«ПРЕОБРАЖЕНИЕ»            (Ледковская Любовь Александровна)

 

       Дора не сразу поняла, что заблудилась…

Поморщилась. «Блуд», «блудить» отдавали детской свободой от опеки взрослых…

Затерялась, заблукала, забрела не туда…

Квадратные каблучки звонко стучат по мраморным плитам. Неделю назад Дора выложила за эти каблучки весь свой аванс. Наступившее безденежье пришлось совместить с голодовкой. Целитель утверждал, что седьмой день для голодающего станет «днем преображения»…

Потом Дора оцепенеет, вспомнив эту подробность.

В данный момент она охотно отвлекалась на любую мелочь, только чтобы о главном забыть. Хотя за-быть – это подвиг. На подвиги же эта «хрупкая мысле-форма», как называли ее друзья, не замахивалась. Вероятно из чувства меры, которым наделена была, о коем говорила с интонацией Мышкина: «Вот в этом у меня, пожалуй, и талант!»

Что-то зацепило… Только что… А-а! Друзья…

Даже головой тряхнула. Не-ет! Дружба, любовь… Что там еще? Равенство и братство?

Этого не бывает. Есть только «могу и не могу!» Единственный лаз в этот мало привлекательный мир…

Дора поняла вдруг, что всех хвостиков мыслей, мохнато шевелящихся в нахлобученной на нее сфере, ей просто не осилить и перестала думать, сделав внимание свое не цепким, а круглым, как шарик в брюшке у «мышки». Состояние понравилось. Каблучки отрабатывали затраченный на них аванс, и хотя плоскости учреждения, из которого она  не могла выйти, терлись о нее далеко не кошачьими боками, это не вызывало обычных эмоций – раздражения там, беспокойства. Тем более что дел у нее, как всегда, туча скопилась. А почему скопилась? Она не знает. Дел было столько, что их просто невозможно переделать. Ясно вдруг становится, что она к ним никогда не вернется, за ручку не возьмет, по спинке не погладит.

Думать о делах сделалось скучно, и она снова превратилась в шарик из животика «мышки».

Вот еще один хвостик высунулся из бесконечного множества, и она ухватилась за него скорее из любопытства, чем из желания размышлять.

Раз-мышлять. Неряшливый какой глагол!  Где та первозданная речь, которой изъяснялись те, кого теперь называют богами?  Мы-ышлять! Дора растянула рот на это дикое «ы», представив, как уродует оно ее не прекрасное, но все-таки лицо.

Но не затем хвостик выскочил из своих близнецов! Вот почему за последние полчаса ее обстукивания шикарных мраморных стерильно-белоснежных плит, никто из персонала этого онко-центра ей не встретился? Почему куда-то подевались двери с номерами палат и кабинетов? И куда она, Дора, так легко и целеустремленно спешит?

Любопытство. Вот еще одно слово с вымученным «ы». Господи, уж лучше молчать, чем мычать даже и про себя. Тем более что эта мысле-речь ее почти раздражает. Теперь она решила ограничить себя безмолвно-бесстрастным наблюдением. Впрочем, открытие, что «великий и могучий» так уродует ее лицо, а главное – рот… Да такому ротику позавидовали бы все екатерининские модели маэстро Шубина, а заодно и пост-екатерининского Тропинина. Потому как главное в ротике – уголки вверх! И даже время пробывания на планете, даже то теперешнее, о котором она не может думать, на уголках этих не отразилось нисколечки. Странно, да?

Дора затормозила у пожарного шкафа, по советской традиции застекленного, и вгляделась в темное отражение свое. Ротик на месте, нос – ну, что делать? Да еще с горбинкой. Длинный, нордический, арийский. Щек просто не было никогда, а вот глаза… Глаз не надо!

Они снова вернут ее туда, откуда она так трудно уходила, постукивая не к месту звонко модными квадратиками.

Стучите дальше! Ровно, ритмично, с напряжением живого и очень талантливого ударника из каких-нибудь «пеплов». Напряжением стремления. Куда? Да не все ли равно! Вот, по этому коридору! Молодцы, каблучки!

Дора оставила в себе только их стук, хотя отметила периферийным вниманием, что мрамор сменился обычными крашеными половицами, как пластик стен сменила блекло-голубая эмаль. Коридор упирался в стену, но в самом конце его по бокам возникли две двери. Совершенно одинаковые.

Не смотря на значительное упрощение, интерьер продолжал оставаться абсолютно стерильным. То есть ни пылинки, ни пятнышка.

Выбором Дора не озаботилась и толкнула левую дверь, хотя каблучки направились было вправо. Как будто кто-то ее развернул.

За дверью оказались две ступеньки, ведущие не то вверх, не то вниз. И снова две двери. Слева маленькая, а прямо двустворчатая застекленная. За стеклом  мигали огоньками от полу до потолка разной конфигурации приборы. Мигание завораживало, и Дора довольно долго, приоткрыв свой шубинский ротик, пялилась на много и разно-цветие огоньков…

Но тут снова ее будто кто-то развернул и буквально вдвинул в левую дверь. Дверь скрывала  крошечную комнатку без окон. Свет настольно лампы, стоявшей на крохотном письменном столике, падал на диванчик – обычный больничный.

Еще он падал на руки сидящего за столиком человека в белом халате. Выше очки, под очками глаза. Веселые очень. Человек привстал и пригласил садиться. Дора прошла к дивану, присела на дерматиновый краешек.

-         Вы рентгенолог? – спросила, и об огоньках вспомнив, - Физиотерапевт?

-         И то, и другое! – отвечал человек.

Улыбка так и осталась на его губах, и Дора поймала себя на точно такой же улыбке. Она-то с какой стати разулыбалась. Ведь только что… Господи!..

-Нет-нет! – хозяин кабинетика шагнул из-за стола и опустился на другой конец диванчика, - Все хорошо. Все нормально. Чаю, кофе? Чего желаете?

Дора пожелала просто воды. «Акваминерале» из пластиковой бутылочки забулькала в высокий стакан и была с наслаждением выпита. Никогда и не подумала бы, что обычная газировка так вкусна.

-         Что же вы вот так, в темноте и сидите здесь целыми днями?- спросила Дора, возвращая пустой стакан.

-         Бывает, что и целыми ночами! – отвечал человек.

Дора сочувственно причмокнула и умолкла, не испытывая, однако, неудобства. О чем собственно говорить?

И он молчал.

-         Я ведь отвлекаю вас от дела! – встрепенулась незваная гостья и почему-то присказала, - От святого вашего дела.

Он зажурчал тихим смехом, кивая на столик. Над обычными больничными бумагами занялось нимбом сияние. Это было смешно, и Дора тоже засмеялась.

Она совсем забыла, как это делается. Все эти годы, месяцы, дни она не то, чтобы смеяться…

-         Нет-нет! – снова сказал он и поднялся.

Дора следом. Уже без улыбки  он внимательно вглядывался в нее.

-         Вы, наверное, психотерапевт! – продолжила Дора свои предположения.

-         И это бывает! – кивнул и мягко тронул ее за локоть, - Хотите на огонечки поближе посмотреть?

-         Зачем мне ваши огонечки? – слабо удивилась Дора, но уже шла за ним к двустворчатой двери и входила в небольшой зал с широкими экранами на всю противоположную входу стену и пультами под ними.

Он шел чуть впереди, несколько заслоняя обзор. В глубине зала находились люди в белых халатах и хирургических масках.

-         Это же операционная! – заробела Дора.

Один и тех, в белом протянул ей халат.

-         А маску? – шепнула она в плечо своему провожатому.

Он оглянулся с лукавым прищуром:

-         Грех скрывать под тряпкой такой екатериниский ротик!

Впрочем, тут же извинился за допущенную фамильярность, а как из земли выросшие, двое в масках легко подняли даму под локотки и усадили в кресло-прибор.

Дора нахмурила, было, гневно брови на такое насилие, но рентгенолог торопливо выговорил свое:

-         Нет-нет! Сами вы сюда просто не взгромоздились бы!

И в самом деле, Дора огляделась, сплошные панели с кнопками по кругу. Глаза ассистентов смеялись над повязками, а руки споро обстегивали Дору датчиками.  Наконец они отступили и застыли где-то за креслом.

-         А теперь смотрите на экран! – рентгенолог или как его там облокотился о спинку кресла.

По экрану хаотично поползли разноцветные пятна. Они двигались толчками, и ритм их совпадал с пульсом Доры. Свой пульс она ощущала буквально всем телом.

Пятна довольно быстро собрались вместе, образовав лежащую обнаженную женскую фигуру.

-         Ренуа-ар! – протянули над ухом.

-         Он таких тощих не писал! – возразила Дора.

-         Ну, тогда «Обнаженная маха»! – уступили за креслом.

-         Уж скорее Зебела-Врубель! – втянулась в игру Дора и рукой замахала.

Рука Забелы немедленно покраснела.

-         Это что же?

-         У… э-э… госпожи Врубель непосредственная связь с вами, так что вам следует успокоиться, расслабиться и не мешать живописи.

Доре удалось выполнить совет этот довольно легко, после чего Забела приняла свой обычный бледный вид.

-         А теперь полная отрешенность и внимательность! – в голосе уже никакой улыбки.

Отрешаться Дора научилась, но когда по телу любимой жены Врубеля пошли темные пятна, ей сделалось не по себе.

-         Нет-нет! Все нормально. Напомню только, что мы в клинике, находимся в процессе, так что никаких эмоций! – уже совсем жестко приказал человек за креслом.

-         Есть никаких эмоций! - слабо козырнула сидящая в кресле.

-         Перед вами диагностическая программа, - поясняют, - Темно – очень плохо, светлое – хорошо, красное – просто плохо.

-         И что с этим всем делать? – пятна хотелось немедленно убрать.

-         Стирать, замазывать! – веселятся за спиной.

-         И это вы предлагаете сделать мне? Но каким же образом? – негодует Дора.

И осеклась. Дама на экране порозовела всем телом.

-         Думайте! – раздалось сзади, - Вы же умница!

Может быть, попробовать их размыть, как на акварели?

-         Попробуйте! – скрипнул спинкой рентгенолог, - Выберите пятно, которое вам больше всего не нравится, и дерзайте!

На панели кресла засветился монитор с маленькой Врубель. Дора ткнула пальцем в пятно на левой груди.

-         Я бы с головы начал, - вздохнули позади, - но это только ваш выбор!

Ассистенты сдержанно засмеялись.

Дора немедленно приняла их веселье на свой счет.

-         Нет-нет! Они не над вами смеются! – испугался голос, - Мы просто здесь все время находимся в мажоре.

-         А я в чем нахожусь, интересно?

-         И вы с нами. Смотрите на экран!

Во всю стену темной тучей зависло выбранное Дорой пятно.

-         Отличная программа, конечно, но дальше-то как? Никаких файлов – чем стирать?

-         А вы пальчиком, пальчиком! – шепчут.

-         Что я вам, гениальное шимпанзе? Да вы просто издеваетесь, господин физиотерапевт или кто вы там! – Дора делает попытку выбраться из кресла, но, бросив взгляд на экран, замирает. Забела-Врубель начинает распадаться на цветовые пятна.

-         Господи, что же это? – дрожит губами Дора.

-         Мы ее теряем, – ровным голосом откликается «кто вы там?», - теряем, потому что

некая принципиальная поклонница марксизма чтит свои убеждения больше, чем некую истину.

-         Это я поклонница, это я чту? – вспыхивает Дора.

А вместе с нею вспыхивает и несчастная полуразрушенная обнаженная.

-         Ну, сделайте же что-нибудь! – еле сдерживает крик облепленная датчиками.

Рентгенолог наклоняется над съежившейся пациенткой и:

-         Только вы можете помочь ей, и только вы знаете, как…

-         В том-то и ужас, что не могу и не знаю! – всхлипывает та.

Слезы, шипя, стекают по полыхающему лицу.

-         «Плачьте, плачьте, плачьте, плачьте, бедная!» - мягким баритоном жермонит господин «как его там?» и нажимает мало приметную кнопку на пульте.

Экран бледнеет, холодным становится изображение. Пятна продолжают зловеще чернеть.

Дора в состоянии запредельной безнадеги возвращает увеличение пятна и начинает терпеливо стирать его пальцам прямо по стеклу монитора. Не стирается, сволочь! Она усиливает нажим, всем существом сосредоточившись на безумном желании стереть эту гадость. Даже палец слюнявит и трет, трет. И чудо происходит. Пятно, дрогнув, начинает смываться. Хватило бы слюны!

-         Слюны хватит! – шепчет голос, - Вперед, Дора!

Откуда, интересно, ему известно ее имя?

-         Нет-нет! Никаких мыслей! Вы стирали двойки в дневниках?

-         Четверки стирала! – высовывает от усердия язык Дора.

-         А это вот двойка! Стыдно нести домой этакую честно заработанную пакость! А уж как мама огорчится…

-         Ма-ма… - палец замирает где-то на середине пятна.

И возникает тоненький скул. Дора не сразу соображает, что скул истекает из ее горла.

-         Продолжайте, не останавливайтесь!..

Слюни смешиваются теперь с другими выделениями из ноздрей, из глаз. Вдоль позвоночника струится пот. Боже! А если откроются все шлюзы? Вот где стыдоба будет… Надо, надо успеть прикончить это проклятое пятно. Иногда ей кажется, что оно, и само себе не радуясь, чуть ли не помогает ей, самоисчезая…

-         Все… - Дора откидывает голову на спинку и бросает руки вдоль тела. Они противно дрожат.

Зато грудь Забелы сияет белизной. Сквозь слипающиеся веки Дора видит, как съеживаются, исчезая, остальные пятна.

-         Я м-могу идти? – шепчет пересохшими губами.

Рука ассистента, обтянутая пластиком, подносит к ее рту обычный граненый стакан с ярко-оранжевой жидкостью. Дора жадно пьет.

Что? Палец рентгенолога касается еще какой-то кнопочки, и лицо Забелы стремительно наезжает на Дору со стены. Настолько стремительно, что его невозможно рассмотреть. Но вот на огромном экране остается один рот. Рот с полотна екатерининских времен…

Так это ее рот. Вон слева след от недавнего герписа. Губы по обыкновению приоткрыты,  виден кривоватый Дорин резец…

-         Может ли это быть? – хрипло восклицает она.

Ассистенты так же под локти ловко выхватывают ее из кресла и ставят на пол, успевая  одновременно смахнуть все датчики.

-         Нет-нет! – качает головой врач, - Все происшедшее настолько просто, что комментировать нет смысла, а?

-         Смысла нет… - кивает Дора.

Глаза у всех троих искрятся неизбывным весельем. Дора переводит дух:

-         Так я пошла?

-         Вы спешите? – останавливает ее рентгенолог.

Он уже один. Ассистенты и теперь как сквозь пол провалились.

-         Дело в том… - не совсем уверенно продолжает оставшийся, - Я не знаю, когда вы забредете сюда в следующий раз…Хотелось бы показать вам еще кое-что.

-         Нет, - мотнула головой Дора, еще больше растрепав не ахти как уложенные пряди,- Мне и этого более чем достаточно…

И погладила спинку кресла.

-         Она еще не устала сомневаться! – рентгенолог всплеснул руками и засмеялся, - «Гвозди бы делать из этих людей!»

Дора поморщилась. Она не любила трибунов первых пятилеток. А рентгенолог уже ожидал ее у приоткрытой двери, ведущей в следующую неожиданность.

-         Почему вы не спрашиваете, хочу ли я туда идти? И почему вы, как врач, не поинтересуетесь моим самочувствием?- Дора выпятила нижнюю губу.

-         Вы в полном порядке! – качнул головою врач, - А что до хочу или не хочу… Вы должны пройти в эту дверь! – почти приказал.

Ну, прошла. Вслед вдруг его негромкое: «Здесь не капризничают, Дора. Не до того, знаете ли…»

Сделалось стыдно. Повернулась – извиниться. Поблагодарить, наконец, за…

Позади никого не оказалось. Двери, кстати, тоже. Блекло-голубая масляная краска по штукатурке и все.

Этот коридор был шире того, по которому она пришла в этот странный отсек. Справа из застекленных дверей лился ровный свет. Стук каблучков скрадывал серый палас.

Дора двинулась по коридору, заглядывая в палаты. Сияние из высоких окон буквально затопляло просторные помещения, так что фигуры больных как бы плавали в нем прозрачными тенями. Как в аквариумах! Обилие комнатной зелени по стенам, на подставках, подоконниках усиливало сходство.

Между тем коридор кончился таким же блекло-голубым тупиком, каким и начинался. Странность эта, в ряду уже пережитых, Дору мало удивила. Она пошла обратно, рассчитывая пройти через какую-нибудь палату. А вернее сказать, ни на что не рассчитывая побрела, скорее для проформы дергая двери за ручки. Старинные, деревянные, вправленные в литые бронзовые гнезда.

Новый сюр – двери не открывались! «Солярис» какой-то – вяло подумалось, и она стукнула в последнюю запертую дверь.

Двустворчатая она была без створок – огромной застекленной рамой, без замка. Дора вжалась неудивляющимся лбом в стекло и наблюдает, как на ее безадресный в общем стук подплывает одна из теней. Подплывает значит и упирается ладонями в стекло, вглядываясь.

Вот когда Дора по-настоящему о…

Тень, разглядев ее, в свою очередь подняла брови и беззвучно зашевелила губами, нежно поглаживая стекло.

Дора очнулась и, как в церкви к застекленной иконе, принялась прикладываться к рукам, лицу, пепельным волосам, испытывая до сих пор неведомое…

Незадолго до конца, мама попросила покрасить ее едва отросшие после «химии» волосы в любимый пепельный цвет. Занимались они этой процедурой в туалете, мимо ушей пропуская ворчание заходивших. Мама нервничала и торопила ее. Ох, ее это фирменное «неудобно же!» или «нехорошо мешать!». Доре так хотелось тогда бесконечно вмазывать серую кашицу в съежившуюся до размера детской мокрую головку, но ласка не была в обычае семьи.

Вот и теперь мать пытается нахмуриться, но радость, распахнувшая настежь глаза ее, мешает бровкам сдвигаться.

Помните, как Шаляпин: « А-А-А-ах, если бы навеки так бы-ы-ыло…»?

Немного досадно, что ей не слышно, о чем так взволнованно говорит ей тень. Дора качает головой: ну, что, что нового может сказать ей отговорившая?.А та сердиться начинает, ладошками по стеклу шлепает. Только что радостные глаза заполняются испугом…

И Дора кричит в ответ:

-         Нет-нет!

Совсем, как рентгенолог, физиотерапевт или, как его там… И всеми силами души хочет погасить никому на свете ненужную эту тревогу. Начинает даже пальцем тереть-стирать набежавшее на родные глаза облачко. И чудо! Мама все спокойнее, все спокойнее…

Она понимает, что вышептывают Дорины губы – самые нежные, никогда не употреблявшиеся ею раньше слова… Понимает и кивает, кивает…

И в этот самый миг…

                                    

                                     кто-то пребольно хлещет Дору по щекам, в нос мощно бьет запах нашатыря и визгливый голос разрывает барабанные перепонки:

-         Все в порядке. Очнулась. Женщина, вы меня слышите? Эй, женщина? Да все, все…

Слышит. Вон, улыбнулась… Глаза открыть можете?

 

Может, может…

Но как не хочется…

 

 

                                                                                                                                                                                                             2 октября 2001 г.