка.

И уже входила в прихожую с трюмо, с тапочками, с вешалкой, на которой покачивалась на петельке Борисова шуба.

Так у них было впервые. Он все время держал ее на весу, как младенца, или хрупкость какую-то. Оторвал от коврика прихожей и пронес в кресло. Щелкнул какой-то кнопкой:

-         Не скучай! – шепнул.

Японский экран бросился ее развлекать, но ее впервые может быть скрутило такое безумное желание:

-         Боря! Да где же ты там? – кричит, задыхаясь, и ладонью о столик в нетерпении.

Из-за хрустальной пепельницы выехал ключ. Обычный, плоский, тускло-желтый…

-         Борис, ты меня мучаешь. Немедленно сюда! – и одежду начала с себя срывать.

Он возник с подносом, уставленный чем-то мерцающим. На столик ставит поднос, а сам глаз с нее не сводит, незнакомо-прекрасным сделавшись. Опять на кнопку какую-то нажал, и стена обвалилась широким, уже застеленным ложем. Подхватил снова ее на руки.

-         Туда… Скорее…

Она – да! – плакала, по-детски всхлипывая, что не происходит все немедленно. А он, смеясь, снова нажимал на кнопки, так что комната погрузилась в полумрак, и что-то легкое и нежное заплескалось в многочисленных колонках, развешанных по стенам.

Они занялись друг-другом с таким самозабвением, как никогда до сих пор. Она смеялась, кричала, рыдала, будто очищая все каналы свои от забивших их никому не нужных состояний. Потом, тяжело дыша, брала сигарету, но Борис, снимал ее с простыней и нес в душ. Она визжала, брыкалась… Он заворачивал ее во что-то махрово-огромное и нес обратно. Чем-то изысканно-терпким поил и вкладывал в губы длинные виноградины. А потом она уже не знала, где ягоды, где видно, где целованье его. Карусель начинала свое медленное кружение, и она занята была одним, как дольше длить его наслаждение, без удивления обнаруживая в себе пластику любовной игры.

Говорить не хотелось. Отдыхая, они смотрели друг другу в глаза, и головы их откидывались назад от силы взглядов, уже давно нечеловеческих. Тела снова свивались в таком же нечеловеческом желании слиться в одно тело… Навеки… Навсегда…

Но все проходит… И они провалились в сон.

 

 

         

                                     С   Е   Д   Ь   М   А   Я .

 

 

       Открыв глаза, она его подле себя не обнаружила. «Что это было?» - звенело в по-утреннему пустой голове. Звякнул телефон. Где-то она уже слыхала этот звяк. И совсем недавно. Аппарат плоский, непривычной формы, положен был возле подушки. Он положил! Ее как обожгло. Вспомнила его тело, мыжцы, родинки, волоски и в телефон, зубами стуча:

-         С-слушаю!

Его голос звучал тоже невнятно:

-         Пора вставать. Репетиция. Завтрак на кухне. Ключ на столике.

-         Да. Да. Да. – шепчет в трубку, ничего не понимая.

Ждет чего-то главного. Он и говорит приглушенно:

-         А потом… Ключ у тебя есть. Все у тебя есть. Я у тебя есть.

-         Ты у меня есть. – всхлипнула она и положила трубку.

Обессиленная разговором, полежала еще. Потом под душ проплелась. Нести было некому.

Острый, ей совершенно не свойственный голод привел ее на кухню. Все, что накрывала салфетка, оказалось невероятно вкусным. В окно кухни равнодушно заглядывала стена в знакомых трещинах. И снова мимо! Опаздывает же. За чайник схватилась – горячий еще. Плеснула в чашку, прохрустела печеньем.

Синяя облаточка.

Перестала жевать, опять на стену посмотрела, на чайник в красный горох. Медленно повернула голову.

Ну, да! «Это не просто чаепитие!»

Уже одевшись, пробежала к всклокоченной постели, зарылась в простыни лицом:

-         Так это был ты!

Смахнула со столика ключ, в прихожей потерлась щекой об овечий мех.

Закружила по лестнице. Боже! Как же она с улицы Поликарпова доберется до Фонтанки, где репетиция уже на полном ходу? Замерла на крылечке, от яркого солнышка чихнув.

Гудки. С улицы сигналило ей такси. Ей, потому что кроме нее во дворе никого, если не считать столетнюю старуху на венском стуле. Строго смотрит она на то место, где только что стояла Алиса Карловна. А та уже в такси, им конечно же присланное.

Сейчас, сейчас она его увидит.

-         Приехали! – таксист потянулся дверцу открыть, а она на счетчик смотрит. – Уплачено!

И улыбкой проводил великую актрису.

У самого входа надела темные очки, чтобы театр не спалить сумасшедшим сияющим взглядом.

 

 

                                                 В   О   С   Ь   М   А   Я .

 

-         Гаврила Ардальоныч, дорогой! Нет ли у вас чего-нибудь успокоительного? – затормошила Алиса Карловна своего короля.

Лир, глазом не моргнув, провел ее в свой уголок за вешалкой и накапал чего-то в крохотную рюмочку. Зубы ее стучали о край стариной вещицы, король-расстрига качал головой:

-         И чего примчалась, да еще на такси тратилась? Отменили репетицию-то!

-         Как? – прекратила зубостук Алиса Карловна.

-         Все на похороны Софьи Яковлевны отбыли-с! – строго сообщил Ардальоныч.

-         Боже мой! – протянула Алиса Карловна с интонацией из старой роли.

-         Давай-ка, матушка моя, помянем нашу Софочку!

Достал откуда-то из-за тумбочки плоскую бутылочку с рожками, разлил по рюмочкам дешовенький «Даг», развернул два бутербродца.

Дожевывая бутерброд, Алиса спросила у швейцара, не видал ли он сегодня Бориса. Она его по фамилии назвала, конечно же.

Да, заходил. И совсем недавно. Растерзанный, чуть ли ни полуодетый.

Было это так не похоже на Бориса, что оба рассмеялись. Алиса-то смехом пыталась скрыть совершенно уже непереносимое желание увидеть снова того, о ком речь завела. Ардальоныч же смеялся по другому поводу:

-         Привезли его тоже на такси какие-то дамочки. Он с перепою языком не ворочает. Как же! Всю ночь гудели, ввод отмечали. И то, такой успех!

-         Как? – сердце встрепенулось и упало, - Как всю ночь?

-         Обычное дело. Да он сам мне сказал. Дело молодое, все впереди-с! Талантливый он парень – вам ли не знать?

-         Та-лант-ли-вый… - ясность мышления полностью восстановилась.

-         Еще за упокой души? – взялся за пробочку швейцар.

-         Нет, нет! Больше нельзя. Возраст, голубчик!

-         Да и горе такое, - закивал «голубчик», - Софочка вами только и жила. У вас радость – порхает, смеется. Неприятности – переживает больше вашего. Сколь раз вот на этом самом кресле сиживала, царство ей небесное, и все о вас, все о вас.

Алисе Карловне сделалось неприятно все это выслушивать, и она в некотором смятении поднялась.

-         Да что с вами? Не ко времени я разболтался! Это винцо, все от него-с!

Алиса Карловна покачала головой, приобняла  старика и на ухо ему интонацией Кручининой:

-         Ничего этого я не знала, голубчик! Не знала, не ведала. Сейчас зайду к ней. Поди, вернулись уже с кладбища-то? Или не ходить?

-         Идите, идите! – замахал руками Ардальоныч, - Я бы с вами, да оставлен один на весь театр.

И пошла она вдоль перил. Закурила на ходу. Первая сигарета. Он не давал ей курить, не до того было. Сам-то обычно дымил, как паровоз… Она вжалась в чугунный узор, перегнулась к качанию воды. Шлеп, шлеп – волны о гранит.

-         Как же мог быть он в ресторане? Да еще всю ночь!

Рассмеялась, сообразив вдруг:

-         Да соврал он! Конечно же, соврал. Будет он отчитываться… Вот только почему полураздет и лыка не вязал? Играл похмелье? Зачем?

Господи! Да самого спросит  сегодня. Вечером. А сейчас надо сюда. В дверь напротив лифта.

 

 

 

                                                Г  Л  А  В  А    Д  Е  В  Я  Т  А  Я .

 

 

       Как не хочется… Но после того, что Лир рассказал, как-то неудобно мимо… И на похоронах не была… За-бы-ла! Обо всем.

Входит в квартиру Софочки. Много знакомых лиц. Села с краю, черных очков не снимая, продолжая находиться в кощунственной эйфории.

Поднялся родственник, сказал несколько фраз. Начали пить и есть.

Алиса Карловна не пила, не ела, на вопросы не отвечала. Все смотрела на лицо в черной рамке, не испытывая ни грусти, ни сожаления. Устыдившись, наконец, своего бесчувствия, из за стола встает и выходит в прихожую.

-         Алиса Карловна, куда же вы? – вышла следом та, вчерашняя дама.

Телефон зазвонил. Алиса задержалась в уже открытой створке.

-         Да! Она здесь! – отвечает кому-то дама, - Алиса Карловна, это вас!

Это он. Конечно же. Наконец, он! От волнения не может выговорить ни слова, и что говорит он не совсем понимает:

-         Ты. Ты. Наконец-то!

Борис почти кричит:

-         Так и знал, что ты там , у этой белой мыши плакаешь!

-         Что ты несешь, безумный! – чуть не рассмеялась Алиса.

-         А что мне говорить, если ты даже на мой ввод не пришла? Знаешь же, как это было важно для меня! Ну, конечно же, мы скорби-им. На живых нам наплевать!

-         Это не так! – выдохнула в трубку, - Да и какое все это имеет значение… теперь?

-         Ну, конечно! – злобится трубка, - Мы теперь рыдаем над гробом старой лесбиянки!

-         Что? – ахнула Алиса Карловна, Да как ты смеешь о покойнице такое? Что с тобой, опомнись! Впрочем, здесь не место для подобных разговоров! Забыл, куда звонишь? Часа через два мы встретимся и  т а м… - голос ее пресекся, - там все и выясним!

Повесила трубку и вышла из Софочкиной квартиры в полной прострации. Борис телефонный никак не совпадал со вчерашне-сегодняшним. Телефонный знакомо раздражал. Не от того ли она вчера твердо решила с ним расстаться? А этот…

Мой… Любимый…

Она почти бежала вдоль Фонтанки, вышептывая забытые ласковые слова. И слова эти не были текстом старых ролей.

 

 

                                         Г Л А В А           Д Е С Я Т А Я .

 

 

       На такси денег не нашлось. В метро, в толпу. Выбралась, наконец, на поверхность, завернула в чахлый скверик с зеленью где-то высоко над голыми черными стволами. Покачалась на цепях, голову закинув. В душу вплыла вдруг знакомая щемящая мелодия. Из какого-то окна позади. Кто-то слушал, в кресле сидя, голу так же, как она, закинув.

Господи! Да Чайковский же… То есть Щедрин. Тема Анны…

Алиса встала и, выходя из скверика, оглянулась, ища окно, из которого… В одном из окошек, на подоконник облокотившись, покуривал молодец с широченными плечами.

Покуривает, а сам на нее смотрит. Взгляды их встретились. Он вежливо кивнул, а она заторопилась. Куда, спрашивается? Домой, конечно.

А дома свои с дачи вернулись. Манюня как вцепилась в ногу, так до вечера и провисела на бабушке. Пришлось соображать и пироги, и закуски холодные да горячие. Набежали люди разные. За столом Аннушка рядышком. И на ушко о Софочкиных похоронах. И опять:

-         Ах, Алиса, она тебя так любила, что ей-богу всякое в голову могло прийти.

-         Это смотря в чью! – отрезала Алиса, чай потягивая из огромной пестрой чашки.

Чашка-то – Софочкин подарок!

-         Она, Алисочка, в консерватории преподавала.

-         Вот как? – теперь понятно стало присутствие инструмента в той квартире. Да и царственность поворота тоже.

-         Мам, к телефону! – из передней.

-         Скажи, что уже выехала! – отмахнулась Алиса Карловна и снова к Аннушке, - Ну, а потом? Я о Софочке!

-         А-а! – Аннушка вкусно откусила конфету, - И, представь, оставила преподавательство в консерватории ради… ради БДТ!

-         Интересно! – Заблистала глазами Алиса Карловна, - Здесь какая-то тайна…

-         Этого я не знаю. Софочка, ты знаешь, была не из болтливых. – заметила Аннушка, следующую конфету надкусывая.

Алисе Карловне нравилось, как она ест конфеты:

-         А еще!

-         Ну, надо было видеть, как она в кулисах на твоих выходах стояла.

-         Да нет! – отмахнулась Алиса, - Еще конфету откуси! Ты это делаешь как никто! – и поднялась, - Прошу меня извинять. Деловая встреча.

-         Да, да! – засуетилась Аннушка, тоже поднимаясь и схватив по-дороге еще одну конфету, - Мы уходим.

Этого еще не хватало! Но Аннушка залепетала:

-         Алисонька! Только до трамвайчика!

-         Ну, почему же, - слюбезничала Алиса Карловна, - Мне как раз на Петроградскую!

И вплоть до улицы Поликарпова Аннушка торчит справа, вытарахтывая сведения прелюбопытнейшие. Она, оказывается, была на торжестве, устроенном давеча Борисом в «Севере».

Алиса Карловна едет на красный свет, и гаишник ласково журит гордость родного города за выезд на «зебру». После этого она берет себя в руки и слушает Аннушку вполне хладнокровно.

Да, гуляли до закрытия. Потом молодежь уехала в двух машинах куда-то на Богатырский.

У сокраментального дома Аннушка вдруг просит ее высадить, и Алиса тупо наблюдает, как несносная эта болтушка входит в тот самый подъезд. Давняя старуха продолжает сидеть на своем венском стуле, внимательно вглядываясь в машину и в ту, что за рулем.

Забавно! Значит, Аннушка живет здесь? Что же делать? Не идти же следом?

Разворачивает машину, снова тормозит, смотрит на окно пятого этажа.

Что? Окно освещено. Тюль колышится. Дверь на балкон открыта. Мало того, на балкон выскакивает ребенок… Мальчик или девочка? Они нынче совершенно неразличимы! Вон и Манюню родители одевают под какое-то оно.

-         Алисочка! Спасибо, что подождала. Мне и надо было здесь только деньги одной особе передать.

-         А я уж подумала, ты переехала! – откинулась на спинку сидения Алиса.

-         С какой стати! Жила и живу возле бани. Хорошая, старая банька. Мы с моим морячком частенько туда ходим. В парную да с веничком! Хорошо!

Довезла ее Алиса до бани. Без вопросов, прямо-таки коловших кончик языка. Ничего, прикусила! Высадила, расцеловалась и обратно на Поликарпова. Машину во двор завела – сидит, наблюдает. Как детектив – очки темные на пол-лица. А на балконе уже женщина белье развешивает… Итак, в квартиру не войдешь!

 

 

                       Г  Л  А  В  А      О  Д  И  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

Поздно уже, часов в десять по полудни, свет в квартире погас, и дверь водъезда, планочками обитая, выпустила и женщину, и ребенка. Мимо прошли.

Так! А что если? Ведь ушли… А вдруг не все ушли, и кто-то в квартире остался?

И как кто-то из машины вытащил нашу Алису и к двери дермантиновой по кружению лестницы. Вот она – безглазая, безмолвная дверь.

Все как в первый раз. Никакой аппаратуры, никакой откидной кровати. На кухне чисто и пусто. Чайник в горох, горячий еще. Коврик этот.

И чувство такое же, как в тот раз, первый. Отсутствие собственного отношения к происходящему. Хотя в принципе ничего и не происходит.

Растянулась на тахте. Устала. Странно, но о Борисе она даже не вспоминала. Ну был и был. Рассыпался Борис. И шуба из прихожей исчезла. Специально прошла – посмотреть. А как в кресло присела покурить, так на зеркало вновь сползла Луна. Только теперь она не прилипла к одному месту а ползала по всей поверхности трюмо.

Не удивилась Алиса и снова ощутила, как взгляд ее приклеился к розовому пятну. Попыталась взглядом остановить движение его – голова уже кружилась от этого бессмысленного ерзания. И вдруг это удалось ей. Повела пятно влево, вправо…

Луна слушалась! Браво! И чего только не навертела Алиса этой послушной. И круги, и треугольники. Приустав, начертила ею, уже заметно побледневшей, крест. На всю поверхность. А тут и часы пробили полночь. Пятно внезапно рассыпалось на несколько пятнышек, который в свою очередь составили фигурку Паяца, лицом которого осталась луна. Фигурка скользила по стеклу, не без труда сохраняя офрму. Голова то и дело съезжала то к животу, то куда-то к коленям.

А, это потому, что  он не сшит! И Алиса начала сшивать кружочки появившейся из ниоткуда иголкой с ниткой. Получилось вроде, и, вихляясь, Паяц все-таки держался. Вот только голова-луна перестала подчиняться Алисиному взгляду и, от зеркала отделившись, поплыла по комнате, строя рожи голубыми лунными чертами.

- Зачем вы все это проделываете? – Алиса Карловна была не напугана, но несколько раздражена.

- Ни-за-чем! – нитка лопнула, и паяц снова рассыпался на кружочки, весь теперь не подчиняясь потороннему взгляду.

- Ни-за-чем! – передразнила Алиса Паяца и поняла вдруг, что такое китайский язык, китайская речь.

Внятными сделались и китайские иероглифы собирающие такие вот кружочки в сгустки, видоизменяя, правда, каждый кружок, придавая ему условленную форму.

Их мяукающе-лающая речь: «мяу!» - гласная, «гав!» - согласная. И вот согласная изгибает гласную, согласно условию. Они, китайцы, то есть условились…

С кем?

… условились вот так собирать мозаику бытия.

Тут и Критская мозаика припомнилась Алисе. Это же прямой намек на составленность всего на свете. А тогда, когда взгляд, например ее, Алисы, ослабевает, все и рассыпается, словно этот Паяц. Как же удержать взгляд в фокусе? И тут же другая мысль – «А за-чем у-дер-жи-вать?»

И не поняла Алиса, сама она это по-ду-ма-ла или этот лунный шут. Он совсем потерял форму и даже составлявшие его кружочки рассеялись на светящиеся точечки. Но теперь Алиса точно знала, что в любую минуту из этих точечек сможет составить иероглиф шута. И еще она поняла: стоит только распустить глазные мышцы и на такие точки, а вернее сказать – шарики, распадется все, что угодно. Например, тах-та.

Р-раз! И нет тахты. Облако частичек осталось плавать на ее месте.

Пепельница? Тоже поплыла!

Столик?

Алиса хохочет, как дитя, и изо рта ее вместе с «ха-ха-ха!» тоже вылетают светящиеся шарики.

- Вот оно всемогущество! – восклицает.

Только все это сон. Мышцы глаз ее сократились, и вот она сидит в кресле, сигарета в пальцах продолжает дымиться, не намного и сократившись, в трюмо висит Луна.

Потянулась пепел стряхнуть – нет пепельницы. И стола тоже нет. И тахты.

Алису охватили паника, мелкая и гаденькая. И тогда позади раздался ласково-насмешливый голос, Его голос:

- Нашкодила? На чем мы теперь спать будем, а?

Руки Бориса скользнули вдоль ее тела, обхватили снизу и подняли вверх.

- Да что же ты меня все носишь на руках, как дитя? – шепчет Алиса, закинув голову на его плечо и в колючую щетину щекой вжавшись, - У меня так много к тебе вопросов, а задавать их почему-то не хочется…

- Ты любопытна, и эта черта в тебе… красная! – бормочет, а сам уже вынес ее из квартиры, вниз по лестнице скользит. И каблуки его не стучат по ступеням, как давеча.

- Босиком что ли выскочил, сумасшедший? И куда ты меня несешь?

- Кто-то не хотел задавать вопросов.

- Но ты странно себя ведешь. – лепечет Алиса.

Из подъезда вышли. Дождик накрапывает.

- Простынешь, глупый!

Борис только смеется. К машине поднес и выкатывает из рук своих прямо к рулю. Сам все время сзади, руки ей на плечи положил и, в волосы зарывшись, целует, целует.

- И что же, - задыхается Алиса, - ты думаешь я способна сейчас вести машину?

- Ты на многое способна! – шепчет на ухо ей, - Трогай и вперед, не оглядываясь!

- Да не могу я! – кричит Алиса и, руки оторвав от руля уже несущейся машины, погружает их в спутанные его кудри…

Когда она снова начинает что-то соображать, первое, что слышит:

- Посмотри на дорогу, Алиса!

 

 

                                             ГЛАВА   ДВЕНАДЦАТАЯ.  

 

- Господи! – хватается за остывший уже руль.

Но в том нет надобности – машина едет сама… По шоссе, по тротуару, сквозь стены домов, фабрик, учреждений. Мелькают интерьеры в самых разнообразных ракурсах.

А вот и Нева, По воде машина скользит, покачиваясь от нахлеста волн.

Шлеп, шлеп! – по дверцам вода.

- Зачем вы это делаете? – лепечет Алиса, начиная пугаться.

Сзади ее гладят по голове и знакомо отвечают:

- Ни за-чем…

Опять этот шут! И хочется и не хочется обернуться. Поднимает глаза к зеркальцу заднего обзора, но в нем отражены только огромные ее глаза на совсем детском личике.

- Да что же это? – шепчет.

Алиса-девочка показывает ей из зеркала язык. Была, была у нее в детстве такая, с улицы прихваченная, привычка. Мать шлепала ее по губам чем ни попадя. Тряпками в основном, чтобы не больно.

- Отучила? – спрашивает Борис, целуя ее в макушку, как детей целуют. Она заметила, что похоть эта немыслимая ее совсем оставила.

Машина тем временем уже сквозь Исакия прет.

- Это во сне! – покоряется Алиса.

- Пусть так! – соглашается Борис.

- И не Борис ты вовсе! – выкрикивает Алиса, и тут же поправляется, - Вы не Борис!

- А кто же я? – смеется не-Борис, снова руками ее обхватывая.

И она отрывает свои бесполезные руки от руля, чтобы погрузить пальцы в его жесткие кудри.

- Ты никак рога там ищешь? Угадал?

- И что вы все смеетесь! – вспыхивает досадой от его угадки Алиса.

- Ну, вот и «вы»! Прощай, Любовь! – с грустью как бы констатирует не-Борис.

Насмешка в его интонации настолько тонка, что обидеться невозможно.

- Это была не любовь, - довольно твердо выговаривает она, - Это что-то вроде Парижского ресторана.

- Как всегда, права! Не любовь! – и снова гладит по голове.

- Я не боюсь вас. Отчего? – вязнет Алиса в странности происходящего.

- По-то-му! – китайским шутом пищит сзади выдающий себя за Бориса.

- Вы определенно считаете меня дурой, и я больше не желаю с вами разговаривать! И вообще, покиньте мою машину!

- Уверяю вас – вы умница! Не прощаюсь! И прошу не плакать по мне!

- Вот еще, плакать! – выкрикнула, а слезы уже обильно по щекам стекают. Так что момент его прохода к проклятому подъезду она пропустила, отметив, что машина ее продолжает стоять во дворе улицы Поликарпова. На пятом этаже горит свет, колышится штора и приятный баритон доносит: «Забыть так скоро, боже мой!».

С реальностью сердце наполняется стыдом: позволила втянуть себя в такой нелепейший розыгрыш.

Мотор взревел и, изрыгая ругательства из всех играных ею ролей, ринулась она прочь. Выхватила сигарету, сунула в рот до первого светофора, чтобы закурить.

И тут перед носом ее возникла рука с зажигалкой. Взвизгнули тормоза, жаркой ненавистью пахнуло от потершихся об левую дверцу «Жигулей». А на заднем сиденьи давился от смеха давешний бомж-Смоктуновский. Это ему принадлежала рука с зажигалкой. Алиса таки-закурила и свернула в переулочек.

- А не боитесь, Алисонька, что я вас, как старушку-процентнищу, топориком-с? – и показывает обернувшейся Алисе топорик, вправленный аккуратно в петельку.

Впрочем, бомж тут же озарился знакомой улыбкой.

Алиса молча курила. Нелепость продолжалась, и она решила ее просто переждать. Как дождь. Сказала только:

- Иннокентий Михайлович, вы же в некотором роде умерли. Вот уж несколько лет, как…

Тот сделал гримаску и елейным голоском ответствовал:

- А вы уверены, что сами живы, неувядающая гордость наша?

Алиса уже не была в этом уверена.

- И куда же вас довезти? – спросила, заводя машину опять.

- А ни-ку-да! – пискнул.

- Меняешь личину? Надоел! Вот никуда не поеду, пока не объяснишь, что тебе от меня нужно.

- Ничего, голубушка Алиса Карловна, мне он вас не надобно. Это вам нужно что-то понять наконец.

- Пойму ли? – тряхнула головой.

- Виноват, не совсем точно выразился. Осознать то, что вы уже, собственно, и знаете.

Он замолчал, опустив  знакомо веки на самые зрачки.

- Продолжаю внимательно слушать ваши поучения! – напомнила о себе Алиса.

- Вам не слушать, вам действовать пора! – резко заметил бомж, отводя глаза.

- Ты никогда не смотрел в глаза. Они у тебя плавали сами по себе. Или был такой человек, кому прямо в зрачки, подолгу?

- Маме смотрел. Отцу уже нет. Да никому больше. Зато ты, Алисонька, как вцепишься взглядом, так уж до дна-а! – он тоненько засмеялся.

- Похоже, ты советуешь перестать мне быть самой собою?

- Я не могу советовать что-либо Алисе Карловне Беккерлих!

- Перестать быть. Но это возможно только после смерти?

- Не обязательно! – поднял брови бомж, - Вот сей миг, беседуя со мной, ты вполне жива.

И в зрачки ей глянул, как точку поставил:

- Мало того, уже и ключ у тебя есть.

Алиса, как не странно, понимала все, что мог иметь в виду ее собеседник. А потому вдруг взяла и… расфокусировала взгляд!

Когда глазные мыжцы вновь напряглись, в машине никого не было.

Алиса Карловна перевела дух, осенилась крестным знамением, посмотрела на часы и завела мотор.

 

 

                                   Г  Л  А  В  А       Т  Р  И  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

Вот идет она тихонько вдоль чугунных перил Фонтанки. Тихонько, потому что там, на деревянном мостике их с Борисом, Борисом настоящим, тайное место встречи. Он должен сегодня ждать ее, но столько всякого произошло. Поди, и не ждет уже?

Машину она, как обычно, в переулке оставила и вот бредет. Как впервые ступает по до сера вышарканные доски. Мостик пуст. Алиса Карловна облокачивается на перила и глядит на ленивый масляный плеск нечистого канала. Почему так тяжела вода в Ленинградских каналах? Будто из расплавленного свинца, с трудом протискивается она извивами гранитного ложа, скрежеща застывающими боками. Алиса невольно отшатнулась. Не Фонтанка – тело змеиное встопорщилось чешуею и ползет, ползет, поражая своей нескончаемостью. Головой тряхнула, чтобы наваждение отогнать, торопко застучала каблучками по доскам и у фонаря натолкнулась на Бориса. Он ее, незрячую, перехватил и долго держал в простых человеческих объятиях, лишенных, слава богу, безумных страстей.

- Наконец-то мы встретились! – выдохнула.

- Где тебя, мать моя носило? – ответил он, вглядываясь в ее растерянное лицо.

- О-о-о! – только и протянула.

- Тебе надо выпить! Куда поедем-пойдем? Ко мне родственники нагрянули.

- И мои с дачи вернулись. Видимо они сговорились…

- Где же нам?

Алиса Карловна подняла на говорящего свои глаза.

- Выпить… - договорил Борис, имея в виду и все остальное.

А она, глаз не отводя, засунула руки в кармашки брюк – была у нее такая подростковая манера! -  Ждет, что же он решит.

- Тебе травистишек бы играть, - выпалил вдруг он, - а ты в героинях всю жизнь.

Этого как раз ему говорить не стоило. Глаза ее против воли расфокусировались, и он заслонился даже от этого жутковатого взгляда. Пальцы нашарили в кармане ключ. Тот самый.

- Поехали. Почему бы в самом деле не выпить? Заодно и Софочку помянем.

Борис заметно поскучнел. Он Софочку почему-то не любил.

В машине впился в ее исцелованные неведомо кем губы:

- Соскучился!

Уже около цирка вспомнили о выпивке. Он отправился в дежурный магазин, а Алиса выползла из машины и направилась прямиком к Дракону. Зачем родному городу эта пакость, ужасть этакая. В пыль его!..

Сказано – сделано!

Получилось! Грязно-зеленое облако заклубилось, подплыло к перилам, сквозь чугун к ее ногам. Алиса попятилась и тут чьи-то руки подхватили ее и голос по-французски произнес:

- Так и упасть недолго, Ваше Высочество!

 

 

 

                                 Г  Л  А  В  А     Ч  Е  Т  Ы  Р  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

 

     Зловещее облако уплывало к Летнему саду. Кто-то продолжал поддерживать Алису под локти. Досадливо вывернулась:

- Довольно же!

Отпустили. Некто, сняв широкополую шляпу, изящно склонился перед нею. И шляпой, шляпой по булыжнику метет.

Она обратила внимание, что вокруг темно совсем, будто в районе вырубили электричество. Только кое-где по окнам теплится тусклая свечная желтизна.

- Ничего себе! – обойдя склоненного, направилась к машине.

Но машины не было. Была карета из фильма о трех мушкетерах, например.

- Что за глупые шутки? – ножкой топнула.

Незнакомец восстал из поклона и уже дверцу перед ней открыл:

- Прошу в мою карету, Ваше Высочество! Довезу, куда прикажете!

Все это разумеется по-французски.

- Нет, нет! Благодарю вас! Я жду здесь одного знакомого. – и приумолкла, осознав вдруг. что отвечает тоже по-французски, в коем еще в театральном обучении была отнюдь не сильна.

Еще заметила, что продолжает говорить с Неизвестным о чем-то, что и перевести не может. И вообще, действует как бы отдельно от себя.

Вот оперлась на предложенную руку и села-таки в карету, подобрав полы немыслимого какого-то на себе туалета. Внутри экипажа было еще темнее, так что происходящее снаружи стало видеться отчетливей.

А там что-то происходило. Из тьмы возникли какие-то личности, одетые столь же нелепо, как и Незнакомец. Меж ними завязался разговор, смысл которого от Алисы досадно ускользал. Как интересно! И совсем не страшно – будто кино смотрит или сон.

Шпаги выхватили. Однако! Трое на одного! Одна личность пала. Алиса неожиданно для себя выскакивает из кареты и поднимает шпагу убитого:

- Один мой! – кричит уже по-русски.

Незнакомый друг ее останавливается:

- Ваше Высочество! Я изумлен… Восхищаюсь!

И вскрикивает. Вскрикивает и пронзенный Алисой его противник. Оба падают. Третий мерзавец растворяется в ночи, и Алиса бросается к раненому Незнакомцу, жарко говоря нивесть что. Потом кричит, зовя видимо на помощь. Из-за кареты появляются слуги Незнакомца. Алиса кричит им всякие грубости, но они лишь почтительно склоняются перед нею. У одного из них наконец фонарь. Раненого переносят в карету. Алиса в карету почему-то не садится. Склонившись над окровавленным другом, нежно проводит ладонью по его мокрой от пота щеке. В свете фонаря его лицо ей отчетливо видно. Губы раненого шевелятся:

- Любимая! – шепчет, - Прости, я ослушался тебя…

Она вдруг целует эти шевелящиеся губы, соскакивает с подножки и кричит вознице, чтобы поспешал.

 

 

                                Г  Л  А  В  А     П  Я  Т  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

 

- Что ты там высматриваешь? – склонился через перила и Борис,- Быстро я сгонял, а? Рекордсмен! Пять минут, и алкоголь доставлен!

- Только пять? – спросила Алиса Карловна и осеклась.

Не рассказывать же Борису, как только что отправила она молодого незнакомца в полную неизвестность. Или этот, поразивший ее факт, что лицо, освещенное фонарем, она хорошо знает. Не далее, как вчера оно смотрело на нее из черной рамки, со стены служебного вестибюля БДТ.

Она только просит Бориса сесть за руль. Сама же, прижавшись к нему, подсказывает повороты, ведущие к улице Поликарпова. А потому чувствует, как напрягается Борис по мере приближения к цели поездки. Остановил машину и не выходит.

- Что это ты? – О дверцу оперлась, - Пошли!

- Не пойду!

Алиса смотрит на заветный этаж. «Ее» окно освещено. На балконе бельишко детское колышется. Оглянулась на Бориса. Он туда же, на балкон глядит и бледный стал очень.

Алиса обходит машину, распахивает дверцу:

- Пусти к рулю!

Отодвинулся.

- Что ты ерзаешь? Выходи из машины! Вот так! И не садись больше! Ни-ког-да!

- Брось дурить, Алиса!

- Выбирайте выражения, молодой человек! Я вам в матери гожусь.

- Алиса! Алиса Карловна! Я все вам объясню…

- Мне не интересно узнавать о вас что-то новенькое! Вон из машины, дерьмо!

И получила по морде. Вместе со старой б… впридачу.

Она еще посмотрела, куда он направится. Нет. К метро пошел.

Лицо горело, но она улыбалась. Вот и конец вам пришел, Ваше Высочество! Как женщине, конец… Впрочем, мужчина женщину вот так по лицу, с оттяжкой, тоже не ударил бы. Междуполье какое-то настало!

Она скользнула мимо остановившегося бывшего Бориса и помчала домой.

Спа-ать…

 

 

                                                            С  О  Ф  О  Ч  К  А .

 

 

     Господи, как я боялась напугать тебя! А сейчас… Я снюсь тебе, снюсь. До утра времени достаточно. Зачем я здесь? Чтобы уравновесить и вырваться… Это можно понять только  з д е с ь. Вот если бы ты  в ы ш л а ко мне, все было бы значительно проще. Ты ведь уже выходила сюда, я знаю. И снова выйдешь, потому что ты, Алисонька, ужасно любопытна. Это, пожалуй, главный твой талант. А талант тот же ключик, как тот, что я тебе в букет сунула. Вот я тебя и зацепила! Ты встаешь. Молодец! Не пугайся ничего – здесь все логично, только вот точка отсчета расположена несколько иначе. Да, как в воде. Постарайся об этом не забывать! Конечно же я прекрасна! Здесь, между прочим, все такие, какими себя сами сделали! Воплощение в некоторых случаях понимается, как косметическое средство. А вообще один из способов подтянуть к Всеначальной Гармонии. О, если бы это все компетентно внушалось нашим юным, все было бы спасено! Теперь и ты вот приобщилась! И еще успеешь сказать другим. Тебя любят, тебе поверят…

Но к главному! Мое дитя, прости за нелепости последних дней. Я практик неважный. Хотя вот с Борисом все получилось отлично. Необходимо было разлучить тебя с этим недостойным. Полагаю, удалось. Длить эти отношения было нелепостью, а ты нелепостей не выносишь.  А? Конечно же не он. Он лежал бездыханным после своего банкета, так что грех было бы не воспользоваться его великолепным сибирским телом. Остальное пошло само собой, тем более, что инициатива исходила от тебя. Так получилось, прости! Ты не права! Извращение? Скорее некоторый перекос в сложнейшей системе наших с тобой многовековых отношений. Я попыталась напомнить тебе век, кажется шестнадцатый. Стоило напомнить тебе и другие варианты, может быть, тогда ты была другого бы мнения о моем поступке. Я просто отдала тебе то, что на этот раз неможно было в силу одного нашего с тобой пола. И не моя вина в том, что некогда ты сама решила наши отношения усложнить. Я же говорю, что ты всегда была любо… любознательна! Ты вознамерилась доказать, что энергия этого рода сметет налипшие наслоения предрассудков. Ханжества и чего-то там еще! Ты весьма преувеличила мои данные. Я пошла на усложнения. Начала воплощаться исключительно иудеем. Мы разбежались по полюсам в полном смысле этого понятия. Мы провели в разлуке страшно сказать сколько веков. И плотина не выдержала. Я обрушилась на тебя свою вековую нерасстраченность. Ты, Алиса, вполне безгрешна, если тебя все происшедшее как-то цепляет. Вспомни, сколько раз ты спасала меня! И на этот раз Ты – королевских кровей, а я  младший сын банкира. Были случае, когда мы менялись и положениями, и полом. Ты права, как в театре! Не потому ли мы оказались в театре. Ключ? Да, квартирка моя. У Ляли я жила, потому что театр рядом. А на Поликарпова поселился Борис. Да, с женой. Мальчик его. Но до того ключ был у тебя. Помнишь, свои семейные недоразумения? Я хотела помочь, но не получилось тогда с ключиком. Прямо предложить не могла – по театру и так слухи всякие ползали. Кто по Фонтанке скребет? Это долгая история, но ты повела себя бесстрашно! Как фехтовала! Перекос, повторяю страшный!  Дело во множестве опрометчивых поступков, совершенных до того. Мною, мною, Алисонька! Ты безупречна! В итоге, ты в рассвете, в славе, а я старуха. Жизнь на исходе. Был и у меня успех, но все рассыпалось, когда я узнала в тебе – Тебя! Все бросив, к тебе! Быть подле, следы целовать… Угадала! Ввод Бориса я тоже использовала. Красовалась перед тобой, а ты даже не смотрела. Борис от того и напился, что понимал, насколько это не он играл! Довольно о нем, он мне не интересен. Почему Борис именно? Долго объяснять. А его еще долго будет к тебе необъяснимо тянуть. Память тела въедлива. Не тот он, кого надо было выводить. Такие сами вползают. Только ему лень, он на твоем горбу хочет. Сама знаешь, что я права. Извращение? Опять ты за свое! Я же тебе просто продемонстрировала разницу между  м о и м  Борисом и настоящим. Погоди просыпаться! Что? Утро уже, петухи… Откуда в Ленинграде петухи? Откуда в Белые ночи утра?

Оставить все, как есть?..

 

 

                                                             Б  О  Р  И  С .

 

 

     Где это? На полу в пустой комнате. На спинке перевернутого кресла спит ребенок. Вихор сквознячок колышит. Сердце сжалось – это ж Вовка. Сын.

Скосил глаза налево. Боже правый! Жена… Загорела, посвежела на даче-то. Не то, что он, городищем этим серым изжеванный.

Так это он с женой… это? Вон и рука ее лежит, где положено. И сам он пуст, как обычно после   э т о г о. Надо бы уйти до их пробуждения. Одевается перед трюмо. Несколько пластических этюдиков на мелкие мыжцы. Вышколила его Алиса!..

Имя обожгло. Вспомнил, как ударил, как обложил по-деревенски… Главное, трезвый ведь был совсем! Это потом в скверике, залпом из горла, как воду…

Сама виновата! К дому, главное, прямо подвезла. Неужели выследила? Дело не хитрое, но не Алисино! Трудно даже представить ее выслеживающей кого-то. Совсем ведь не от мира сего! Даже не понятно, как до сих пор не оступилась, не споткнулась, не сорвалась. Подбородок вперед и каблучки только тук-тук-тук! По деревянному мостику…

И руками за голову схватился. Что же теперь с ним будет? С работой, со всем. Все ж на ней завязано было. Опять забиваться в сопки, откуда Кеша его с таким трудом выкогтил? Да и то по пьянке. Какой он на самом деле артист? Герой из самодеятельности… Да если бы не Алиса! Вон, на вводе! Он так и не понял, что это было. С какого это он бодуна так лихо по кочкам? Эти стервы Бэтээшные только кошельки свои до пуза отвесили. Он видел, Эмма плакала даже. Злилась на себя, а слезы подлые текут!

Через Аннушку он об Алисе многое выведал, вовремя подкатился, без мыла вполз в нее в дурочку недоверчивую. Чуть ли не год обхаживал, от семьи отделившись, ломал из себя черт знает кого. И она, сердешная, по-па-лась! В капканчик. Мало он из ставил в тайге? И на лис, и на Алис…

Смотрит на свое отражение – хорош мужик, что там! Штаны приспустил даже, и от мужчинства своего аж сам себя возжелал… Но опомнился, чайку  холодного из пятнистого чайника  глотнул. Чувство вдруг смурное, что чайник этот в горох, совсем недавно точно так вот держал. И на вышивку эту дурную точно как сейчас пялился.

Скорее отсюда! И по ступенькам этим сбегал. И старуха сидела. И тоже спешил, спешил очень!

У самого метро передумал – сел на подошедший трамвай. Он любил иногда через весь город на трамвае протащиться…

 

 

                                       С  Т  А  Р  У  Ш  К  А    С    Б  У  К  Е  Т  О  М .

 

- Что-то давно не видно тебя, Татьян Васильна?

- На фазенде закопалась. На денек вот приехала и опять к грядкам! 

- А чего приезжала-то?

- Так к Ивану Никитичу ж!

- А говорила, что на смертном одре только и свидетесь!

- Вот и сдержала слово свое. Только не на одре, а в гробу увидела.

- Это что ж? Никак помер, царство ему небесное!

- Помер голубчик мой.

- Чего плачешь, Татьяна? Мало он над тобой поизмывался?

- Ой, Ольга Ивановна, муж ить. Вся молодость с ним.

- Это так. Саму-то видела?

- Да нет. Полуживая вошла, постояла, цветочки на ножки его неверные положила и прочь. Аккурат следом за Алисой Беккерлих и вышла.

- И она там была?

- Была. Вместях и зашли. Позади меня стояла. Близехонько совсем – вот как ты, Ольга Ивановна теперь стоишь. Мы с нею вместях и в лифте, и по коридорам мотались. Накрашенная вся, конечно, а волосики простыми космочками висят. Да немытые, свалялись, как мочалка. На улице встретила б – нипочем не узнала бы.

- Выходит, Иван наш и с нею?

- А что такого? Он мужик видный был, даром что росточком не вышел!

- Ишь ты, и сраму не побоялась. Пришла к чужому мужу!

- Не скажи, Ольга Ивановна, в гробу они все своими становятся.

- Ну, опять ты плачешь. Надо же всемирная актриса, а тоже на мужичонку паршивого кинулась.

- Ты потише о покойнике-то. А она странная. Я-то следом за ней в коридор-то. А она бегом. В лифт вскочила и ну там хохотать.

- Не может быть! Послышалось тебе.

- Не послышалось! На улицу я вышла, а она над каналом через перила свесилась и хохочет, как полоумная.

- С горя. У них это реакцией называется, у актеров. Работа вся на нервах, вот они собой и не владают.

- Электричка у меня! Будь здорова, не болей!

 

 

                                            И  В  А  Н       Н  И  К  И  Т  И  Ч .

 

- Дамочка, разрешите обеспокоить? Молодой человек? Ноль внимания! Ну, молодежь пошла! Куда идем? Никак Татьяна? Я знал, что ты вернешься. Что же не глядишь? Я это, Иван твой! Ну, обидел тебя. Так опомнился же, а тут она – ребенок на подходе, ребенок на подходе. Куда деваться? Сама знаешь, затаскали бы. И со службы полетел бы, и, главное, из партии… Та-ань! Да ты не слушаешь меня. Чего плачешь-то? Ну, хоронят кого-то. Тут на своих слез не хватает…

Софа кладет руку на плечо Ивана Никитича:

- Она не услышит. Не мешайте ей плакать.

- Вам чего, дамочка? И какое вам дело до наших с ней личных отношений?

- А вы, Иван Никитич, не поняли, что с вами произошло? Или дурака по привычке валяете?

- А что произошло-то? Пугаешь меня ей-богу. Так пуганый.

- Тебе, видно, из Райкома директива не пришла, что умер ты. – усмехнулась Софа, - Мы с тобой в один день и умерли.

- Да что ты говоришь! Да, третьего дня было. Сердце того, совсем, понимашь, остановилось. Но я же – вот я! Как же такое быть может, дорогуша ты моя?!

- В самом деле, у Маркса о таком ни-ни. А уж Ленин и вообще – всегда живой! А вот плакать тебе не к лицу! Все ж не из последних мужчин был!

- Да не плачу я. Досадую, понимашь. А я тебя тоже узнал, соседка. Вон твои окна! Я тебе месяц назад кран чинил, помнишь?

- Кран? Наверное помню!

- Ты еще мало мне дала. Озлился я очень.

- Так с каких миллиардов давать мне было? Сейчас у тебя все на свои места встать должно. Станешь все оценивать, как есть, а не как партия  решила. Вон и к Тане шел ты уже с хорошим словом. И она, на подлость твою не глядя, пришла проводить. Значит, простила.

- Правда твоя. Постой, а как тебя полностью? Знаю, что Софья, а Дале?

- Зачем тебе? Ну, Яковлевна.

- Так ты мне, Якольна, скажи, не меня ли из подъезда выносят?

- Успокойся, не тебя! Ты же вот здесь, а выносят труп, из которого ты три дня назад выбрался.

- А-а-а! Сломалась машинка. Новую надобно. А говорили, ничего этого нет. Вот гады! Детишкам головенки морочили. Так и продолжают! Вот сатаны! Что же это за обман такой? На всю страну! Да шире бери! Им же, Якольна, надо глаза открыть…

- Уже открываем, Никитич.

- О, оркестр наняли! Да все уже пьяные, гляди! Ой, бесстыдники, без меня выпили! Пашка? Тоже пришел, паразит! Деньги так и не вернул, сволочь, а туда же платком морду свою бесстыжую промакает.

- А может быть он по себе плачет, Иван Никитич? Погляди на него – тоже не жилец уже!

- Ой, и правда! Никак краб у него. Во, бедняга! Что ж не лечится, дурень?

- Не знает еще.

- А ты откуда все знаешь, Якольна?

- Да и ты знаешь, только от себя отрешиться никак не хочешь.

- Чего уж тут отрешаться? Вон, повезли!

- Ну, повезли. Сожгут и все. Тогда мои слова и вспомнишь. Чего стоишь? Езжай с ними!

- А сама-то почему не там?

- Уже отгляделась

- А почто здесь, а не со всеми? Поминки-то, поди, уже во всю идут.

- И там была да вот на тебя вынесло. Смотрю, бродишь, как потерянный. Решила ободрить.

- Ой, заболтался я тут с тобой, автобус не догоню!

- Догонишь! Ну-ка, дай руку!

- На! А ты еще ничего из себя, Якольна, вроде и не старая совсем. Очень даже хорошенькая, даром, что еврейской национальности.

- Да и ты не стар. Правда, мог и поблагороднее смотреться, если бы не пакостил столько.

- Ой, ой. Пакостил! Так и мне пакостили, будь здоров. Один Пашка этот…

- Ну, это уже их биография – им расхлебывать!

- Понимаю теперь, когда уже поздно. Эй, куда ты меня тащишь? Разобьюсь же, дура!

- От дурака слышу! Цепляйся лучше за автобус! Не за что? Тогда внутрь втиснись! Вот так!

- Ну, ты, Якольна, даешь стране угля! Это значит я и летать и это… сквозь все. Ну, теперь я им всем покажу кузькину мать!

- Ничего ты им не покажешь! Девять дней у тебя всего. Лучше о хорошем подумай!

- Это как, о хорошем. Да постой ты, не улетай!

- Э-э, Никитич! Здесь каждый сам за себя… Прощай, сосед!

- И ты прощай, соседка…

 

 

                                                      А  Н  Н  У  Ш  К  А .

 

- Явилась наконец! Ленка твоя телефон оборвала.

- Что это ей понадобилось? Я только что у нее была. Не стану звонить, не люблю ее – проныру.

- Ну, не знаю я дел ваших бабских! Вон, опять звонит. Сама подходи!

- Ну, алле! Я это, я… Чего тебе, Алена? Денег что ли не додала? Как Боря отсчитал, завернул, запечатал, так и передала!

Не о том звенел металлический голос:

- Слушай, Анна Григорьевна, что скажу! Эта наша дива совсем уже обнаглела. Выследила, где мы живем и целый час торчала под окнами. Главное, во двор так нахально вьехала… Это значит, как я на даче, они тут с ним и занимаются. Хоть бы ребенка постеснялась…

- Не пойму, о чем ты Алена?

- Да о звезде- п…де вашей. Алисоньке твоей, змее подколодной!

- Погоди трещать! Да, Алиса меня к дому твоему подвозила.

- Подвозила, а потом вернулась и во двор вкатила. Битый час, битый час! Очки еще нацепила, что я ее не узнала.

- Да может и не она это была?

- А то я ее машины не знаю. Соседка говорит, и без нас приезжала, в квартиру даже заходила. Она в глазок видела. Ключ у нее есть, представляешь, куда все зашло! Ключом открыла и вошла, как к себе домой! Он и ключ ей предоставил, сволочь!

- Погоди, Алена! Я ж говорила тебе, что она с Борисом работает. Вон и ввод он получил. Успех знаешь какой был! А все она, Алиса Карловна. Сколько она с ним возилась! Все по домам, а они все репетируют, репетируют.

- Знаем, как они репетируют! Я, Анна Григорьевна, тоже не пальцем сделанная – за каждой очередной Борькиной б…ю слежу.

- Вот сволочь! – прикрывает трубку ладонью Аннушка, и ладонь убрав, - Не трогала бы ты ее, Алена! У нее горе. Она теперь сама не своя.

- Да плевать мне на ее горе! Зачем она в квартиру шастала? Что тут выискивала да вынюхивала?

- А что это за соседка, что тебе все это натрепала? – и снова трубку ладонью, - Небось такая же стервища, как и ты!

- А Мария Евграфовна. У нее дверь прямо напротив нашей.

- Это та, что на стуле целыми днями сидит? Так ей сто лет. Из них пятьдесят в маразме. Пригрезилось ей.

- Ничего не пригрезилось! Давеча твоя Алиса уже и утром выкатилась. На такси. Говорит, сияла, как наперсток. Она тут уже и ночует, гадина!

- Ты, Алена полегче! Забыла, в чьей квартире живешь? Правильно, в Софиной. А они с Алисой дружили. Софа ключ ей и дала. У Алисы год назад тоже жилищные проблемы были. Софа сама мне ключ этот показывала, советовалась, удобно ли будет его Алисе предложить.

- Фу ты, ну ты! Удобно, не удобно. Алиса таких тонкостей не сечет. Нахалка, мать ее!

- Ты язычок-то прикуси, и мать ее не трогай. Ты вообще, Алена, сюда больше не звони. Алиса мой давний друг, и я слушать такое о ней не хочу.

- Друг Алисонька! Один институт кончали. Она – вон где, а ты в бухгалтерии главные роли играешь. Видали мы такую дружбу! Да она хоть раз бы тебя за рубеж вывезла! Вон Софу-то брала! А ты для нее, выходит, рылом не вышла?

- Дура ты злая! Что несешь? Уже и меня мазать дерьмом начала. И это за все хорошее? Лучше за мужиком своим следи, да сына корми. Вон светится весь. Все на тряпки спускаешь. Да пошла ты!

- Что, мужика не поделили? Ох, бабы, бабы! Все вы одинаковые. Вот чего ей еще надо хоть бы и Алисе твоей? Все у ней есть. Весь мир ей в ладоши бьет! Ан, нет! Мужика ей подай! Да чтоб и молодой, и кудрявый! А тут Борька, артист, елки-моталки…

- Откуда ты его знаешь, Борьку-то?

- Так на телевидение она его вытаскивала. Не скрывалась, глазищами так и жрала. То есть с костями прямо! Сама-то, смотреть не на что! Худющая, бледнющая да еще курит. Терпеть ненавижу баб в брюках! И на что в ей Борька клюнул? Да от молодой жены еще!

- Помолчал бы, ценитель! Не лучше Алены рассуждаешь.

- Ты нас с Аленкой не замай! Народ мы! Все как есть, правду то есть, прямо в глаза!

- Наро-од! Вся власть Советам! Блок партийных с беспартийными!

- И партию нашу родную не замай, дура! Говорил тебе, не ходи в балаган – скурвишься! Так и вышло…

- Да я через театр, через Алису, Софу человеком себя вспомнила, к прекрасному коснулась. И ты, сапог вонючий, не смей вместе с Аленой своей захребетной дегтем мазать святыню эту. Ты ведь и в театре ни разу не был, плебей!

- Договорилась – святы-ыня1 Да ты сама что в святынях смыслишь? Не был – да! Не был и не пойду. Потому как гадость одна! Раскрашенные все! Где бабы, где мужики – не разберешь! Советская власть была – ее славили! Твоя Алиса все дамочек партейных играла. Глядел я на нее и… верил каждому ее слову. Потому тебя к ней и отпустил, тетеху наивную. А теперь, кого она играет? Проституток на пенсии. Это ж кем надо быть, чтобы так достоверно их изображать? Проституткой и быть. Вот и рассуди, какая твоя Алисонька на самом деле есть? Ни-ка-кая! И ты рядом с ней свихнулась совсем. Так что дружбы этой вашей я доле терпеть не намерен! Вот тебе мой сказ-приказ!

- Ты что скандируешь, хозяин мой недоделанный? И с кем же дозволишь теперь дружить? С Аленой что ли? Сплетни с нею собирать да людей честных оговаривать?

- А хоша бы и с ней! Она, как на ладони, ясная со всех сторон. Борька тоже хороший был, простой деревенский парень, пока не совратил его Идол твой предыдущий, пидар патлатый!

- О ком это ты такое? – ахает Аннушка.

- Да Самокуновский. Морда сладкая – тьфу!

- О покойнике такое, окстись! Греха побойся, коммунист окаянный!

- Да, коммунист! И умру коммунистом! Это ты, комсомолка бывшая, демократам отдалася, как шлюха какая!

- Забыл, что жена я тебе, нехристь? Как же ты такое на жену городишь? Эк тебя завернуло сердешного. А все она, Аленка, нашептала-наколдовала. Делать обоим нечего, вот и набрался от нее по тебефону всякой чернухи. Скорое бы уже в рейс! До чего мужик без работы дошел? Да не плачь ты, дурачок мой, мужичок мой, морячок мой лысеватенький.

- А пойдем-ка, Анка, знашь куда? В парную!

- Так вроде вчера были.

- А нынче вишь сколько мусору налипло? Смыть ба…

- Веничком соскрести, а!

- Да валюты на пиво не забудь!

- Дерут там. Иностранное, вкус противный.

- А я по дороге палаточку присмотрел. Афганцы там торгуют.

- Так что, что афганцы – дерут одинаково!

- Так мне они со скидкой. На тельняшку мою глядят и думают, что я ихний, десантник.

- Уж из тебя десантник, как из меня Родина зовет!  Все собрала, кажись, пошли!

- Опять звонит.

- Не подходи, пусть злобой своей захлебнется, паршивка! Носит же земля таких – что она, что Борька. Два сапога – пара!

- И мы с тобой, Анка, как два сапога. Только два разноцветных, как у клоуна!

- Это как же, Трофимыч, разноцветных, не понятно мне!

- А чего понимать? Я – красный, а ты в полосочку. Значит, не вашим, не нашим  слизь одна, тьфу!

- Я тебе веником сейчас покажу, какая я слизь! А ну, запирай хату, непримиримый!

- Э-э-! Снова звонит, хрен те в сиську! Ну, але! Чего тебе, Алена, еще надо. Сказали ж тебе, не звони сюда боле? Сказали. Так что ты, эта, бабу мою боле не расстраивай, а то я приду к тебе и покажу хрен нептуновый, поняла?.. Ну, и прощевай, значит!.. Ну не кладу. Как не Алена?  Кто ж тогда? Голос вроди и знакомый, а не припоминаю, чей. Софа? Кака Софа? Упокойница? Да быть такого не должно! Слушаю! Есть! Понял! Не буду! Никогда, вот те крест! Слово коммуниста! Прям сегодня и пойду. После бани. К вечерне. За здравие, ага! Рабы божьей Алисы. Можно без рабы… Спасибо! Привет передам… Анне Григорьевне!... Мать честная!

- Ты что мешкаешь? Я вон уже продрогла вся, в подъезде сифонит. Да что с тобой, Трофимыч?  Присядь-ка вот на ступеньку.

- Не усаживай! Я должен стоя сказать тебе. Значит так, Анна, слушай внимательно. Сейчас мы с тобой в баню, а затем, очищенные, к вечерне в Никольский эта собор.

- Скорую вызвать, Коля?

- Цыть, баба! После церкви, к Алисе, значит, поедешь. Плохо ей теперь. И будешь с нею неразлучно, сколь потребуется. Ты у меня смекалистая, там по ходу сообразишь, что для нее лучше. Вот такая программа. Приступаем к исполнению!

- Кто звонил, Коля? Я слыхала звонок.

- Этого я тебе не сказу, Анна!

- Скажи, а то никуда не сдвинусь!

- Тогда, Анюта, не пужайся.

- Пуганая. Говори, а то изведешься от тайны-то. Не привык ты в себе иысли держать, балабол ты мой убогий!

- Не убогий я. Не видала ты убогих. Я тебе уберег от них, заслонил.

- Это так, Коля. Поклон мой тебе за то глубокий. А теперь скажи-доложи. Не из любопытства пытаю, оберечь тебя хочу. Вон как ты незнакомо глядишь, господи!

- Вот плачешь ты, Анна, а надо радоваться теперь. Софа нам весть подала.

- Софа? Так она же…

- Сама звонила. Велела нам Алису блюсти до самой ее, значит, эта… Ну ты поняла! Мне лично покаяться наказала. И с сего дня начиная, поститься и на службы ходить. Вот еще не забыть: «О здравии рабы божьей…»

- Да сейчас пишут без «рабы». Вот и она говорит. Можно без «рабы», ага!

   Садится Анна Григорьевна рядком с Колей своим. Гладит по редким волосикам, слипшимся от испарины, хотя на сквозняке сидят – вон ее дрожь пробирает. Отводит он руку ее, строго глядит:

- Коли не исполню приказа, сама придет-явится покойница-красавица…

- Какая же она красавица, Коля? Да и не видел ты ее никогда.

- А упокойники все красивые, Анюта! Потому под бога камуфлируются! Ты веники, эта, выкинь! Пошли с богом!

И Николай Трофимыч неумело перекрестился.

- Да не в ту сторону, Коль! – поправляет его Анна Григорьевна.

 

 

                                    Д  А  М  А    -    П  Л  Е  М  Я  Н  Н  И  Ц  А.

 

- Это Ляля?

- Мне надо поговорить.

- Но я сплю, понимаешь? У меня даже глаза закрыты, так что очень может быть, что твой звонок в ночи не больше чем сон. Так что снись, Ляля, снись на здоровье!

- Ага, я одна. И мне не по себе…

- Я знакомила тебя с Павликом.

- С Гариком, Ага. Но я сейчас не о том одиночестве речь веду.

- Я подарила тебе перса Муфтия?

- Сиам Леопольд сбежал. Буквально вчера. Как только музыка началась…

- Павлик подарил тебе оригинальный ночник. Светящийся череп – атас полный! Включи и спи спокойно.

- Гарик унес его вместе со своим неземным чувством.

- Правда что ли? Это его характеризует. Выходит, вы раззнакомились?

- У черепа отвалилась челюсть, и он унес его чинить. Бог с ним. Ага, ты можешь ко мне приехать сейчас?

- На чем, родная? На печке или прямо на кровати? Только вот ни щуки, ни огнива у меня нет.

- Все серьезней, чем ты думаешь. Я ведь никогда не беспокоила тебя по пустякам?

- Никогда. И впредь не беспокой! А сейчас погляди в зеркало, убедись, что вас в квартире двое и спа-а-ать!

- Да зеркала все позавешены, Ага. Можешь не храпеть, я все поняла…

Ляля вешает трубку старого, довоенного еще аппарата, и опускается на раскладушку. С самых похорон тети Софы она спит здесь, в коридоре. В комнатах спать страшно. Кто-то там ходит, шуршит бумагами. А со вчерашней ночи в комнате тети принялись играть. И хотя музыка прекрасная, классическая, исполнение – лучше не бывает, от этого не легче. Агнессе Ляля позвонила после долгих колебаний, к кому обратиться. Выходит, выбор как впрочем всегда, оказался не удачным. С Агнессой она никогда не была особенно дружна, знала только, что Ага знакома чуть ли не со всеми колдунами и целителями города и области. Конечно звонить ночью не совсем принято…

    Игра иногда прекращалась, будто игравший листал ноты. Ляля начала даже потихоньку привыкать, да просто заслушивалась. Концерты имели явно тематический характер. В первую ночь играли просто этюды. Черни, Крамера, Машковского. Оправившись от шока, она даже магнитофон включила, после чего исполнили все этюды Шопена и все трансцендентные  Листа. В следующую ночь гнали ХТК, оба тома. И опять она включила магнитофон, хотя утром с воспроизведением записи ничего не получилось. Она все равно надписала кассету, а утром купила новую, японскую, страшно дорогую.

Сейчас невидимый маэстро наигрывал явного Моцарта. Сонату за сонатой.

После неудачи с Агнессой Ляля сломалась. Сидя с ногами на стонавшей от каждого движения раскладушке, походила она на одного из неулыбчивых Рамзесов. Это в Азии колоссы чему-то все радовались. Египет изначально трагичен.

И вдруг… звонок в дверь.

Ага! Большая, добрая, с шоколадными глазами, катающимися по миру-витражу на стенках шара. Ага внутри – зародышем в икринке! Ляля вскакивает с ложа, дивясь подобным мыслям  о своей, можно сказать, троюродной подруге.

Пружины визгом своим безжалостно рассекают моцартовский шелк, и игра прерывается.

Какая досада, Ага не услышит! А может быть, и хорошо, что не услышит. Агнесса осталась в том мире, где инструменты сами не играют.

Обезобразив кощунственной радостью вековую скорбь фараона, Ляля распахивает левую створку входной двери:

- Я знала, что ты придешь!

И осеклась. Алиса Карловна наблюдает, как вымученная улыбка сменяется выражением иным, поскольку неурочная гостья никакой радости не излучает. Глаза актрисы холодны и строги.

 

                                     

                                         « Э  Т  О     Н  Е      П  Р  О  С  Т  О     Ч  А  Е  П  И  Т  И  Е .»

 

- Знаете, Лялечка, вы похожи на египтянку. Чуть ли ни на самого Эхнатона.

- Египтянка Эхнатон? А вы ни на кого не похожи, разве чуть-чуть на одну актрису союзного значения! – безжалостно парирует, сама себе не веря, Ляля.

Алиса сразу все поняла и простила. Раскладушка в коридоре, нераздетость, измученный вид.

Ляля тем временем уже вернулась к пирамидам и слушает вновь зазвучавшего Моцарта.

- Да вы что-то слушаете? – робко предполагает гостья.

Медленный взгляд слушающей переползает на догадливую:

- А вы? Вы слышите? Это моя любимая вторая из одиннадцатой…

Алисе стало даже завидно:

- Нет, не слышу. Это, видимо, только для Вас! Королевский дар, ничего не скажешь.

Ляля палец к губам, и Алисе остается только одно – посмотреть на исполнителя.

Она направляется к той из дверей, за которой находится инструмент и Н которую, кстати, устремлен лялин взор. Шопот Ляли останавливает:

- Не входите туда, ради бога! Вы ему помешаете, а я записываю.

- Я хотела как раз посмотреть, кто играет! – Алиса тоже переходит на шопот.

- Я уже смотрела – там никого нет! – глаза Ляли наполняются этим ужасным воспоминанием, как она открывала дверь, заглядывала.

Алисе жаль ее. Подходит и гладит бедную по плечу:

- Не бойтесь, девочка, мне страшнее.

- Да, вы не слышите музыки! – затосковала девочка-Эхнатон.

- Я ви-ижу… И все-таки я посмотрю, не останавливайте меня пожалуйста!

И подошла, и отворила страшную дверь.

- Вот видете, никого! – подала голос с раскладушки Ляля.

Но Алиса видит Софу, продолжающую играть. Пластика рук ее поразительна, но исполняемого по-прежнему не слышно.

Видимо закончив очередной опус, Софа опустила руки и повернулась к двери:

- Зачем ты здесь, Алиса? – строго так спрашивает, - Ты не должна мешать мне.

- Я? Я мешаю тебе? – Алиса уязвлена отчужденностью тона той, что клялась ей совсем недавно в многовековой любви.

- Ты должна понять, что у меня есть и другие задачи, которые я должна успеть решить. Желательно на отлично. Для тебя я сделала все, что надо было, а может быть и не надо было сделать. Теперь оставь меня другим, не менее дорогим.

Отговорила и отвернулась, занеся руки над следующим опусом.

Алиса не отстает:

- Ляля твоя на грани безумия. Она не актриса, ей трудней трансформация  привычного!

Софа сложила  руки, подумала:

- Передай ей, что запись магнитофонную ей поможет воспроизвести один ее знакомый из НИИ акустических эффектов. И еще передай. Осталось два цикла: Шопен и, может быть, Рахманинов. Они настолько заиграны, что моя интерпретация не помешает. В утешение же… Знаешь, Алиса, утешай ее сама. Мне право же некогда! И не забудь затворить за собой дверь.

Алиса не успела ничего, потому что от входа раздался резкий звонок.

- О! – Софа встала, - А это уже интересно!

Ляля впустила в прихожую странное существо, драпированное в длинную хламиду бирюзового цвета, и в бигудях, обтянутых кокетливой розовой шапочкой. В наманикюренных пальцах существа дымилась, впрочем, «Беломорина», а густой баритон пророкотал:

- Я сосед ваш с пятого этажа. Живу прямо над… Вот уже несколько ночей не сплю. Вместе с вами, уважаемая, музыку слушаю. Я сам пианист. Не такого, конечно, ранга, как тот, который у вас играет, но, уважаемая, нельзя ли прослушивать уникальности эти в дневное время? Дайте мне наконец поспать! У меня концерт завтра. Выездной, понимаете? Три часа по проселочной дороге и клубный «Стенвей», понимаете ли?

Ляля безмолвствовала, отражая неподвижным взглядом бирюзово-розовое существо. Сосед перевел взгляд на Алису Карловну, конечно же узнал, и, хламиду запахивая, попятился к выходу:

- Простите меня, ради Бога за вид! Я прямо, можно сказать, с одра бессонных моих мучений к вам сюда…

И обратился к третьей даме, застывшей за спиною актрисы:

- Впрочем, интерпретация классиков, нами заеженных, удивительно свежа. Кто играет? И нельзя ли в качестве компенсации за вышеизложенные муки переписать?

Хозяйки квартиры, судя по всему, не собирались ему отвечать, так что Алисе пришлось оборвать наступившую паузу:

- Запись принадлежит… - и назвала полное Софочкино имя.

- Никогда не слыхал! – воскликнул сосед, - Наверное из репрессированных?

- Это моя тетя! Она жила здесь. Вон ее комната, инструмент.

- Так не она ли умерла на днях? Примите мои наиискреннейшие… - и даже к руке Лялиной приложился.

Потом покосился на комнату, на саму Софу, все так же неподвижно стоящую в дверях этой самой комнаты, и в бормотаниях невнятных и, мелко крестясь, покинул, наконец квартиру.

- Вот, Алиса, и еще один вроде вас. И видит, и слышит. Жаль конечно, но играть сегодня уже не придется. Передайте Ляле, чтобы она была завтра дома ровно в полдень. И чтобы обязательно записывала. Еще два цикла, вы не забыли? А теперь попрощайтесь с нею и тоже уходите. Я буду ждать вас внизу. Полетаем, если не возражаете!

И озарилась вдруг озорной улыбкой. Алиса не возражала, хотя «вы» ее слегка задело.

Между тем Ляля наблюдала за нею с болезненным интересом:

- С кем вы, Алиса Карловна, разговариваете? Сосед ведь уже ушел.

Спросила как раз в тот момент, когда Софочка вошла в стену.

- А, вы заметили? – несколько смешалась Алиса и от неожиданного вопроса и от того, что Софочка исчезла столь экзотическим способом.

Ляля ушла на кухню, чашками гремит. Алиса прошла следом, к столику присела. Опять коврик. Такой же, как на той кухоньке.

Дамы пили чай, и чашки в их руках дрожали, расплескивая густо янтарную жидкость.

- Мы с вами сумасшедшие. – сказала наконец Ляля.

- Пусть. Это не имеет теперь никакого значения. – отзывается Алиса и тут же, от кассы не отходя, передает племяннице все сказанное тетей.

Ляля без удивления кивает:

- Так вот почему вы сказали этому типу в папильотках, кто играет.

- Он не в папильотках – он в бегуди! – поправила зачем-то Алиса Карловна.

Ляля качнула головой:

- Она и сейчас здесь?

- Нет. Только что ушла. Так что ложитесь спать. Вам совершенно необходимо выспаться.

- Она сказала, еще два цикла?

- Да. Боится не успеть.

- Куда не успеть? – чашка в руках Лели больше не дрожит, и Алисе это нравится.

- Я не совсем в курсе ее дел, - отвечает, - Возможно, это связано с девяти днями.

- Ну, да! – кивает племянница.

Алиса Карловна поднимается с места:

- Мне пора, Лялечка! Извините за вторжение.

У самой двери Ляля обхватывает ее за плечи, шепчет в ухо:

- Вы придете ко мне еще? Я очень вас прошу! Очень…

О, как Алиса ее понимает:

- Завтра у меня здесь неподалеку репетиция в десять. В двенадцать я постараюсь освободиться!

 

 

                                      « П  У  С  Т  Ь     Э  Т  О     Б  У  Д  Е  Т      С  О  Н .»

 

 

       Алисе не очень и хотелось спускаться вниз навстречу новым неизвестностям. Стоит у стены, сквозь которую непринужденно так прошла давеча Софочка. Протянула руку к шершавой поверхности. Интересно, кому и в какое место пришла мысль окрасить вонючий коридор в такой гнусный цвет. Надавила на палец, и он вдруг легко погрузился в штукатурку. Вот уже и рука там, и вся Алиса проникает сквозь. Ощущение незнакомо приятное.

Ляля, калачиком свернулась на раскладушке. И вот Алиса наблюдает, как из спящей выбирается другая Ляля. Выбралась, перевернулась на спину, расправляя руки и ноги. Алиса берет эту  Другую за ногу и легко сдергивает с кровати. Да чего-то не учла, потому что та, сделав немыслимый пируэт, повисла перед нею вниз головой. Пришлось осторожно ее переворачивать и ставить на ноги. Стоит глазами хлопает.

- О, вы вернулись! Как хорошо. – пытается шевелить губами Ляля номер два.

- Вернулась вот! Не удивляйтесь, я просто вам снюсь, а во сне все несколько иначе, не так ли? А теперь следуйте за мной, я хочу вам кое-что показать.

Ляля покорилась, и они проплыли в Софочкину комнатку, где и приникли к окну, выходящему на Фонтанку. Алиса так вообще продавила лицом стекло и высунулась наружу. Ляля последовала ее примеру.

Внизу прямо на перилах стоит Софа и бросает нетерпеливые взгляды на окна своей квартиры. Бывшей квартиры… Заметив уставившихся на нее дам, покачала головой, но улыбнулась и пустилась по узкой планке этих самых перил в странный пляс.

- Господи, она же в воду свалится! – встревожилась Ляля.

- Не упадет! – отозвалась Алиса, - Это же сон.

- Я совсем забыла. Как здорово она двигается! – и шепнула, - Знаете, а она мне кого-то напоминает.

- Еще бы, - усмехнулась Алиса, - Это же ваша тетя.

- Тетя Софа? – ахнула спящая, - Так она же умерла!

- Смерти нет, как видите! – скорее себе, чем собеседнице сообщила Алиса.

Софочка между тем сделала головокружительное сальто и замерла в позе Шивы.

- Браво! Никогда бы не поверил, что на перилах возможно этакое проделывать! – давешний визитер, сосед с пятого этажа, в окно высунувшись, пытался хлопать, но это ему почему-то не удавалось.

- Его только не хватало нам для полного счастья! – заворчала Алиса.

Софочка же наоборот вспорхнула и подлетела к восхищенному зрителю:

- Увы, вы так и не уснули, коллега? Раз так, полетаем что ли над спящим городом?

Сосед и Ляля синхронно отпрянули вглубь своих квартир. Алиса же смотрит вниз, потому что у подъезда затормозило такси, выпуская на тротуар весьма крупную даму.

- Это никак Агнесса или Ага, как ее Лялечка называет, - Софа тоже вниз смотрит, - Быстро верните Ляльку в постель, а сами выбирайтесь. Скоро рассвет, и наша экскурсия под угрозой срыва.

Сказала и пошла на снижение.

Алиса едва успела уложить ошалевшую Лялю прямо на ее «куклу» и просочиться тем же манером, сквозь стену, в коридор.

Агнесса-Ага стояла перед сидевшей на корточках Алисой Карловной, широко раскрыв шоколадного цвета глаза:

- Беккерлих? Здесь? Спит в коридоре? Ну, дела!

И на кнопку звонка жмет. И еще. И еще…

Ляля наконец отворяет дверь, и пока Агнесса пытается ей что-то втолковать, Алиса Карловна поднимается на ноги. В голове звонят в царь-пушку.

- Алиса Карловна! Вы вернулись? – не совсем кстати заулыбалась Ляля.

- Что с вами? Сердце? – суетится Ага, помогая Алисе вызвать куда-то уехавший лифт.

- Го-ло-ва… Не волнуйтесь так. Легкий обморок. Такое случается в моем возрасте. Вы, значит, и есть легендарная Агнесса? – стучит нетерпеливо по неразъезжающимся створкам  Алиса Карловна.

- Вы меня вспомнили? Я брала у вас интервью. Правда, это было так давно.

- Ну, да! Интервью. Конечно же узнала. Очень приятно снова… было. Простите за некоторую абсурдность ситуации. На рассвете, знаете, чего только не случается…

Это опять были слова из какой-то роли, но лифт, слава богу, вобрал ее в зловонное свое нутро и затархтел вниз, оставив возникшую неловкость на четвертом этаже.

На берегу Фонтанки Софа маялась в обществе бессонного соседа. Он был уже без бегудей,  в мужском платье и засыпал бедную умершую вопросами средней сложности. К сожалению он не сознавал, что с ним происходит, от чего интерес Софы к еще одному феномену быстро таял.

Алиса пошла мимо них вдоль канала, Софа за ней, но любопытствующий сосед не отстал:

- Вы приглашали меня полетать над… над ночным городом. Вот, я готов!

- Алиса ты не против такой компании? – насмешничает Софа.

- Мне все равно. Я хочу спать. А вот и транспорт!

Из переулка вывернулась машина.

- Езжай, - соглашается вдруг Софа, - А мы следом полетим!

Алиса уже в машине, но выглянула:

- А зачем вы пользуетесь бегуди?

Сосед склонился к окошку:

Я артист, мадам знаменитость! Не вам бы задавать подобные вопросы!

Софочка рассмеялась и пальцами прищелкнула, совсем как сама Алиса.

  

     Она совсем было уснула в своей звуконепроницаемой спальне. Всей семьей выбирали самую тихую в квартире комнату. Но подле окна услыхала вдруг возню и даже смех.

- Кто здесь? – неприятно удивилась.

- Да я же! – отозвалась Софа, - Вставай, вставай! Труба зовет!

И действительно где-то запела труба. Да так отчетливо. Алиса открыла глаза, увидела Софочку и легко воспарила над своей тахтой.

- Оборотись! Полюбуйся на развалину, которая тебя по земле носит! – кивнула на постель Софа.

И действительно. Что-то мало привлекательное покоилось в простынях. Алиса даже рожицу скорчила:

- Фу!

Софа взяла ее за руку, крепко взяла. Протащила сквозь стекла рамы, и они заскользили над осветленным бессонным светилом городом Ильича… Или кого там?..

 

 

 

                                                       А  Г  Н  Е  С  С  А  -  А  Г  А …

 

 

… долго сидела молча, что было для нее несвойственно. Закурила даже без всякого, впрочем, удовольствия. Сидели на кухне. Ляля, сонно хлопая веками, рассматривала надоевший с детства непонятностью своей настенный коврик «Это не просто разговор!», пока не пришла к решению выбросить его, наконец.

Ага поначалу задала несколько вопросов, но ни на один из них не дождалась ответа. Ляля в самом деле не знала, зачем великая актриса сидела у нее под дверью да еще на корточках.

- Господи! Да она же к твоей тете приходила! – вычислила наконец Агнесса и шумно выдохнула струю дыма.

Ляля поморщилась – сама она не курила.

- Значит, так оно и есть! – заключила Ага и решительно затушила сигарету, потому что в очередной раз бросала курить, - Теперь разберемся с тобой, дитя мое полуночное! Итак, ты боишься здесь спать?

Ляля рот открыла, чтобы возразить, но Агнесса уже собирала в пакет ее постельное белье:

- Пошли! Поживешь у меня! Ну, хотя бы эти сорок дней. Когда у меня отец умер, я тоже боялась.

И увела Лялю в давно наступивший рассвет.

 

 

                            И     В  С  Е   -   Т  А  К  И     Э  Т  О     Н  Е     П  Р  О  С  Т  О     С  О  Н  .

 

 

     Они летали сначала над городом, потом над страной. Софа держала Алису за руку, потому что без этого та давно бы уже вернулась на свою тахту. Полет требует много энергии.

- Тебе надо учиться копить и сохранять эту валюту, - говорит она Алисе.

Они как раз зависли над Эйфелевой башней.

- Скоро я покину тебя, - продолжает Софа, - и тебе самой придется все это проделывать.

- Да это, в принципе, не сложно! – бросает ее спутница.

- это пока я рядом. Астрал стольже прекрасен, сколь и опасен. Надо уметь в нем существовать. По невероятному легкомыслию ты вытянула в него и Лялю. Узнавшим все это не отгородиться от своего знания никакими «измами».

- Боюсь, что ты права! – легко соглашается Алиса и прыгает на плечи к какому-то пожилому негру, скребущему сквер метлой.

Тихо ахнув, Софа сдергивает ее с негра:

- Никогда  не прикасайся к живым существам. Смотри, что ты натворила!

Негр посерел, схватился за сердце и опустился на скамью. Его окружила негустая утренняя толпа.

- Какой ужас! – расстроилась Алиса.

- До ужаса, положим, далеко, но не делай так больше! – ворчит Софа, - И вообще, довольно шалить, хватит с тебя! Тебе на репетицию, а мне на запись.

И, как в сказке, они снова в спальне Алисы Карловны.

- Не уходи, Софочка! – взмолилась Алиса, - Мне не хочется продолжать эту жизнь без… тебя!

Софа качает головой:

- А ты и не продолжай! Начинай новую, осмысленную, учитывая все, что ты успела узнать. Жаль, что наступило все это поздновато. Ну, да чем богаты!

- Ты… ты придешь, появишься вечером? Мне понравилось – летать!

- Что будет вечером, увидишь… - и нет больше никакой Софы.

Алиса Карловна открыла глаза вовремя, хотя будильник не прозвонил. Полежала без мыслей. Глаза ее были сухи. Если бы сейчас кто в них заглянул, вздрогнул бы…

 

 

 

                                  Г  Л  А  В  А     Ш  Е  С  Т  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

     Репетировали сцену расставания пожилой путаны с молодым клиентом. Алиса Карловна отстраненно отрабатывала каждый жест, доводя пластику до предельной органики, сливая с интонацией. Иногда Борис начинал даже верить, что не было никакой сцены на уилце Поликарпова, но заглянув в близкие глаза партнерши, пугался холодному и нездешнему их выражению. Алиса Карловна терпеливо ждала от него ответной выверенности, как обычно, подсказывая и показывая. Молодой режиссер кайфовал, актриса поглядывала на часики.

     Точно в полдень она уже выруливала на Фонтанку. Борис попытался было как-то что-то, но она осекла его ледяным:

- Что такое?

И еще новость на театре. Аннушка напросилась в костюмерши и вообще странновато как-то себя с Алисой Карловной ведет. Гаврила Ардальоныч слег, и его место занял какой-то совсем неипозантного вида мужичонка с тельняшкой под пиджаком. Аннушка представила его Алисе Карловне как своего «морячка». Тот остолбенело глядел на знаменитость, так что ей пришлось открывать тяжелую театральную дверищу самой.

     Лялю Алиса перехватила прямо у подъезда. Только в прихожую вошли – зазвонил телефон. Просили Алису Карловну.

Софа!..

- Ты где? – совсем как на этом свете спросила Алиса и засмеялась.

- Как можешь ты смеяться, Алиса? Сегодня же целых девять дней! В церковь иди, родственников сбирай, всплакни на худой конец! Нет тебя легкомысленней! А звоню я из консерватории.

- И что ты там делаешь? – удивляется Алиса, пропустив девятидневные рекомендации мимо ушей, - Неужели общаешься с основателем или с тем, именем кого?

Хохочет Софочка:

- Да нет! Зачем же такое гробокопательство? Смотрим в будущее. Здесь экзамены сейчас.

- Ну, да! Сезон…

- Отбираю хотя бы одаренных. Ну, помогаю. Довольно я в свое время намучилась с «дровами». Осталось человек пять. Если Ляля ждать не захочет, пусть оставит магнитофон включенным.

- Я думаю, мы лучше подождем. – и положила трубку Алиса, потому как в дверь позвонили.

Вся в сумках, с пылу-с жару, с охами-ахами, сразу на раскладушку, нет, сразу в душ – Аннушка! Морячок ее следом почти втащил ящик водки. Втащил и засомневался:

- Небось одни бабы будут, а я водяры припер?

Алиса с Лялей вытянулись по стеночкам. Морячок бросил Алисе Карловне вполне по-свойски «Уже виделись!» и прошел в кухню под краном ополоснуться. Вернулся мокрый до пояса:

- Где стол ставить будем?

Дамы сползли на стулья. Он, ответа не дождавшись, обошел квартирку, не одобряя ни метража, ни планировки, ни обстановки.

- Вы сразу идите туда! – указал на комнату с пианино, - Мы тут без вас! Анюта, хватит намываться – не в бане!

- Помните, Ляля, у Зощенко – « не в театре!»?

Обе прыснули, быстренько перебежали, куда приказано, и там уж расхохотались от души, до слез.

- Вот! – промокает Алиса Карловна ручьи из глаз, - Вот, Софа, я и плачу!

Вошла ослепительно чистая Аннушка:

- Что это вы веселитесь? Девять дней. Перед Колей неудобно. Они что, говорит, свихнулись или всегда такие были?

Алиса быстро восстановила макияж. Ляля высморкалась в платочек, продолжая всхохатывать.

В прихожей грохотал мебелью моряк.

- А кого мы собственно ждем? – обратилась наконец к Аннушке Ляля, - Эти сумки, эти столы?

- Ящик, ящик с водярой забыла! – напомнила Алиса Карловна, - Который только для мужиков!

И снова залилась смехом. Аннушка головой качает:

- Ты вот, Алиса, ржешь, а я так с самого утра на ногах.

- Ой, да поможем, поможем! – замахала руками Алиса и за ней на кухню.

Ляля тоже за ними направилась было, но заслышав аккорды, магнитофон включать кинулась.

- А здорово наяривает ваша подруга на пиландросе, Алиса Карловна! – заглянул морячок на кухню, заставив Алису выронить тарелку.

Сам же увел бутылку из ящика и, за дверь кухонную спрятавшись, набулькал в чашку без ручки заветной влаги:

- Царство тебе, Софья Якольна, небесное! – шепнул. Набулькал еще, - Земля те, стало быть, пухом!

Женщины нашли его уже спящим под вешалкой и отволокли в Лялину комнатку.

- До вечера очухается! – обещает Аннушка.

Музыка, видимо, продолжается, потому что Ляля не показывается. И к лучшему, потому как и стульев не хватает, и посуды и много еще чего.

- Хоть в театр беги! – всплескивает руками Аннушка, - Так мой не ко времени завалился!

Алиса Карловна вспоминает соседа сверху. Но он сейчас где-то на концерте – вчера же говорил!

- А кого мы, Аннущка,  действительно ждем? Родственников у нее человек пять , не больше. И этой посуды хватит. А стол к раскладушке придвинуть и все!

- Скажешь тоже – на раскладушке! Не такого человека поминаем! – И перекрестилась вдруг истово.

Алиса постояла немного с открытым ртом и заспешила в комнату с инструментом.

Софа сидит за пианино, а Ляля мирно спит.

- Где же вторая Ляля? - подумала Алиса, оглядывая комнату.

Софа, не прекращая играть, дернула подбородком вверх, показывая на лежащую сверху на узкой крышке инструмента племянницу. Алиса не слышит, но видит, как звуки проходят сквозь лежащее животом вниз второе Лялино Я. Лицо выражает полное блаженство.

Алиса выскользнула обратно в прихожую и прикрыла дверь.

- Ну, что хозяйка-то? – спросила Аннушка, устраивая миску с «Оливье» в центре стола.

- Хозяйка в полной отключке! – шопотом сообщила Алиса и потянулась с ложкой к салату, безумно вкусному, кстати.

- Алисонька, это ж для гостей! – укорила Аннушка, - пойдем на кухню, обрезочками закусим.

- Это почему же обрезочками? Я – гостья, между прочим! Имею право… - ей нравилось капризничать, а Аннушка только посмеивалась.

- Какие же это поминки? На День рождения больше похоже правда? – и Алиса отхлебывает из пластиковой бутыли какой-то изумрудной жидкости.

Во рту нездешнее зашипело. Ответ Аннушки мог бы ее удивить, не переживи она предыдущей ночи:

- А может, это ее день рождения и есть. А после девяти-то дней она и вовсе в Боге растворится. Это нам грешным здесь в грехе да сраме ползать еще неведомо сколько!

Алиса проглотила наконец бурду и сквозь шип в носу и ушах:

- Анюта, ты же у нас бессменным парторгом была до… этой, как ее, контрреволюции?

- Ну, была! – отрезала Анна Григорьевна, - Одно другому не мешает.

И хлопнула ступку из оставшейся от мужа бутылки. Подбоченилась:

- Значит вот что делать станем! Стулья в театре возьмем. На твоей машине и перевезем!

- Давай хоть мужчин каких-нибудь дождемся! Я на третьем стуле и скончаюсь.

- Эх муженек поганый! Задрых не ко времени!

- Это кто задрых? – высунулся из Лялиной комнатули воплне вменяемый моряк, - Ты меня, Анюта, только маненько отмочи.

Аннушка пошла его отмачивать, приговаривая что-то ласковое.

Алисе Карловне сделалось сразу скучно, и она ушла. Села в машину и поехала к театру. Здесь в кабинете директора написала она заявление об уходе по собственному. Заехала домой и в пустоте квартиры – опять все на дачу укатили! – сказала по телефону «да!» на недельной давности предложение вести студию  театрального мастерства при одном из гигантских ДК. Потом сразу же туда и поехала. Шли приемные испытания, как раз второй тур. Лишнее уже отсеялось, а блатных еще не насовали. До шести и просидела там.

     Затормозив у Софочкиного дома, посмотрела на окна заветные. Окна соседа приглушенно светились. Покидать машину не хотелось, устала от подвигов своих. А что если… Прикрыла глаза, расслабилась и прямо сквозь кузов взмыла к пятому этажу.

Шторы задернуты, просунула нос сквозь ткань и… отпрянула. Двое на тахте интимничали. Как нехорошо получилось! Щеки так и заполыхали. С лету в Фонтанку – жар сбить! Но у самой поверхности кто-то ее перехватил и обратно в машину закинул.

Подняла голову от руля – бомж рядом сидит. Очень серьезен.

- Вы всегда так аккуратны с дамами?

Рука ныла и на ней уже проступала багровая пятерня.

- Виноват! – бомж коснулся шляпы, - Но вы бы разбились о воду!

- Стало быть, жизнь спасли? Спасибо…

- А почему, Алисонька, не празднуете Софу? Там все собрались! – пригнул голову, на окна смотрит, - Весь театр…

- Вот потому меня там и нет.

- А, между тем, только о вас и говорят. – улыбнулся, - Обсуждается ваш уход из театра!

- Это мой подарок Софе ко дню ее…, ее преображения!

- Подарок, конечно, царский. А как же честь и совесть? Спектакль на выходе…

- Заменят! Труппа забита стареющими любовницами.

- Но получается как бы предательство.

- Было бы кого предавать! Партнер – подлец, пьеса – чушь, спектакль – шизоидный бред юного гения.

Бомж кивает:

- И довольно об этом! Думаю, Софа была бы довольна.

- Почему была бы? Она же там? – Алиса мотнула прядками на дом.

- Ее больше нет с нами. Вы опоздали.

Алиса смотрит на часики – девять уже:

- А почему вы, Иннокентий Михайлович, на свободе?

- Бог располагает.

- Выходит, я ее так и не проводила? – спазм сжал горло, но актриса знала, как убирать спазмы.

- Не переживайте очень-то! Она не оставила вас без присмотра, так что живите дальше!

Бомж коснулся шляпы и исчез…

 

 

 

                                           Г  Л  А  В  А    С  Е  М  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

 

     Дверь открыла почти невменяемая Ляля. Впустила и бросилась в туалет.

- Явилась! – раскатился над столом голос Аннушки, - Бессовестная народная актриса РФ!

Алиса ела, пила, Аннушка, рукой подпершись, тихонько подвывала:

- Сирота ты моя горькая, где же тебя столько времени носило? Каких дел, дитя несмышленое, ты успело натроврить? Оголодала вон совсем! На, это поешь – вкусно получилось. Никого не спросясь, с лету все разрушила.

Слева возник моряк: Налил в отдельную стопку беленькой, протянул Алисе:

- Не чокаемся, сестренка, не положено. До дна пей! Вот так1 А теперь давай поговорим. Мне есть, что тебе сообщить!

- Не слушай его! – буркнула Аннушка, - Упился совсем, вот и несет несусветное. Раньше бывало напьется и спит. А сегодня, как подменили мне мужика, бродит, к людям пристает. Бориса вон отлупил ни за что, ни про что.

- Бориса? – приятно удивилась Алиса и протянула руку моряку, - Благодарю за службу!

- Служу Советскому Союзу! – гаркнул тот.

- И ты туда же! – кричит Аннушка! – Зачем его поважаешь? Борис-то обещал в тюрьму его упрятать!

- В тюрьму? – заблистала глазищами Алиса, - О, этот упрячет!

Но прямо перед носом ее завращался грязноватый матросский кукиш:

- Вот ему меня упрятать! Я старый коммунист, сталинский сокол, ворошиловский стрелок, а он кто? Пидар патлатый!

Алиса повалилась на тарелки от хохота.

- Не слушай его, Алиса, и не говори с ним. Домой пора его уводить! Подымайся, подымайся, дурак старый! Где фуражка твоя – ничего здесь не найдешь!

Моряк однако вырывается:

- Цыть, Анютка! Я ей не все сказал. Я ее теперь зауважал. Она правильно все понимает, не то, что ты, бюстгалтерша заслуженная!

Алиса поднялась над тарелками:

- Я вас отвезу!

- Куда тебе? – отмахнулась Аннушка, - Ты же выпивши. Зачем тебе неприятности? Довольно и так наворотила сегодня!

- Отвезу! – повторила Алиса Карловна.

И повезла счастливую пару глухими переулками. Довезла. Помогла втащить моряка на этаж. Повернулась уходить.

- Я хвалю тебя за то, что бросила ты балаган этот. – раздался вдруг с дивана ясный голос моряка, - И она тебя хвалит. Там, на девяти днях, подошла ко мне и сказала буквально – Хвалю Алису! Сама подошла. Явилась, как обещала. Как икона сияет. Вот те крест, не вру! Горит, не хочу уходить, но понимаешь, горит, надо. Пора. Из окна свет ей был, точно просигналил кто. И ушла… Эх! Страшно-то как, Карловна! Видеть такое. Она уходит, а эти все перепились, галдят, сплетни собирают да тебя дегтем мажут. А она, Софа святая наша, головой только качает. Софья Якольна… А на пианине как играла. Как в душу пальчиками своими и там за самые сладкие ниточки – дерг, дерг! С того и напился. Мне ж нельзя, ни грамма – ее вон спроси! А тут такая непереносимость пошла… Ты уж прости меня, Карловна, в такой день…

     Алиса лежит на семейной тахте в ароматном Аннушкином белье, в душистых простынях. Моряк на своем диванчике все бормочет и бормочет. И ей почему-то так внятен и так дорог его набормот.

Аннушка сидит то подле одного, то подле другого и все гладит и гладит их по спутанным патлишкам…

 

 

 

                                   Г  Л  А  В  А     В  О  С   Е   М  Н  А  Д  Ц  А  Т  А  Я .

 

 

      А Лялю отхаживала Агнесса-Ага. С мужем явилась:

- Мы за тобой! Собирайся на ночевку!

Ляля только мычит и головой мотает.

- Да у тебя никак застолье, мать моя? Что? А-а-а! Девять же дней. Тогда присесть надо. Тут и еда осталась. Что? Весь театр? Какая-то костюмерша и весь театр! И Алиса Карловна была? Вот те раз! Занята, значит. Деловая.

Ляля вдруг голову поднимает:

- П-поч-чему вы все так ее не любите? – в рост встала, но упала обратно на стул, и ответа на вопрос свой уже не услышала.

- Почему, почему, - подал голос забытый на пороге муж, - Это кто же на Руси трудящегося человека любит?

Ага обернулась на супруга в великом изумлении:

- Заговорил. Иди-ка сюда, трудящийся человек, поешь на халяву! А я приберу что ли, ишь разгром какой!

И действительно принялась за уборку, но в дверь настойчиво позвонили.

Ага открыла. Там во фраке, с букетом чайных роз стоял Артист. Склонил проборчик:

- Прощения прошу, я сосед сверху. Розы прошу в воду и желательно в хрусталь!

- Садись, третьим будешь! – пригласил сквозь жев муж Аги.

- Водка? – поморщился  артист, - Водка после «Аморетто»?

- Выпей на помин души! – не принял муж реплики, разливая белую по трем стопкам.

- Святое дело. Придется пить. – слюбезничал артист хотя муж не пришелся ему по вкусу – алкоголиков он не любил.

Подошла из кухни Агнесса. Пригубила рюмку и села подле скучать, ожидая, когда родненький насытится. Сумку объедками она уже набила – не пропадать же добру, особенно когда в доме шаром покати. Все суженый спускает.

- Еще кто-нибудь преставился? – перекрестился на всякий случай сосед, - Вчера, вроде, все в комплекте были?

И тут же вспомнил Софочку на перилах. Вспомнил и засомневался, то ли спросил.

- Так это вчера! – изрек муж, наливая по следующей, - А сегодня уже целых девять дней. Так что давай за рабу божью Софью! Я правильно покойницу именую, лапушка?

- Пока правильно! – рокотнула диафрагмой «лапушка»

- Вы поете? – осклабился сосед новеньким «мостом».

- И пою, и играю, и жну! – рокотнула  Ага еще разок.

Муж ее захохотал, голову запрокинув, а сосед поднялся вдруг, очень побледнев:

- Как, вы сказали, ее зовут?

- Агнюша! – отозвался муж, наполняя стопки.

- Да не эту, покойницу?

Муж свел брови, не вспомнил и брякнул первое:

- Ф-фаина! – и в ладоши забил, - Фаина… Фаина!

Агнесса вздохнула и засобиралась в путь. Вытолкав супруга из дверей, остановилась:

- Может быть вы с нами выйдете? Ляля отдыхает, а больше в квартире никого.

- Да, с вами, конечно!

Вышли в коридор. Сосед прошел вместе с ними к лифту:

- Извините, так Софы действительно нет уже целых девять дней?

- Десятый пошел! – вздыхает Агнесса, заталкивая в лифт муж и загружаясь сама.

- Простите, я еще спрошу. Народная артистка Беккерлих… тоже… это?

- Алиса Карловна-то? Жива… еще. – и Ага нажимает кнопку нижнего этажа.

Уехали они, а сосед все стоит перед лифтом, бормоча одно и то же:

- Ничего себе… Ничего себе…

 

 

                                                        Э  П  И  Л  О  Г .

 

 

     Бомж стоит на мостике, на котором совсем еще недавно встречались Алиса и Борис.

Стоит, значит, и на воду смотрит. Через перила свесился и смотрит.

Увидев Дракона – не уничтожила его Алиса, бессмертен гад! - , переваливается через перила и спрыгивает прямо на воду. Спрыгнул и идет по Фонтанке к Неве мимо всяческих достопримечательностей.

Он тщится дойти до морды бесконечного Гада, чья чешуя невыносимо так скребет по гранитным желобам Питерских каналов. С тех самых исторических пор и скребет.

Он не знает еще, что будет делать с искомой мордой, сколько морд вообще существует, насколько они устрашающи.

Иван-царевич или просто Иван эти головы отсекал только так – с маху! В руках, правда, Иван сжимал меч-кладенец. А ему с пустыми руками чем отсекать? Да и надо ли от-се-кать?

Вдруг с Драконом можно договориться?

     Довольно темно. Белые ночи закончились…