«КОРАБЛИК»              (Ледковская Любовь Александровна)

 

       В последних числах августа баба Таня написала на листке:

          “ВОЗНИКАЕТ  НАСТОЯТЕЛЬНАЯ   НЕОБХОДИМОСТЬ  СТРОИТЬ КОРАБЛЬ (ПАРУСНЫЙ). 

            С  ПРЕДЛОЖЕНИЯМИ   ОБРАЩАТЬСЯ  (АДРЕС ПРИЛАГАЕТСЯ), ЖДУ  ЗАИНТЕРЕСОВАВШИХСЯ  ПРОЕКТОМ  с 18:00 до 20:00.”

 

А что?  Самое подходящее время!.. Старухи на лавки выползают для обмена информацией. Сама она, правда, боясь к ним подходить, бесцельно слоняется вдоль чужих заборов. А что подходить к лавкам боится? Так и рада бы, да ноги нейдут. Вот написала – с шести до восьми!  Выходит, дома сидеть? Не гулять?

- Да кто на такое бредовое объявление придет? – в здешней, бестактной манере говорит сосед Рома, взявшийся текст этот на компьютере отпечатать, а потом и размножить в некотором количестве. В уплату баночку варенья перед благодетелем поставила.

- Натурой? – покрутил тот баночку в растопыренных пальцах.

Он и согласился потому только, что в детстве баба Таня с ним возилась, пока отец с топором гонял по двору воющую мать. Отодвинул баночку и попросил обменять варенье на соленье. И его уже кружил алкогольный водоворот!..

Вздохнув, баба Таня принесла последнюю банку огурцов.  Да  трехлитровую!

Тут уж Рома и отпечатал, и размножил. Когда принтер, чихнув, застыл, благодетель буркнул:

- Ну, вот! Весь картредж на вас извел!

Молча подобрала листы баба Таня, разрезала дома их на полоски, а утром следующего дня уже тряслась на электричке в сторону от Москвы. Столица и так заклеена вся объявлениями – их и не читает никто!

Нет! Чем от Москвы дальше, тем народ любознательнее. До самых Луховиц нашлепала по столбам свои полосочки, выходя почти на каждой остановке. Целых три дня на это занятие извела, но домой вернулась вполне исполненным удовлетворенная.

Придут - не придут с шести до восьми - её почти не интересовало. Зато душенька теперь была спокойна.

Была она не из везучих вообще-то.

Началось все с того, что эта профнепригодность с рыбьими глазами переманила к себе почти всех ее учеников. Татьяна Ивановна – тогда ей до бабы Тани далеко еще было! – только спросила коллегу:

- И что вы, детка, собираетесь с ними делать? Вы же Ремонта Обуви от Заливки Галоша отличить не в состоянии?

- Зато у меня муж есть! – блеснула логикой молодой специалист, - И жизнь вся впереди! Так что успею еще узнать об этих ваших – как вы их назвали?

Крупными буквами вывела Татьяна Ивановна “РЕМОНТ  ОБУВИ  И  ЗАЛИВКА  ГАЛОШ”. Язык чесался слово какое-нибудь подходящее сказать, но ничего не сказала и подала на рассчет. Никто вослед не зарыдал – а ведь столько соли вместе казалось бы…

   Потом с первой капелью и на последние “колобки” по вызову внезапно вспомнившего о сыне отца слинял кровинушка за границу, где и осел в каком-то затрапезном штате. Сначала звонил к соседям – у нее-то телефона сроду не было! Слушала голос, говорила в трубку “ага”. Потом перестала ходить – неудобно людей беспокоить! Они ей передали, что сын женился, потом развелся, потом опять женился. Родил даже внучку. Имени баба Таня уже не узнала – перестал звонить.

Обиделся, наконец, сын.

К тому времени Татьяна Ивановна успела открыть свой магазинчик в торце собственного дома, для чего пришлось квартиру родительскую  продать. Через полгода “крыша” магазин отняла. Сможет ли забыть, как субъект с очень красивым и наверняка кавказским лицом вежливо показал ей на выход:

- Мы вас предупреждали!

Татьяна Ивановна отметила тогда подчеркнутую элегантность в одежде его спутников, несколько контрастирующую, правда, с выражением их лиц. Не удержалась, сказала субъекту:

- По одежке встречают – по уму провожают!

- Что вы имеете в виду? – приподнял соболиные брови бандит.

- Не я, народ наш имеет в виду! – и вышла, затылком чувствуя укол темного глаза. Чесался потом затылок очень.

Но это было еще не все. Нагнал ее красавец. Ключами позвенел:

- Это вам квартира. Не такие уж мы изверги!

И бумажку с адреском сунул. А один из его джентльменов поставил к ее ногам в свежий снежок старый чемодан. Немецкий, на колесиках. Она его еще при Советской власти у спекулянта купила.

- Удачи вам! – чуть ли не с сочувствием произнес.

Частый снег скрыл и его, и магазинчик с неоновой надписью “Покушай!”

В администрации еще регистрировать не хотели. В документах проставили просто “Продукты”, но вывеску она так и не сняла. Сколько деньжищ на нее ушло! Скрыл снег и этот дачный поселок, где прошла вся ее жизнь, если не считать несколько лет  жизни в “общаге” Консерватории на углу Петровки.

   Подаренная “Крышей” квартира находилась в противополжном углу Московской области. Пришлось на вокзале переночевать – туда редко ходили электрички! Так что попала она в новое свое жилье только на следующий день после полудня, пройдя сквозь строй строгих подруг из своей комсомольской юности.

- Пионеры! Будьте готовы! – махнула им рукой.

Отозвалась только одна из них с волосами, выкрашенными в иссиня черный цвет:

- Еще одна жидовка на нашу голову!

Да громко так, чтобы Татьяна услышала. Услыхала, услыхала!

- А кто первая? – обернулась.

- Зачем тебе? – смешалась сказавшая.

- Так дружить с ней стану!

Крашеная уперла руки в еще крутые бедра:

- Опоздала!  Три дня, как снесли ее на ихнее кладбище. И что характерно – со скрипочкой!

- Ишь ты! – задержалась в парадном Татьяна Ивановна, чемодан даже на плитки выщербленные поставила, - С кем же мне теперь подружиться?

Пионерское звено прыснуло, а брунетка задорно повела глазенками под набрякшими веками:

- А хучь со мною! Я   девка веселая – спроси кого хошь!

- Кончай, Тамарка,  кривляться! - оборвала  ее сухая печеночница и ткнула желтым пальцев вверх, - Там она и жила – Фаинка! – Царство ей небесное!

Круглая старушка с раздутыми икрами толкнула печеночницу осененная догадкой:

- Не в ейную ли квартиру эта снарядилась? Номер какой у тебя?

- Пятьдесят пять! Милости прошу вечерком! Проводим старую жизнь, встретим новую! – и поклонилась Татьяна “звену” в пояс.

- Так ожидай, подруга! Всем колективом и нагрянем! – крикнула вслед Тамарка.

 

    Пятый  этаж. Розовый дермантин с желтыми кошачьими подтеками. Глазка нет, ручка зато в стиле ампир.

- Ну, Фая, открывай! – и ключ Татьяна Ивановна вставила, ожидая “сюрприза”.  “Крыша” любила развлечься.  Вот не подойдет ключ к замку и все!

Но замок поддался, и квартира впустила новую хозяйку в кубометры чужого запаха. Татьяна сразу же распахнула форточки, благо их здесь целых три! На подоконниках разноцветные герани – вот радость-то! По стене картонки, писаные маслом. Смелый, нервный мазок!

Все коврики сразу в прихожую – нечего пыль собирать!

И вдруг нечаянная радость – задвинутое в угол пианино. Старинное, с подсвечниками. Подняла крышку, прошлась по желтым косточкам. Ничего! Струны она плоскогубцами подтянет. Мысль о том, что все это имущество чужое, которое вот-вот вывезут наследники, радости не умаляло. В холодильнике даже консервы какие-то. А вот винца купить не на что! Билеты на электричку всю наличность съели. К кассе-то джентльмены ее не подпустили!

- Чтоб вы подавились, крохоборы! – выкрикнула Татьяна Ивановна и продолжила осмотр. В запыленное, овальной формы зеркало на себя смотрит, отыскивая в народном лице своем хоть одну семитскую черту. Отчего эти национал-пионерки назвали ее жидовкой? Одна консерваторская подруга тоже когда-то:

- Ты наша! Разрез глаз, веки! И эта печаль.

В глаза свои заглядывает, хмурится. Действительно, что-то слишком уж!

Такие точно смотрели на нее в Шереметьево-2. Вообще, отцовы у него глаза, а выражение ее, мамкино! Позвонит из за границ этих проклятых, а ее там уже нет. Промакает рукавом глаза.

Ничего! “Крыша” проинформирует.

Круглый столик у окна. Подходит – скатерть сдернуть! И замирает.

На столике лежит аккуратная стопочка документов. Ордер, Договор о приватизации, книжки на коммунальные выплаты, новехонький паспорт с Российским орлом. Фотографии ее, а вот фамилия почему-то другая.

На стул опустилась – ноги подкосились!

“РОЗЕНБЛАД  ТАТЬЯНА  МОИСЕЕВНА!”

Вот и “сюрпризик”! Долго сидит оглушенная. Даже пачечка купюр, весьма щедрая, не радует потерявшую враз, можно сказать все.

“А, может быть, и к лучшему?” – звучит в ушах вдруг.

Нет, не вздрогнет она, не обернется, не примет голос за “глюк”.

Потому что голос этот сопровождает ее всю жизнь.

 

   Время какое-то прошло. Теперь называют ее тут все бабой Таней.

Стоит вот у окна, слушает по приемничку “Орфей”. Кто-то по- старушичьи немочно наскакивает на Рахманиновскую сонату. Слушает и смотрит вниз на собаку с хвостом, намертво завязанным кренделем. Смотрит и думает в который раз: “Что я тут делаю, Господи?”

Закончилась Соната. Старуха оказалась юным лауреатом последнего Конкурса. Тамарка вспомнилась с ее частушкой:

                                  “Мужуки, мужуки,

                                    На х…х у вас жуки!”

Смеясь, выключает приемник. В самом деле, где силы взять, стати, понятия хотя бы, что, занимаясь искусством, схватываешься с Чем-то, что немыслимое количество крат тебя мощнее? Так что надо прежде соответственною силою заручиться что ли! Вот тогда только шкурка-то и поднимется-а!

Раньше, когда в школе еще работала, оставалась иногда после уроков – с Лукавым схватиться! И уж отводила душу. И рычала, и выла, и ногами по старому линолеуму стучала. Не всегда, но случалось! Ухватывала черта за хвост и летела, летела на нем верхом! В Петербург, к царице-матушке! За черевиками! Не долетала! В дверь всовывался сторож. От него обычно пахло. “Ты это… Ухожу я!” – трудно выговаривал. Почему он, на работу едва явившись, тут же домой уходил, осталось для нее одной из многих социалистических загадок. Но после таких “схваток” не шла – летела вдоль темных дачных улочек. Пальто нараспашку!

“Ай да я! Ай да сукина дочь!”

И с Богом отношения у бабы Тани сугубые. Храм расположен прямо на пути к Сберкассе, где она ежемесячно пенсию с книжки снимает. Тогда и заходит свечку поставить о том, кто приснился или слишком уж припомнился. В церковную жизнь не вмешиваясь, постоит, хор послушает, на пороге перекрестится и дальше в жизнь светскую-советскую. Порой задержится – поглазеть, как детей крестят. Они орут, а у тех, кто вокруг, лица хорошие такие. Стоит и сама расплывается в улыбке. А если крышка у входа к стене прислонена, ни за что не зайдет – мимо! И есть же такие, что рвутся  у гроба посидеть да на похоронах потолкаться?

Ёжится баба Таня,– не понимает.

Как -то, ужаснувшись вдруг грехам богемной своей юности, причаститься решилась. И платочек на голову повязала, и “Кагор” с ложечки слизнула. Ложечка плоская совсем – чтобы не перепили, наверное? Слизнула, значит, и тут батюшка, молодой совсем, упитанный такой, руку свою белую, пухлую к ее губам. Целуй, значит! Она-то в японском поклоне стоит – винится же! На его интимное: “грешна ли, раба Божия?” румянцем взялась: “Ой грешна, батюшка! И пила, и курила. Да всякое случалось, прости господи!” И вдруг рука эта. Да еще боком, боком так – движением заученным. Баба  Таня выпрямила стан, сделавшись сразу попика значительно выше, и только брови приподняла. Нимало не смутился служитель Бога, цвета вяловатых щек не изменил, и глаза его продолжали светиться профессиональным благолепием. А руку он просто пересунул следующей грешнице. Та поцеловала  и тоже со сноровкой завсегдатайши. С тех пор баба Таня и не вмешивается в эту странную, расшитую золотом и драгоценными каменьями, отрепетированную жизнь. А старух в черном, по церквям шастающих, да свечки пальцами высохшими гасящих, просто боится. Эти свечки, надежды наши недогоревшие, они в коробки  бросают.

В ней давно уже вызрело знание – Бог есть где-то! А здесь – тут вот! – его нет. Не от того ил все происходившее и происходящее на нашей земле так, мягко выражаясь, странно?

Но когда в один прекрасный вечер по телевизору увидала-услыхала “Литургию” Рахманинова, обрыдалась. По тем, кто не дожил. И на сердце потеплело – может, теперь Он и вернется?

 

Под низким небом очередного дня с бурой колеи вскинулась ворона и грузно уселась на ветхий штакетник. Трусившая по той же колее потрепанная днями собака повернула голову. Их взгляды встретились. Баба Таня даже остановилась. Ей это показалось чуть ли не знамением. И когда из чужого двора выбежал водолаз с зеленым бантом над мордой, она пришла в полный восторг.

- А так не видит ничего! – успела объяснить бант пожилая хозяйка, резво пробегая мимо за натянутым поводком.

Получалось, что день вырвался из ряда других таких же. Но у подъезда ее остановил Кирьян, пенсионер из пятой квартиры:

-         Чему радуешься? – строго спрашивает.

Раньше он царил здесь слесарем ЖЭКа и забыл поменяться. Это он, когда она на несколько месяцев отлучилась к больной сестре, встретив ее вот так же у подъезда, пригрозил:

- Еще уедешь так надолго, заявлю, куда надо!

- Зачем? – только и спросила.

- Чтоб выселили. Знаешь, сколько нуждающих в жилплощади? А тут цельная квартира пустует!

Вот снова стоит, паразит!

- Чего, спрашую, радуешься? – не отстает.

- Анекдот вспомнила! – отвечает.

Дурацкая черта отвечать на все вопросы. Нет бы мимо да молча!

- Расскажи! – требует так же сурово.

Баба Таня возьми да и влепи ему самый пахабный из немногих, болтавшихся в катастрофически пустеющей памяти.

- Ну, Татьяна, не ожидал от тебя бесстыдства такого! – с презрением процедил этот старый развратник. Сама видела, как тискал он пенсионерку из второго подъезда.

Серое небо вновь нахлобучилось на улыбнувшийся, было, день. Вот гад! О, пошел, пошел Хозяин двора, страны и жизни!

Ветеран войны, а сам всего на десять лет ее старше. Карапузом, видать, сражался.

 

     То ли приснилось ему что? Так сна не помнит. Осел в душу непокой. По лестнице пошел, оглядывается – не идет ли кто следом? Под пролет даже заглянул – нет ли кого? И в машине уже, за спинку сидения – не прячется ли кто? Такое с ним только в детстве когда-то случалось. Так до детства ой как далеко! Сумять эта – ни с чего! – мешает. В офисе затаилась вроде, но совсем не прошла.

- У вас глаза красные, - говорит вдруг секретарю, - Вы плакали?

Тот качнул прибором и приподнял уголки неразговорчивого рта. На бестактность патрона не ответил.

Насупился Иван Федорович. Почему из всех на эту должность претендовавших выбрал он именно этого заплаканного да со слюнявым проборчиком, и вообще нерусского? Засопел только. Он всегда принимал решения как бы и не сам. Если что-то в нем смыкалось, говорил “да”, не смыкалось – “нет”. Кстати, этот метод ни разу его еще не подвел, а ведь из решений состоит наша жизнь.

 

   Все на Кире вязаное, даже обувь. Иван Федорович целует “золотые руки”:

- Связала бы и мне что-нибудь!

- Тебе вязать не стану – примета плохая! Зачем пришел?

- За тем – не знаю, зачем! –вот, снова оглядывается.

- Тогда это как раз для тебя. – И кладет перед его чашкой  знакомое нам объявление.

- Бред! – говорит, глазами пробежав.

- А я Сопаткину ролик заказала. Уже и готов!

Качнул Иван Федорович головой:

- И рад бы тебе отказать, да не могу! Грех!

И пискнувшую трубку к уху:

- “Ватерлоо” раскапризничался! – секретарь монотонно.

- Кира, как тебе мой новый секретарь?- отводит трубку ото рта.

- По-моему, спит и видит, как бы тебя подставить.

- Надо бы увернуться, а? – прощально чмокает Киру в щеку.

- Я  за тебя молиться буду! – прикрывает Кира глаза.

 

- Что это?

- Ты смотри, смотри!

- Ну, смотрю! “Гринпис” какой-то!

- Уж и не знаю, как это получилось! – Сопаткин сам удивлен.

- Красиво. А это совсем уже Хокусай!

-“Давай построим кораблик, кораблик, кораблик!…”  - вслед за звонким детским голоском подхватывает не совсем в лад Рахталов.

- Зипа! Ради Бога! – кричит Кира, - Как ты только клипы делаешь? С таким полнейшим отсутствием?

- На ритме выезжает! – пыхтит Сопаткин. Он похож на Сашу из “Академии”, если тот бы вдруг без Лолы.

- А кто платит? – перестает петь Рахталов.

- Какое-то “Ватерлоо”! – подносит чек к глазам Кира.

- Почему не “Аустерлиц”? Они что там – Наполеонов замачивают? Так берешь или не берешь?

- Люблю Хокусая! – Кира забирает кассету и выходит из студии. И тоже, по ступенькам спускаясь, запевает: “Лети, лети, лети над волною кораблик!”

Увы, здесь и ритма нет!

 

     На пейджер выпрыгнул адрес, и через двадцать минут Олег уже на месте. Обитая розовым дверь выглядит рядом с бронированными соседками японским бумажным домиком среди небоскребов. Замок открылся на-раз.

- Не пугайтесь! – советует он пенсионерке, воззарившейся на гостя с глубоким чувством, - Ради Бога не пугайтесь!

Он не подозревает, что цитирует Пушкина.

- “Я  не стану вам вредить!” – досказала хозяйка, - Я  не из графьев, но три карты знаю!

- Знайте на здоровье! – кивнул он головою “под бобрик”, припомнив  повесть Белкина. Ответ хозяйки ему понравился, а посему они улыбнулись друг - другу и пошли на кухню – чай кушать.

- Вообще-то я не пью на работе! – отдувается гость после третьей уже чашки и, наконец, объясняет, зачем он здесь.

- Охранять меня? Вот уж не надо! Денег сколько на это уйдет!

- Не нам те деньги считать! – отзывается Олег и уходит в комнату. Пристраивается к полке с книгами, - Кастанеда? Ой, разрешите мне почитать? Здесь.

Баба Таня разрешает, тем более что книги чужие. Что-то ни за ними, ни за имуществом так до сих пор никто и не идет!

 

    Те, кого Олег ждет, пришли через сутки, утречком. Дом по утрам обычно пустеет: молодые на работу, старье на рынок. Олег дочитывал второй том, баба Таня домывала вчерашнюю посуду. Он-то шаги их услыхал, когда они только в подъезд вошли. Двое. Как и его, замок их не остановил. Один сразу на кухню прошел, второй в комнату. Олег уже стоял за шторой, так что слышал хриплое дыхание и запах дешевых сигарет обонял. Курильщик выглянул на балкончик и тоже на кухню.

Баба Таня домыла тарелку, поставила ее на ржавую сушилку и тогда только лицом к гостям повернулась. Пустые их глаза напомнили ей тех джентельменов, что магазин отбирали. Молчит, к раковине привалившись.

- Ну, рассказывай! – предлагает первый, надкусывая плюшку и тут же выплевывая ее на пол.

Не пришлась, стало быть, по вкусу! Проворно подняла выплюнутое с пола и в форточку выкинула, от раковины не отходя.

- Бабка-то баскетболистка! – прогудел второй.

- Рассказывай, давай! – повторил первый.

- Хорошо! – заторопилась баскетболистка, - Жила, значит, была Курочка, звали ее Рябой.

- Что-о? – оторопел первый.

А второй в смехе зашелся да закашлялся, руками машет.

- И снесла она яичко! – тут баба Таня тоже рассмеялась.

- Про пароход говори, старая ведьма! – крикнул первый и ладонью о стол крепко так.

Сверху на него и свалилась баночка с Фаиной еще какой-то травкой. Неудачно свалилась, до крови рассекла затылок.

“Как у Олега затылок! И ничего удивительного – одно поколение, одна страна!” – думает баба Таня, промывая ранку перекисью. Шипит перекись, а пострадавший страшно матерится.

“Вот все их поколение нервное слишком! Видно и Чечни отведать пришлось?” – продолжает она неспешные свои размышления, заклеивая ранку японским пластырем, который из нагрудного кармашка вынул Олег. Второй посетитель в комнате уже  пристегнут к батарее.

Олег, надо сказать, обменялся с пострадавшим рукопожатием. Тот закурил. Баба Таня после внутренней борьбы закурила тоже. Да, руки у нее трясутся.

- Испугалась, старая б…? – просипел неблагодарный пациент.

Олег неуловимым движением врезал ему по губам. Кровь из губы теперь засочилась.

- Ну, это уже сам залижешь! – баба Таня стряхивает пепел через плечо в раковину.

Олег не курит. Он допрос ведет:

- Зачем пришли?

- Проверить.

- И как?

- Крутая чувиха!

“Это ведь он обо мне!” – бабе Тане даже приятно стало.

- Это так! – Олег серьезен, - Вот ты сказал пароход. Причем здесь пароход?

В данный момент Олег был бабе Тане неприятен. Она с удовольствие допросила бы его самого, но с юности предпочитала “дедукцию” Холмса. Эти двое, в допрос играющие, знакомы. Мало ли, служили вместе или в школе единоборств какой-нибудь обучались. Смущает ее одно: Олег явно из интеллигентной семьи, офицер, поди, а этот пострадавший - быдло.

“Однако, я многословна!” – прекращает мисс Мапл свои размышления, тем более что бандит начинает “колоться”:

- Пароход делать – бабки нужны!

- Говорил я тебе, вонючее это дело! – кричит прикованный.

- Вонючее, - соглашается травмированый баночкой, - Иначе Пифагора сюда не прислали бы!

“Кличка” – второй паспорт!” – снова в размышления ныряет виновница всей этой “заварухи”.

- Да и ты неспроста сюда угодил! – заметил Олег, поворачиваясь теперь к хозяйке квартиры. – А теперь мы вас послушаем, Татьяна Моисеевна! Предупреждаю, о курочке Рябе нам все известно!

Улыбается еще!

“Точно, они из одной конторы!” – в форточку летит второй бабин Танин окурок.

- Отцепи меня, начальник! – слышится из комнаты.

- Успеется! – отмахивается Олег, глаз не отводя от объекта работы.

Какие у него, оказывается, глаза!  Вспомнила, что за сутки знакомства он ни разу вот так прямо на нее не глядел.             А ведь это смерть за мной пришла! Расскажи я им все, как есть, – прибьют из одного разочарования!

А уж о Голосе она никогда и никому не расскажет!

- Напрасно не хотите вы о Рябе послушать! Расшифровка этого из глубины веков послания дала бы человечеству несравнимо больше, чем я с моим корабликом. Но что для вас века, человечество? Для вас главное – “бабки”, “капуста”, “зеленые”, “баксы”! Да не о чем мне с вами говорить! Ишь, расселся! – сгоняет с табуретки опешевшего бандита, - Дай усталой женщине посидеть! А ты! – к Олегу развернулась, - Достойный противник, лейтенант или капитан уже! Сумел старуху обольстить! Три карты узнать хочешь? На - выкуси! – и дулю, от картошки коричневую, под нос Олегу.

Снова закурила. Руки больше не дрожат. Держись, девчонка!

Кивает офицер:

- За капитана спасибо, конечно! А вот что фигу вы мне – это некультурно. Не ожидал!

Поднялся, отцепил блатного от батареи, выпихнул его в коридор. Встал в дверях кухоньки:

- И ты, Бодунок, уходи! Я тут сам.

- Слушаюсь! – забыто вытянулся бывший сослуживец.

Олег притворил за ними розовую дверь.

- Ну, правильно! – уперла баба Таня руки в бока, - Ни тебе здрасьте, ни мне спасибо!

Прошла мимо усевшегося, было, на табурет Олега к двери, широко распахнула ее. Эти двое еще топчутся там, начальника ждут:

- Давай и ты, голубь мира, выметайся к чертовой матери!

Ничего она сейчас не боится! В самом деле, что за дела?

Олег вышел в прихожую, оглядывая бесстрашную с живейшим интересом и нескрываемой симпатией:

- Что-нибудь не так, Татьяна Моисеевна? Я старался.

- Престарался, значит! – отчеканила, - Убирайтесь в свою контору, Пи-фа-гор!

Великий грек снял беретик с высоко приколоченной вешалки – по рассказам Фаина была совсем крохотной! – и, скомандовав тем двум “вперед!”, заскользил бесшумно вниз по ступеням. И скольжение это наша любительница детективов сразу отметила.

- Не оглядваться! – вслед им кричит, - Шаг в сторону – попытка к бегству!

И громыхнула от души ветхой розовой заслонкой. Дермантин треснул. Гости незванные засмеялись, но Олег цыкнул на них.

     Черт ее дернул с этим корабликом! – впервые пожалела баба Таня о содеянном. Вот Олег как раз бы и помог! Вот поднималось в ней иногда такое, что было сильнее здравого смысла. И тогда она поступала так, как сейчас. Досадуя на себя, принялась смывать следы от дессантных ботинок. Потом оделась и отправилась бродить по переулкам – думать!

 

- Кира! Иди к ней сама. – Тянет чай с блюдца Иван Федорович.

- Конечно же, Ванечка! И пойду, и выслушаю!

- Если она еще захочет с тобой говорить! Даже интересно!

- Что тебе интересно, Ваня? – Кира дергает уголками рта.

- Клиника это или нет?

- А если нет?

- Ну, тогда “Миром Господу помолимся-а-а!” – протянул  Ванечка густым баритоном.

- Не богохульствуй! Скажи лучше, что тебе в ней?

- Просто кручу носом. Ты же знаешь, я человек дела!

- Для человека дела ты, Ванечка, не совсем серьезен!

Иван Федорович подошел к ней уже одетый. Перчатку снял то ли погладить, то ли приласкать как, но, как обычно, побоялся ее жестом не таким каким-то смутить. Обул руку обратно в кожу и мягко бормотнул:

- Надо с ней разобраться. Мои эксперты, понимаешь, лажанулись!

Когда-то он стучал в ансамбле на ударных.

- Ванечка, давай уедем! – тихо и безнадежно она.

- Давай! Вот кораблик это изготовим и вперед!

У двери встали, плечами соединившись.

- Не грусти! – просит он.

Прикрывает глаза она, кивает.

 

     Баба Таня Киру впустила. Провела к креслу в углу. В кресле сиамская кошка сидит.

- Уступи гостье место, Серафима!

Животное лениво шлепнулось на пол и со страстью прижалась вдруг к ногам Киры.

- Лучше Вам в этом кресле не сидеть! – заключила баба Таня, - Садитесь, где хотите!

Сама же устроилась на стуле, ветхости необыкновенной.

На полке Кира заметила рядок знакомых корешков. Второй том наспех всунут между пятым и шестым. Машинально переставила его на место.

- Курить будете?

- Не курю я!

- Странно! Журналисты обычно курят.

- Значит, я не совсем обычна! – знакомо дернула Кира уголками рта. - Откуда вы знаете, что я журналистка?

- Телевизор по ночам смотрю! Не курите, значит? Может быть, вы пьете?

- Может быть! – неожиданно для себя брякнула Кира.

И баба Таня вынесла из кухни “Кагор” с двумя дымчатыми стаканчиками:

- Прямо из церковной лавки. Можно сказать, кровь Христова.

- Ну, за встречу? – Кира впервые не знает, что говорить.

- То, что вы здесь конечно же событие!  - баба Таня поддернула рваную штанину, - Простите за вид, я давно никого не жду!

- Как старый князь Болконский? – тактично Кира.

- Ну, он-то нарочно! Еще Христовой кровушки?

- “Христовой крови

-         Мне довольно!” - впала в пафос Кира.

- А мне так и подавно! – баба Таня поднялась и понесла бутылку на кухню. Кира за ней.

- Давайте здесь посидим!

- Я  тоже люблю по кухням и обязательно около холодильника. Да, наблюдаю вас по понедельникам. Вы мне нравитесь. С коллегами вы лихо так. Но что ко мне Вас привело? - она запнулась, потому что о самом главном спрашивает, - Что заинтересовало Вас в моем объявлении?

- Хотела бы я знать? – воскликнула, пятнами взявшись, Кира, - Если возможно это знать?

- Не все облекается в слова! – баба Таня провела ладонью по столу, смахивая невидимые крошки, - Знаете, Кирочка, это, как труба зовет!

- Неправда! Облеченность в слово уже в самой первой фразе!- – Кира накинула очки на переносицу и из подкладки очешника выковырнула знакомую полоску, - Вот тут у вас:

- “…настоятельная  необходимость строить!” А от первого слова так совсем в дрожь бросает – “Наступает…” Это же Апокалипсис, а не объявление на заборе!

- На столбе! – поправляет баба Таня, - Я только столбы признаю – их обойти можно!

- И что же, Татьяна Моисеевна? – Кира щелкнула очешником, Что дальше? С этим я к вам, собственно, тоже в настоятельность чуть ли ни в гипнотическую впав!

- Ввязнув! Я  вижу, вы все обо мне знаете? – героиня будущей Кириной телеверсии заходила по кухне, что ничего хорошего всеведущей журналистке не обещало. – Сейчас бы самое время закурить!

- Может быть, я сбегаю в лавочку? – понялась со стула Кира.

- Нет, нет! – изломила баба Таня то, что было некогда бровями, - Курить о-очень вредно. Вот что вы, Кира, делаете, когда вот так – непонятность какая-то на пути встает?

Собеседница ее, тоже брови подняв, шарит по памяти глазами:

- Вообще-то я за собой никогда не наблюдала особенно.

Баба Таня глядит на Ведущую “Прессклуба” тяжелым “габеновским” взглядом. Та озаряется вдруг вся:

- Да что же это я? Когда мне трудно, я первым делом Ванечке звоню!

- Ванечке? – куда делся “габеновский” взгляд? В глазах Татьяны неожиданные слезы, - Ванечке, Ванечке, - повторяет.

А сама подвела уже гостью к двери, одежду на нее  накинула и буквально выпихнула на лестницу.

-Я  не поняла! – оборачивается Кира, но видит только старую вату, выползшую из старого дермантина омерзительно-розового цвета. Оглушенная она выходит из подъезда, спускается неверными шагами по руинам крылечка.

- Кира! – окликает ее Иван Федорович, - Я здесь, Кира!

- Ва-а-анечка! – взревывает, протянув к нему руки, и он втягивает ее, плачущую, в обшарпанный “Запорожец”.

Никто не знает, что под ободранным капотом скрывается отличный немецкий мотор. Украинский уродец бесшумно выскальзывает из двора.

Баба Таня тем временем тоже катается по дивану, исходя воем. Редко, но случалось это с ней. Через вой изливалась необъятная тоска, Бог знает, когда и зачем скопившаяся в том месте, где находится душа. И потом, сына ее тоже Ванечкой зовут.

 

     Вот все его – Ерофей, Ерофей! А он вовсе и не Ерофей, а Николай. Да еще Павлович. Царев тезка! Ерофеев – его фамилия. Но он на Ерофея откликается и приговаривает: “Доброго здоровья!” На вопросы отвечает только “да” или “нет” и все. Вот подослать к нему какого-нибудь специалиста-журналиста или писателя, может быть, им что и рассказал бы. И тут выяснилось бы, что человек он был очень даже замечательный. И талант был у него, и успех, и все так, как должно быть на этой земле. Вот только он ни журналисту, ни писателю тоже ничего, кроме “да” и “нет”. Отмолчится, отмахнется, отулыбается беззубым ртом. Не пьет, не курит. Ага. Как-то раз ему орден привезли – ну, тот, что “находит героя”. Не принял он ордена. Отговорился, отмолчался, отулыбался. "“Не за что мне!” – твердит. Так и увезли орден тот обратно в Кремль. Что посторонние! Дочь и та ни с чем уехала. То есть, без дарственной на избу родительсткую. А тоже навезла и подарков, и внуков, и “ахов” с “охами” вместе со слезами крупными дочерними. На внуков-то он вроде клюнул. И в лес с ними, и на речку. А хату под дачу не отдал. Так что притихших внуков дочь увезла, а заодно и подарки, что подороже обратно забрала. Вся деревня вздыхала, головами качала, но стариком осталась довольна. Молодые, правда, зубы поточили - на что старику изба, на тот свет скоро! Так молодым, что ни дай, все спустят! В лучшем случае, тарахтелку купят. Односельчане пожилые, и те о Ерофее толком ничего не знали, хотя и росли вместе. Знали, что долго спустя после войны вернулся он изрядно побитым в родительский дом. И с тех пор знал одну заботу - помогать, кто о чем попросит. Внуки в душу, конечно, запали. Так что же делать? Может, и вспомнят когда дедовы глаза, ласково глядевшие из бурых морщин?

 

     А у Клавдюни беда. Кот ничего не ест, исхудал. Неужто околеет? Плачет над ним Клавдюня, как сроду ни над кем.  Да и как же такое перенести – в глаза глядит и стонет, как дите? Дочери позвонила, так та раскричалась, пообещала лично “эту пакость вонючую” свезти на усыпление. Так что теперь Клавдюня хитрит, говоря “злыдне”, что кот де поправляется. Сама ж в ветпункт везти страдальца боится. Вдруг и взаправду усыпят! Сидит над ним, гладит лапки и приговаривает самое ласковое из того, что знает.

Зашла к ней как-то баба Таня деньжат перехватить – у Клавдюни они водились! – поглядела на трагедию такую да свою сиамскую “проститутку” и принесла. Пока чай пили, у зверюшек все и сладилось. Клавдюня хохотала и все руками всплескивала, как же так – сама не догадалась, в чем дело-то!

     Эта вот Клавдюня и уговорила в деревню съездить. Баба Таня названия даже не запомнила. Вытянулись избы вдоль Егорьевского шоссе. Толстенная ветла над заросшим прудком, школа, по наличники в грязь увязшая. Да и не школа теперь – детишек подле не видно. На автобусе ездят учиться в райцентр. И Клавдюня с бабой Таней на автобусе из райцентра. Выгрузились и пошли. Дом Клавдюниной знакомицы второй с краю!

- Кака знакомица? Тетка она мне! Вечно ты, Татьяна, все путаешь! – пыхтит толстая. Сумки тянет тяжеленные.

- Чем ты их только набила? – баба Таня тоже тянет. За тем ее Клавдюня с собой и потащила – помочь! Сюда ширпотреб, отсюда – дары природы. Хорошо баба Таня свою коляску прихватила. Ей-то больше трех кг никак нельзя. Да разве Клавдюня это понимает? Глазенки свои поросячьи вытаращила и вперед. Вечно потная, запыханная, пятки порепаны. И эти чувалы, сумки, рюкзаки.

- И куда ты все торопишься? – меняет руку баба Таня, - Колготная ты,  Клавдюня – уж не обижайся!

Когда баба Таня говорит с простыми людьми – то, что у нас все равны, неправда ведь! – она переходит на язык соседок-казачек из своего далекого теперь детства. И куда оно, детство это, закатилось? Планета времени выпятилась, и осталась светлая пора за горизонтом.

- А неколготные, Танюха, вон под теми деревами прохлаждаются! – отзывается на критику Клавдюня.

Тетка Клавдюни, которую зовут, вы же понимаете,  Пятилетка Никитична, встречает их ахами, будто и не ждала, и автобус не выглядывала. Да они только еще из автобуса выбрались, а она уже их, а главное, сумки привезенные разглядела дальнозоркими своими глазками во всех подробностях. Глазки у нее, как у племянницы. Шариками катаются вкруг носика-пуговки. И лицо такое же толстое и вечно потное.

- Вы, девчата, чей-та припозднилися?

- Припозднилися! – передразнила Клавдюня, сбрасывая сумки на половики и троекратно целуясь с теткой, - Вона пастух стадо только прогнал! И потом, сообрази, откудова мы взялись! С первой электричкой! Заря еще не занялась! Знакомься, это Татьяна!

Пятилетка Никитична критически оглядела бабу Таню:

- Эта что жа, та самая рабочая сила, что ты мне наобещала?

- А чем она тебе не глянулась? – хлопнулась Клавдюня на лавку, - Лошадиная сила, что надо!

- Да уж! Тут и овечьей не будет! Да вы проходите, садитесь! А нас, балаболок, не слухайте. Ты, Клавка, тоже – ляпаешь, как корова блинами. Так и обидеть человека недолго!

Бабе Тане нравится и тетка, и изба. Даже Клавдюня по иному как-то смотрится. Среди соседок-ветеранок да активисток она ведет себя так, будто робеет. А здесь, как роза распустилась!

Тетка угощает нехитрым завтраком подножным – картошка, огурчики,  чаек из травок.

- Че, теть Лет, отравой поишь? Я  те “Цейлонский” привезла да еще этот красный – “Фараоньский” называется. Ты сумки сама разбирай, а мы с Татьяной примемся уже батрачить на тебе, мироедка!

Лета качает седой головой:

- Да уж есть работничек! Говорю ж, припозднились вы!

Клавдюня приникла к заднему оконцу:

- Никак Ерофея подрядила? Эх, зря мы с тобою, Татьяна, землю топтали!

- Небось, не зря! Не богатырь он. Все сам не одолеет. Вот вы и подмогнете!

- Уж ты точно без работы не оставишь, бригадирша заслужонная! – понарошку ворчит Клавдюня.

И точно споро у них пошло: Ерофей картошку выкапывает, баба Таня из комьев ее выковыривает, а Клавдюня под крышу таскает сохнуть. Крыша на половину двора, как тут принято.

Но не это главное. Как вышли приезжие в огород, Ерофей на голоса их обернулся, и глазами своими синими бабу Таню как обжег. Недолго и смотрел, но мало не показалось. Клавдюню-то он знал, а на новенькую воззарился. И она в огород вышла, как на сцену когда-то – как в омут! Вот он омут – его глаза!

Лета на легкий участок бабу Таню определила. Даже скамеечку из под старых досок выдернула, чтобы сидя ей.

- Ты бы ей еще и рукавицы какие старые вынесла! Вон у нее руки, как у пианистки! – прикрикнул на соседку Ерофей.

Бабы и рты пораскрыли. Говорю ж, молчуном слыл Ерофей.

- Смотри-ка, угадал! Она ить точно музыкантша у нас! – толкнула тетку в бок Клавдюня.

- В самом деле?- Ерофей распрямился и уставился на наймичку.

Стоит баба Таня, как во сне – рукой-ногой шевельнуть не может. Что ж это такое, господи!

Ерофей накопал уже довольно, так что работа отвлекла от необычных ощущений. Тишина, нарушаемая пением петухов да далеким кладбищенским карканьем ворон. Шварк вонзаемой в жирную землю лопаты, запах осенней земли, отдавшей все, что созрело в ней после буйств весны и неги лета. Никогда ей не чувствовалось так привольно. Сила, из земли истекающая, по-осеннему замирая, проходила сквозь тело. Все потайки, угнездившиеся по закоулкам и сделавшие хмарным ее существование, промывал чистый холод.

Ерофей изредка оглядывался. За спорой работой она на своей скамейке подбиралась к нему все ближе. И он не очень спешил выкапывать Леткину картошку. Оглянувшись же, обязательно что-то говорил тихим, ясным голосом. Вот и теперь:

- Гляди-ко, журавль поднялся. И нам пора.

- На такую высоту нам не вкарабкаться! – отзывается баба Таня, - Да и места нам там не оставлено.

- А вдруг получится? – щурится Ерофей, - Так и пристроимся – ты слева, я справа.

Работу бросив, из-под руки глядят на истаивающий клин. Клавдюня подошла:

- Притомились, ударнички? На журавликов пялитесь? – и короткими ручками взмахнув, завела пронзительным голосом, - “Летит какой-та журавленок несмышле-онный!”.

- Они курлыкать вроде должны, - говорит баба Таня, - А вот, не слыщно что-то?

- Далеко летят! – уронил Ерофей и снова за лопату взялся.

Но от крылечка таким же пронзительным, как у племянницы голосом Лета:

- Эй, три богатыря! Обедать пора!

В стопках мутнеет самогон.

- За журавликов надо бы выпить! – теплеет глазами Ерофей.

- А мне все едино, за что! – смеется Клавдюня.

Баба Таня поднесла было стаканчик к губам, но не пьет. Ее прорывает вдруг:

- Зачем же еще и пить? Мне и так от земли хмель весь в жилы поднялся!

- Не обижайся, теть Лет, ей после операции ни-ни. – частит Клавдия.

- Тогда и я пить не стану! – как-то совсем по-детски говорит Ерофей, - Я тоже вроде как хмельной!

- Тетка с племянницей переглянулись и завели одним им внятный разговор. Скорее всего, о содержимом привезенных сумок. Эти же двое молчат, проталкивая что-то там через пищевод в свои тела, не умеющие летать.

 

       У подъезда Клавдюня нарушает бабино Танино оцепенение:

- Ты, Татьян, сумку-то возьми! Это тебе за твой ударный труд. А то так и уйдешь – мне все оставишь, недотепа! Вот картошка, а тут немного свеколки да маркошки. Все питание, какое-никакое!

От своего подъзда уже докрикивает:

- А на капусту в следующую ходку заработаем.

Баба Таня волоком подтягивает сумки к парадному. Сзади на крыльцо легко взбегает кто-то и подхватывает сумки, словно перышки:

- Разрешите помочь?

Это же голос того, кто пытался ее охранять.

- Вот имени твоего я так и не спросила! -восклицает и ладошкой о перила прихлопнула.

- Олег мы! – представляется помощник нежданный и ногой дверь придерживает, чтобы ей пройти.

Уже засыпая совсем, кричит Олегу – он на кухне Кастанеду опять читает:

-Так я ж тебя выгнала!

- Не меня – дурь мою!

Еще что-то говорит хорошим, ласковым голосом, а она снова сковыривает влажную землю с клубней, и каждый, как живой пружинит в ладони, отдавая все, что имеет.

- Надо бы и нам вот так! – склоняется над нею Ерофей.

- Так не научены же! – хочет ответить баба Таня.

- А вот и учись! У них да вон у них! – и рукою в вылинявшее от дождей небо указывает.

А там опять тот самый клин журавлиный. Летит – не улетает. И наоборот, все ближе и ближе. Боже мой! Так это не он к ней, а она к нему! Вот и пристроилась к левому крылу.

Вот и закурлыкали! Улыбается баба Таня – можно ли быть счастливее? Ровный, тугой ветер обтекает скулы. Клин летит строго на юг. Она глядит вниз на сизую от вечерних туманов землю. Мерцают редкие огни. Спохватывается – на правое крыло глянуть, а его уже нет. На ночевку пошли журавли, к поблескивающему холодной водицей болотцу. Видно, и он с ними.

 

     С неделю Олег у бабы Тани квартировал. Получалось у него это неплохо – он умел не мешать. Днем что-то чинил – квартира взывала о помощи! Ночью читал Кастанеду. И не просто читал – кон-спк-ти-ро-вал! Баба Таня молчала, молчала и не выдержала:

- Не пиши!

- Но… - поднял Олег бессонное лицо с разъехавшимися глазами.

- Лучше перечесть еще и еще раз. А так теряешь время и здоровье. На кого похож стал – смотреть неможно! Да, знаю, - перебила попытавшегося возражать, - чарует, хочется все с собой унести! Кастанеда же этот твой говорит – Сила тебя найдет! А по-русски если, Судьба и на печку влезет!

И перестал Олег писать. Улыбался только своей похожести на ученика Дон Хуана. Права баба Таня, что там! Записывать за уже записывавшим за кем-то – что может быть глупее?

Баба Таня же, вернувшись с еще горячим батоном, и, накормив постояльца обедом, упаковала все девять томов и бухнула перед адептом индейской магии на шаткий кухонный столик:

- Забирай и уходи! Девушка, небось, заждалась!

Олег головой качает:

- Это что же значит, Татьяна Моисеевна, вы дураков совсем не выносите?

- Ага! – без улыбки отвечает “Моисеевна”, - Особенно дурней!

- И что же мне делать теперь? – свесил стриженную “под бобрик” голову “дурень”.

- Женись, если не женат! Здесь все вокруг демографии вертится. Как вход и выход в лабиринте. Хочешь, заходи, хочешь не заходи. Зашел – броди себе! Но все равно! – баба Таня постучала указательным пальцем по пластику стола, - все равно к выходу вернешься. А снаружи все то же – де-мо-гра-фия! Никакого разнообразия!

- Выходит, все это, - Олег на пачку кивнул, - Игрушка Дедала?

- Выходит!  Так что отправляйся на свою печку и жди! – заключила баба Таня и ушла в комнату.

- Я  книги верну! – обещает с порога Олег.

- Не обязательно! Это, если хочешь, подарок. Тем более, что они не мои! – ответили ему.

 

- Послушай, что обнаружила я в кармане, в который сроду ничего не кладу! – звенит в трубке голос Киры.

- Почему же ты ничего в него не кладешь – дырявый он что ли? – спрашивает Иван Федорович, разглядывая на свет фальшивый сертификат.

- Все ты, Ванечка, знаешь! Он действительно с дыркой, а тут бумага попалась плотная да еще вчетверо сложенная.

- Не пролезла, стало быть в дыру! – Иван Федорович набирает текст на пейджере.

- Хватит о дырке! Развернула я эту бумагу, а на ней текст.

- Текст готов! – бормочет ее собеседник, - Прости, я не тебе! И что же за текст на бумажке?

- Ты не поверишь – стихи!

Иван Федорович заливается вдруг неудержимым смехом. Секретарь вот только задерживается в кабинете дольше, чем необходимо. И он опять, не удержавшись:

- У вас снова красные глаза. Да кто же это вас систематически доводит до слез, да еще по ночам?

Того сразу, как ветром, и Иван Федорович текст на пейджере отбивает.

Через двадцать минут в одном из Арбатских переулков он впускает в замызганную “Шестерку” Олега. А еще через полчаса, заперев дверцу ветхого “Запорожца”, поднимается на Кирин этаж.

- Я знала, что ты заинтересуешься этим опусом! – встретила его Кира, - Вот только чему ты так радовался? Не надо мною ли так по-детски хохотал? Скажи – да, и я обижусь!

- Над собой хохотал, над собой! – качает Головой Иван Федорович.

- Это хорошо! – верит Кира, - Это полезно! – и пытается пригладить знакомый с детства вихор на его макушке.

- Ну, читай! – снимает Иван Федорович ее руку, - Только предупреждаю – к стихам я отношусь с большим подозрением, потому как, сама знаешь, мало развит.

Кира юмора не принимает и начинает читать, хрустя плотным листом, исписанным крупно, но мало разборчиво:

                       Срублю кораблик из бамбука,

                       Чтоб легче легкого от волн отскакивал!

                       И пусть стрелой от радужного лука

                       Гвидоновой - сквозь перья черные!

                       И сковырнулся, хрипло каркая,

                       Злой дух. И глаз его лиловый,

                       Остеклянев, не видит больше цели.

                       А лебедь белая оборотилась в Деву,

                       И к граду светлому Гвидона повела…

                       Кораблик легкий, выгнув паруса,

                       Взмыл над волною Хокусаевой

                       И, пеной белой омываемый,

                       Перелетел через оскаленный хребет!

                       С небес пролился белый свет

                       Рассыпался корабль на легкие дощечки,

                       И воды светлоструйной речки

                       Их вынесли на белые пески.

                       Бабмбуковою рощей проросли,

                       Побегами, которыми китайцы

                       Накормят отощавших пассажиров

                       Свалившегося с неба корабля…

                       Как вкусны ломтики обломков

                       Под соусом из сои – нам, голодным!

                       Как мягки тощие цыновки

                       Под крышами совеобразной формы!

                       Как грустны о прошедшем сны…

    Вот и прочла уже, и листок сложила вчетверо, а Иван Федорович все молчит. Кира подсовывает ему любимые орешки. В глубокой задумчивасти он съедает весь кулечек и, руку протянув, выхватывает сложенный листок из Кириных пальцев:

- Это надо анализировать. Ты конечно же не знаешь, кто где и когда это тебе подсунул?

- Ни сном, ни духом, то есть!

- Ну, это мы выясним. Самой-то тебе стихи как?

- Ну, во-первых, это что угодно, только не стихи.

- То есть, если я возьму в руки гитару, то спеть их уже не смогу.

- Ванечка, ты человек Возрождения!

- Это фильм был такой… Сравнивать меня с этим коротышкой?

- Я имею в виду Ренессанс. Золотое сечение я имею в виду. Ты всегда и во всем прямо в середину! Ну, вот, опять ты смеешься!

- Кира, представь: в морге меня рассекают, а там – сплошное аурум! Но мне пора! Не стихи, значит…

 

   За ручку “Запорожца” взялся и вздрогнул от истошного крика.

- Это она! Она их написала! Послевкусие после нее и по прочтении одинаковое, понимаешь! – Кира по-пояс в форточке.

Иван Федорович вздымает руки:

- Я  люблю тебя!

Кира кивает и впадает в форточку обратно.

Дворовая “Дума” синхронно поворачивает головы то вверх, к этажу, то к машине.

- Сама как курица ощипанная, а хахаль справный, даром, что на машине задрипанной! – резюмирует Серафима Игоревна, спикерствующая на лавке, благодаря профсоюзному прошлому. Старухи одобрительно шелестят и только проходившая мимо мадам с макаронами режет правду-матку:

- Все лютуете, комсомолочки, завидуете? К вам, небось, и на велосипеде никто боле не подкатывает. А уж про любовь вы только в романе “Молодая гвардия” читали, старые перделки!

И дверь за нею грохнула.

- Высказалась, демократка! – колыхнула Серафима бюстом.

- Проститутка! – выдохнула ссохшаяся Валентина с первого этажа.

- За Агуткина агитировала, сволочь, за жида!

- Да гадюка, ешь тебе и мине! – брякнула красномордая алкоголичка Райка.

Иван Федорович выслушал все это с большим интересом – “Запорожец” оснащен был подслушивающим устройством по последнему слову! Включил зажигание и, взревев сверхмощным мотором, неказистая машинка пыхнула с Кириного двора. Настроение у него было отличное – он наконец-то решился навестить бабу Таню лично. Тем более, что его лучший сотрудник потерпел второе сокрушительное фиаско. Только диву дается он, наблюдая, как цинизм, скептицизм и ирония сменяют друг друга в его отношении к какой-то бабе Тане. Далась она ему, Крымы-Рымы прошедшему, с его нечеловеческим нюхом и микрокомпьютером, собранным собственной фирмой в далекой Маниле!

Дважды уже презжал он сюда, понимался к розовой двери без глазка и, считай, без замка. Руку даже к звонку протягивал и… не нажимал на грязненькую кнопочку. Делал вид, что дверью ошибся, потому как бронированные соседки жадно разглядывали его своими циклопьими линзами.

За квартал до заветной  “хрущебы” въехал в перулок, заросший шиповником. Оранжевые ягоды, схваченные недавним заморозком, побагровели. Набил ими пустые карманы. Ничего в карманах не держать – один из его принципов! Кира вот – другое дело! У нее карманы вечно оттопыриваются. И чего там только нет! Вот стихи эти, например! Как-то в шутку он попросил:” Дай мне вон ту звездочку из “Гончих псов”!” И что же она? Озаботилась и, в кармане порывшись, подает ему звездочку…с погона. Да не простую – генеральскую. Его тогда вскорости в генералы и произвели! Никому ни в чем никогда не отказывала эта Кира! Будь она иной… Выскреб ногтем липкие косточки и сунул ягоду в рот.

- Опоздала! Месяц пасла эти кустики и – на тебе!

Голос бабы Тани он сразу узнал. Олег прокручивал свои с нею разговоры. Аж голову пригнул генерал – так испугался!

Он испугался! Его начинает душить смех. Только бы в голос не расхохотаться!

Ворчание между тем удаляется. Иван Федорович скашивает глаза – за угол свернула! Дух переводит:

- Во дает, божий одуванчик!

В машину загрузился. В бардачке нашарил пакетик от Кириных орешков. Переложил в пакетик собранные ягоды, терпеливо сопя, связывает уголки. Это он Кирочку с этой старушенцией связывает! – мысль вдруг. В случае чего друг к дружке прислонятся!

Головой встряхивает. Чего это он? О каком таком случае?

И видит вдруг полуоборот своего секретаря, как если бы тот вслед ему смотрел. Ну и взглядик! Главное, что он сам его выбрал. Интересно, сам замочит или закажет? Сам не рискнет – не дурак! На заказ же – “бабки” нужны!

А вот и исполнитель! Хануристый такой, даже обидно! Фанат из левых! Ну, чтобы на курок нажать, сила не нужна!

Пакетик готов. “Запорожец” выруливает из переулка. Фигурка в немецком клетчатом пальтишке по левой обочине бредет.

- Когда же это произойдет? – спрашивает кого-то Иван Федорович вслух. И снова картинка: между этажом Киры и следующим, у окна, стоит этот, серьгою в ушке отсвечивает. В глазах хунвейбиновская пустота. Видел генерал их на Даманском – плечами передергивает! – с цитатниками. Помнит напор хилых чужеродных тел.

Машина чуть притормаживает около идущей по левой обочине. Из окошка рука протягивается – пакетик ей в руки!

Только в лицо ей не глянуть бы!

Видения сразу прекращаются, кстати. Оставляет машину в пункте А и на электричке домой.

 

   Загрузился в ванну. Полежал с полчасика. Самые важные решения принимал он здесь, созерцая залитый верхним соседом потолок. Завернувшись в махровый халат, здесь же под клекот сливающейся воды поколдовал над компьютером, потюкал по пейджеру и пошел исполнять свои отцовские, а затем и супружеские обязанности.

Вдруг и этот вариант жизни заказчику исвестен? Да нет, предпринято все, чтобы не увязнуть в родном “гнезде”! Олег и тот не подозревает, что у него есть этот пыхтящее существо с ямочкой под затылком. Иван Федорович целует эту ямочку.

А вдруг? Вычислили же они Киру!

Отношения супружеские он рассматривал как забаву. Знал всех любовников жены. Только вот это, что качается на его ноге и тянет в слюнявый рот его пейджер, не забава. Вон вихор такой же, как тот, который любит приглаживать Кира… И хотя изрядно устал, рисует Иван Федорович на альбомном листе кораблик за корабликом, потому что пухлый пальчик указывает на пустое еще место и тянет – “Ка-аб!”

Уснул “заказчик” на шестнадцатом. Перенес его в кроватку.

Забава Путятишна отдавалась, как всегда, безукоризненно, за что он ее собственно и ценил. Раздражали, правда, ее “Костики”, “Котики”, Куксики” – под этим несколько кактусовым именем вел он свою “легальную” жизнь.

     Наутро, затолкав во внутренний карман лист с “каабами”, отправился, он на работу. Машины ему не полагалось, за что жена его открыто презирала и хахалей заводила с”тачками”. Так что в метро спустился.

 

   Олег уже ожидал его под бронзовой головой особо крупных размеров. В руках держал нежно-сиреневые букетик последних дубков. Иван Федорович прошел к таксофонам, снял крайнюю трубку и принялся говорить в нее. Олег слушал, а глазами шарил по толпе, явно кого-то ожидая. И правда, сразу же после ухода тайного собеседника к Олегу подошла глаз не отвесть красавица.

- Я  все рассказала маме! – выпалила.

- И что мама? – он зарылся лицом в запах импортного шампуня.

- Выгнала из дому. С рукоприкладством.

- Это замечательно, так ведь? – и поднял ее над мрамором вровень с бронзовой головой.

- Какой страшный! Кто это? – болтает ногами.

- Ихний функционер. Некто Но-гин. – Поставил красавицу обратно на пол, - И пошли к моей матери!

Надо сказать, что сотрудник Ивана Федоровича осиротел лет пятнадцать тому как.

 

- Вы отличный сотрудник. Я рад, что не ошибся в ваших деловых качествах. – говорит Иван Федорович, поглядывая украдкой на руки секретаря.

Руки, как руки. Холеные, античной лепки. И ногти крупные, выпуклые – идеальные, понимаешь! Вот и суди о человеке по рукам! И снова добавляет, когда эта самая рука за медную скобу двери взялась?

- Даже жаль…

Дернулась рука:

- Вы о чем, Иван Федорович?

Вот! Тот самый полуоборот… И взгляд тот…

Иван Федорович очень похорошел в этот миг – глаза широко раскрыты и душа трепещет в восторге угадывания.

- О чем вы? – дерзко повторяет секретарь.

- Жаль, что ночами не спите. Вон, опять плакали!

Дверью по идее должны были сильно шарахнуть, но в самый последний момент аккуратно притворили.

- А он, пожалуй, не шестерка! Пожалуй, даже на Валета потянет. – бормочет обидчик и минуты через три набирает телефон Киры.

- Кируся! – журчит его ласковый баритон, - Будь в пять дома, ладно! Я зайду, насчет бабуси, черт бы ее побрал!

- Ванечка, что-нибудь случилось? – все сечет.

Иван Федорович пытается унять злую дрожь. Его перед “делом” всегда трясло.

- У тебя странный голос! – не унимается эта милая дурочка.

- “Эхо Москвы” только что сообщило, что ты сегодня именинница. Да, в компании с Фролом, Евлампием и Мафусаилом! – импровизирует Иван Федорович.

- И чем же мне тебя угощать? – без особой радости отзывается Кира.

- Вестимо чем, - ликует будущий гость, - Орешками!

И резко, очень резко опускает трубку на рычаг. Еле слышный щелчок запоздал.

Все идет нормально. На двадцать минут Иван Федорович углубляется в работу с компьютером, которая заключается в том, что доступ к сугубым программам он блокирует.

 

- Вот. Живи тут. – окидывает Олег взглядом свою однокомнатную. Том Кастанеды валяется на тахте. Ставит книгу на полочку с иголочки – кроме подарка бабы Тани на ней ничего! Олег настолько редко бывает здесь, что в квартире какой-то нежилой порядок гостинничного номера.

- Какой же у тебя беспорядок! – восклицает однако та, что с ним вошла, и уже начинает что-то убирать.

Олег на часы глянул:

- Два часа тебе даю! Сейчас 11.00, а в 13.00 меня встретит уже жена.

Гостья замирает с тряпкой в руках, подняв от пола раскрасневшееся лицо. Олег вскидывает подбородок:

- Я что-то не понял. Ты согласна?

Она повисает на нем.

- Тогда вперед - в ЗАГС!

 

Через час он отвозит невесту-жену домой и оставляет пока одну. Потом мы видим его в машине. Подбородок на коже перчаток:

- Даже жаль! – бормочет.

- В 13.30 обедает дома. Впервые, можно сказать. Жена оказывается хорошо готовит. И он снова:

- Даже жаль…

- А к маме твоей когда поедем? Ты обещал.

Олег искоса смотрит на нее.

- Пусть хоть она благословит нас. А то как-то не по-людски…

- Может быть, нам еще и обвенчаться? Тут рядом какая-то церковка трезвонит день и ночь. Все звонарю в ухо никак не соберусь дать – пусть звонить научится!

Она опускает глаза. Он смотрит на крутой чистый лоб. Неужели ему повезло? Да нет! Так не бывает. И отбросив пятьдесят процентов, он впервые предается с нею любви чуть ли ни с наслаждением.

А ровно в 16.00 они уже стоят перед бабой Таней.

- Знакомься, матушка, это моя жена Юля. – даже приобнял выставившую его совсем недавно. И снова Юлю под руку,

- Так что благослови нас на долгую жизнь!

Нахмурилась баба Таня:

- А не будет немного много, сыночек? И потом я ведь как бы иудейской веры.

Олег вынул из внутреннего кармана иконку-малышку. Тетка сунула, когда он на побывку к ней… да.

- Иудейская вера тут не причем! – ответил, - Будь человеком, а?

Человеком-то? Да раз плюнуть! Приняла баба Таня иконку, перекрестилась на нее, вглядываясь, чья. Михаил Архангел!

Осенила оною склонившихся перед нею, стараясь о своем не думать, и ушла быстро на кухню. Нет, не курить!

- Эй, молодая! Иди-ка сюда! В дорожку надо что-нибудь подстряпать!

Насторожился Олег:

- Куда это надумала, матушка?

А нравится ему слово это забытое выговаривать!

- На Кудыкину гору! Не мне – тебе идти надо.

Олег на часы глянул. 40 минут остается до покушения, которое он должен  предотвратить. Но она-то откуда знает? Вот, из кухни вышла, руки фартуком вытирает. Смотрит Олег ей в глаза и не может не верить на все сто. Единственной верит на всем свете, не считая конечно своего генерала. С женой не прощаясь, обнял вновь обретенную матушку:

- Ты только меня очень… жди!

- Еще чего! – быстро перекрестила дессантника баба Таня и  за дверь вытолкнула.

 

16.30. Олег в оранжевом жилете и каске копает траншею в Кирином дворе. Прямо под табличкой  “Без представителя не копать!” Ему чуть не по себе - слишком серьезно проводила его “на дело” баба Таня. А вчера, как нарочно, у Кастанеды еще прочёл: “Маг не пойдет туда, где его ожидает опасность!” Ему, Олегу, до мага конечно далеко, но тоже не лыком шит.

- Чёй-то ты здеся копаешься? – пенсионер перед ним. Местный активист Домоуправления. Целыми днями у окна – все замечает, всем интересуется. И попахивает от него конечно же только что употребленным.

- Трубу, папаша, будем, менять! – первое, что на ум пришло, Олег. Собеседник ему ох как стати – за его спиной полный обзор двора и подъезда.

16.40. Парень с сережкой в ухе входит во двор.

С пенсионером уже полный контакт.

- Гляди, какой петушок-гребешок! Не внук ли твой красавчик-буравчик?

- Не-е, - тянет активист, - мой был ба, я серьгу энту с ухом вместя бы выкрутил!

- Так мода же! – смеется Олег, - Всех девчат здесь наверное пере… это?

- Та не наш он! – качает головою старик, - И до кого только снарядилси? У нашем подъезде одни старики доживають. А можа он до той, что у телевиденье работаить? Есть у нас тута на четвертом этаже выдра обсомканная. Наверняка, к ей он!

- От работы отвлекаешь, отец! - старается быть серьезным Олег.

- Что ж без рукавиц работаешь? Руки-то у тебя не больно и луженые. Недавно что ли копаешь?

- Комиссовали вот, а семью кормить надо! – врать Олег горазд, что там.

- Ладно, щас вынесу тебе рукавицы ё. Мозоли набьешь – намаешьси!

В коридорном оконце между четвертым и пятым этажом блеснула серьга. Бросил Олег лопату, догнал активиста:

- Вместе пошли! Водички охота!

- Так, эта, и не водички можна! – очень оживился новый знакомый.

- На работе не пью, батя! Армейская привычка.

16.45. Олег выходит из квартиры нового приятеля – на третьем этаже тот проживает. И зовут его интересно – Котофей! Ага! Бабки дворовые его так прозвали. Охоч он до них был, страсть! Вот пять лет как в тираж это… да.

Вышел от него Олег и не вниз пошел, а вовсе на четвертый. Позвонил и громко так открывшей “выдре” говорит:

- Проводку проверяем, мамаша! На вашем столбе что - то коротит! – а как дверь закрылась за ним тихохоньео ей, - От Ивана Федоровича я. Срочно собирайтесь! Он ждет вас у небезизвестной вам бабы Тани!

- Решился-таки! – не усомнилась в Ванечкином посланце ни на минуту Кира.

16.50. Уходит она, оставив Олега в квартире. Её доверчивость поражает даже его. Вот, из подъезда вышла. Олег положил во внутренний карман ее документы и следом выскользнул. Бесшумно и замок, и по лестнице. До трамвая сопроводил.  “Хвоста” нет, слава богу! Да и на кой им она? А этот, с серьгой, лопух! Странно… Олег возвращается к траншее.

 17.00. Двор заполняется посторонними. Обсели лавки и делают вид, что выпивают. Да с тобой, баба Таня, только в разведку ходить! Олег тихо в микрофончик:

- Все идет по плану! Прием!

- Копай! – хрюкнул наушничек.

Снова подковылял Котофей. Говорит негромко – лавка с “алкашами” рядом совсем:

- Плохо, паря, работаешь! Я б тебе в шею гнал бы за таку работу! И рукавиц тебе, вижу, не надоть?

- Так мало платят, отец, чего ж надрываться? А ты, сокол зоркий, не из доблесных ли энекеведистов будешь?

- А можа и из них. Тикал бы ты отседова! Вона, сколь их понабилось! – и заорал вдруг свирепо, - Как копаешь, алкаш?  Погоди, я ишо твоему начальству доложуся!

Двое “выпивавших” поднялись и пошли к ним. Олег перешел не ленивый мат, пытаясь пенсионера отогнать.

- Ты как это со мною, ветераном войны и труда, старым большевиком разговариваешь? Пойди, пойди по этажам – поспрашай! Тут мине все знають и уважають сильно! - прешел на визг Котофей, напирая на Олега толстым пузом.

Те двое остановились, в свару ввязываться не желая. Один из качающихся на детских качелях, открыто по рации говорит. Даже не скрываются, сволочи!

- Чего не уходишь? – между криками шепчет Котофей.

- Бригадира жду! – Олег возобновляет работу. И когда во двор въезжает неухоженный автофургон с выцветшей надписью “Спецслужба”, отбрасывает, наконец, лопату и выпрыгивает из траншеи с криком, - Ну, достал ты меня, батяня!

Из кабины выбирается сам Иван Федорович в неопрятной бороде и лоснящемся от грязи комбинезоне.

- Разворачивай, давай! - кричит шоферу и вразвалку подходит к недокопанной траншее.

- Отец, топай домой! - шипит Олег пенсионеру, подтягивая его за грудки, - Топай, а то зацепим!

- А ты меня не тыкай! Я, может, и не таких, как ты, видел! - и отпущеный Олегом он пятится, потрясая кулаком.

- Разберемся, отец, разберемся! – приговаривает “бригадир”, вымеряя рулеткой выкопанное Олегом.

Фургон утюжит травку, выползшую неразумно навстречу обманчивому осеннему солнцу. Двор заволакивает сизой пеленою выхлопного газа. Тип с рацией не выдерживает и подходит к шумной группе:

- Убирай свой самовар, дядя! – кидает Ивану Федоровичу и к Котофею поворачивается, - А ты, маразматик, пшел в свою будку! И заткнись - надоел сильно!

Все все сразу “понимают”. Иван Федорович сматывает свою у допотопную рулетку - где только взял! – и проворно впрыгивает в кабину. Олег, обхватив пенсионера за локти, ловко закидывает его в открывшуюся дверцу кузова. Лопату туда же, и уже на полном ходу запрыгивает сам. Фургон взревывает за углом. Тип с рацией сразу же устремляется с одним из “алкашей” к Кириному подъезду.

17.15. Оба выходят из подъезда. С ними юноша с серьгой. Быстро пересекают двор и загружаются вместе с подоспевшим остальным народом с лавок в новенький микроавтобус японского производства. Вскоре этот отливающий перламутром шедевр уже петляет между заборами дачного поселка. Это они к бабе Тане едут. Но бывшая квартира Фаины Марковны тоже пуста. Все на месте. Документов только нет да старенькой репродукции Ван-Гоговских “Груш”. Так этот, с рацией, поди, и не слыхал, кто такой Ван-Гог?

- Облом, шеф! – гудит он в микрофон.

 

А в это время “Спецслужба” уже тормозит у крайнего дома вытянутой вдоль Егорьевского шоссе деревеньки.

Баба Таня выбирается из фургона и одна проходит в избу.

Ерофей в белой рубахе сидит в “красном” углу.

Баба Таня от порога крестится на иконы. Прошла через  горницу - в синие глаза  заглянула:

- А я за тобою, родной ты мой!

И руки к груди – сердце бьется сильно!

- За журавлями что ли собралась? - прищурился Ерофей.

- Ага! – кивает, задохнувшись.

Без спешки поднимается он, снимает икону, на которую перекрестилась нежданно-жданная гостья. За иконой документы его нехитрые, бечевой перехваченные. Бумажки в карман, икону на грудь под рубаху:

- Пошли, Татьяна!

От калитки оглядывается она на дом. Над коньком кружит флюгер-фрегат.

 - Вот такой нам надобен. – говорит, - Сам делал?

 Не отвечает Ерофей, а она ловит себя на легкости, с которой перешла на “ты” с человеком, которого видит второй раз в жизни. Олег помогает старикам загрузиться и делает это так ловко, что кто бы сейчас за фургоном не наблюдал, кроме их двоих никого больше не заметил бы. Дверца захлопнулась, и Иван Федорович кивнул шоферу:

- В Егорьевск!

 

На одной из полос служебного аэродрома пассажиры фургона пересаживаются в аэробус скромного вида, берущего курс на Астрахань.

Иван Федорович спиной к кабине – лицом к пассажирам. На откидном столике перед ним попискивает переносной компьютер. Время от времени он поглядывает на крошечный монитор и касается пальцами игрушечных клавиш, а в ожидании ответа разглядывает вверившихся ему. Хотя это еще вопрос, кто кому вверился! И ему, и им непривычна такая безоглядность. Доверчивость! Не на этом ли горючем летают души?

А интересно, кто с кем рядом расположился! Прямо перед ним – Кира. Смотрит в иллюминатор на клочковатые облака. Почувствовав его взгляд, перевела круглые от непреходящего изумления глаза на него. Родное лицо сделалось совсем незнакомым. Будто закон гравитации потерял смысл, от чего каждая черточка устремилась вверх, высвободившись, наконец. Он даже озадачен красотой этого нового Кириного лица.

Рядом с Кирой сидит пожилой филиппинец – представитель фирмы, производящей вот такие, как у Ивана Федоровича, мини-компьютеры и вообще много чего производящей.

Слева от прохода эти два старика. Первый угодил, конечно, как кур во щи, а второго баба Таня упросила взять. Где сама-то? В следующем ряду дремлет. Взгляд его почувствовала – из - под век полоснула пронзительно. Иван Федорович только кончик носа почесал. Сильна старушка. Чует он за нею бездну, в которую почему-то настолько уверовал, что летит вот так, сломя голову, в полную неизвестность. И что из того, что мозг выстроил схему, опережающую реальность?

Но гонит сомнение от себя бывший генерал, как отгонял его перед каждым “делом”. С бабой Таней рядом вполне неизвестная ему девица, которую Олег представил ему как свою жену. Без особой застенчивости разглядывает ее. Может быть, даже слишком долго, потому что она начинает в некотором беспокойстве оглядываться назад, где позади всех муж, в книгу уткнувшись, сидит. Вот этот взгляд генерала вызовет некоторые последствия, а пока Иван Федорович думает, что Кастанеду ему надо бы почитать. За делами он забыл уже, с какого конца книги раскрывают. Впрочем, можно попросить Киру – пусть расскажет!

Через пустующий ряд ребята Олега – один к одному. Уши торчком – один в наушниках.

“Что он слушает?” - читает Олег на пискнувшем пейджере и включает микроподслушку.

“Аэросмит” - набирает ответ,- Американская группа. Седьмой из музыкантов.

- Экипаж что надо! Старики и молодежь… эту песню не задушишь, не убьёшь! – шевелит губами генерал.

Из Астрахани уже другой аэробус, загруженный контейнерами со всякой всячиной, летит в Туркмению. Пограничники просматривают безукоризенные документы на груз и пассажиров. Правда, пассажиры перелетают границу бывшего Союза под неведомыми им именами и фамилиями. Вот аэробус зависает над Ираном. Жена Олега разносит еду и напитки, как в игру играет. Пассажиры тоже веселеют, даже разговоры какие-то начинаются. Над территорией любимой Родины никто, кстати, не пикнул – велика же концентрация страха, однако. Даже в воздухе!

Иван Федорович взглядывает на Олега, и тот проходит в кабину пилотов. Афганцы-маджахеды. Генерал прожил у них два года в плену, принял ислам, с ними пересек на верблюдах Афганистан, их обучал потом летному делу в Быковском УТО.

Очень скоро по обе стороны аэробуса возникает, как из ничего, пара знакомых МИГов. Некоторое время они сопровождают обляпанный рекламой Филиппинской компьютерной фирмы самолет.

“Требуют факс!” - читает генерал.

Пожилой филиппинец, что напротив сидит, щелкает крышечкой очередного мини-прибора и отстукивает требуемое.

Иван Федорович только дух переводит, когда МИГи, крыльями качнув, исчезают.

 

- Неужели  это Индийский! – на весь самолет воклицает Кира.

И все бросаются к иллюминаторам. На своих местах остаются только Сам да баба Таня, не считая, конечно, Олегову команду. Иван Федорович замечает, что Седьмой чертит что-то в копеечном блокнотике с Буратино на обложке. Поднимается Иван Федорович как  бы в туалет и на обратном пути заглядывает через плечо дессантника. На листике шхуна взмыла на изгибе волны. Где-то он уже видел такую же с барашками? Вспух лбом генерал. Ну, да! У Киры и видел в альбоме какого-то японца. Пошел по проходу. Надо бы имя вспомнить! Вот! Хо-ку-сай! И тут же шепчет это имя в пылающее от восторга ушко ее.

- Ванечка! Неужели внизу сама… сама Индия? – тоже шопотом.

- Индия слева осталась! – гладит он по голове эту оставшуюся девчонкой женщину. Будто и не прожила целую жизнь, не получила похоронку на двух своих близнецов, не схоронила спившегося мужа, отыскав его в каком-то подвале уже неизлечимо больным…

- У тебя орешки есть? – спрашивает.

Оборачивается, в глазах ужас:

- Ванечка-а… Я  их забыла. Там дома, в пакетике. Меня так быстро… вот он! – на Олега пальцем.

- Спасибо, будем считать, что я их уже съел. – Иван Федорович чмокает ее в химические кудряшки и уходит к пилотам.

Кира же просит Юлю поискать орешков. И та приносит пакетик, который тут же исчезает в одном из бездонных Кириных карманов.

Потом она оборачивается и натыкается на взгляд бабы Тани, продолжающей находиться в позе фараона. Не может, чтобы не спросить звонко:

- Мы над колыбелью цивилизации летим, а вы будто у себя на кухне сидите. Ведь впервые так вот, лично, так сказать!

- Мне некогда восторгаться, мадам! Я   м о л ю с ь! – отзывается Татьяна Моисеевна Розенблад.

У Киры вспыхивает почему-то одна щека, как от пощечины, и слеза набегает:

- Почему вы так со мной разговариваете, будто я девчонка!

Так она впервые на бабу Таню по-настоящему обиделась. И это теперь, здесь, в зените осуществления самой голубой из всех своих мечтаний.

- Неужели мы летим на Филиппины? – наклоняется она вперед навстречу вышедшему от пилотов Ивану Федоровичу и орешки ему протягивает.

- Не говори “гоп!” – шуршит тот пакетиком, и Кира понимает вдруг, что и он находится в таком же молитвенном состоянии, как и ее обидчица. И еще поняла Кира, что эти двое лепят, из кубиков обстоятельств, составляют осуществление ее мечты. Не только ее – всех! Всех, кто волею случая оказался на этом самолете, размалеванном нелепой рекламой филиппинских компьютеров. Обида на бабу Таню проходит, и, откинувшись головою на спинку кресла, Кира засыпает.

Странное дело – ничего ей не снится.

 

     Приземлился аэробус на аэродромчике компании, так что особыми пропускными и таможенными процедурами им не досаждали. Автобус, катер и вот, по цементным ступеням поднявшись, вышли они к сплетенному из молодого бамбука бунгало. Пальмы. Бассейн.

Баба Таня взглядом вполне равнодушным окинула этот Рай. В отличие от Киры, чьи восклицания и восторги ее сейчас почти раздражали. Поняла вдруг, как много привезла сюда усталости. Попав в среду, усталость такого рода не производящую, накопленная  полезла из всех пор. Ей показалось даже, что она замарать может дерьмом этим окружающих. Осквернить изумрудную чистоту бассейна она  не посмела, а потому устремилась обратно по ступеням вниз, к шуршащему накатом океану.

Один из Олеговой дружины немедленно последовал за ней. Нет, не тот, что слушал музыку и рисовал. Тот стоит на веранде бунгало перед генералом в ожидании его вопросов. Остальная публика уже укрылась в доме от становящейся нестерпимой жары. Пожилая филиппинка развела всех по “каютам” – комнаткам с щелястыми стенами и гамаками вместо кроватей. Она же потом отправилась к океану с одеждой для бабы Тани. С чем сравнимо наслаждение болтаться в накатывающихся продольно волнах? Прямо на песке развалился в чем приехал Олег. Можно подумать, что ему не жарко. Он сменил наблюдателя, готовый в любую минуту спасать свою “матушку”. Филиппинка  на английском предупредила, что океан здесь не безопасен.

- Маг не пойдет туда, где его подстерегает опасность! – на русском процитировал Кастанеду Олег, но в волны войдя, выловил отважную купальщицу и вынес на песок:

- Говорят, здесь акул много!

Баба Таня молча приняла одежду, но переодеваться не стала.

     На вернаде Иван Федорович листал блокнотик с Буратино на обложке. Все листки исчерчены были снастями, парусами, кормами и носами той самой окончательной шхуны.

-  Ходил в кружок моделирования?

- Никак нет, товарищ генерал! Привычка у меня: слушаю музыку и черчу под нее что-то. Это вот все под песенку “Построй кораблик!”. Группа “Компас” лудит. Ничего вроде особенного, а завораживает. Последнее время я только “кораблик” это и слушаю.

Баба Таня слушает разговор и из - за спины Ивана Федоровича разглядывает рисунки.

- Мне бы песенку эту послушать! – просит.

Генерал переглядывается с Олегом.

- Пожалуйста! – Седьмой протягивает бабе Тане кассету.

- Свободен, Седьмой! – говорит Олег.

Экономка терпеливо ждет в дверях. Веранда пустеет. Олег отправляется ладить “секреты”. Ребята переоделись в пятнистые майки с шортами и слились с пейзажем.

    

     Баба Таня переоделась в белый брючный ансамбль и теперь слушает песенку о кораблике. Сквозь щели стен и жалюзи веет ветерок, гамак покачивается. Покачивается слегка и витиеватый каркас из букв, висящий ничем и ни на чем не закрепленным. Под напором звука он слегка проминается. Органный эффект очевиден, и вообще все это похоже на поющий тростник Блаватской. Масса звука прозрачна, так что между ней и прогибающимся кружевом букв видна еще одна решетка. Таким образом, то, что, наконец, просачивается сквозь буквы, несравнимо с первоначальным образованием.

Оказывается и здесь трение присутствует? 

“Так песенка нравится или как?” – спрашивает Голос.

Даже Голосу отвечает баба Таня с неохотой. С детства не любит она вопросов. В школе, например, она устно почти никогда не отвечала. Ее просто сажали за первую парту и давали листки с заданием. Отписывалась она на “отлично”.

 А сейчас вот отвечает потому лишь, что Голос чтит очень уж:

- Фарш! Нерезультативная модель. Промежуточная решетка удерживает столько бесценного материала!

“Смотри сюда!” – приглашает Собеседник, и баба Таня другую решетку видит. Без букв уже и красоты несказанной. Но и звучит другое. Знакомое-знакомое, щемяще-родное. И облако за решеткой неоглядное.

Тянется к золотистому кружеву – прикоснуться. Расчлененный звук пронизывает пальцы, ладонь и через руку растекается по всему телу.

- Господи! – только и может сказать и вздрагивает от щелчка. Он оглушительнее выстрела гаубицы.

Открывает глаза очень недовольная возвращением в реальность, пусть даже в такую райскую. Кто стрелял? С гамака даже вскочила.

Дура старая! Это ж плейер отключился. Надо Мальчику вернуть пленку-то...

Мальчик… Заныл рубец на месте отсечения. Подсохшая было печать с текстом по кругу “Что же делать!” снова взбухла. Ис  под прикрытых век просочились слезы. Едкие, недолгие.

Она заставляет себя думать о том, что есть слезы вообще, “Зачем оне?”, переходит на “Мои девичьи грезы… Вы изменили мне…”. Гармонии Петра Ильича плывут. А дальше слов арии она не помнит и снова задремывает в непреложном знании, что лить эту соленую жидкость дело неэкономное. Лучше уж потеть.

Собеседник гладит ее по голове и, странное дело, она, такая из себя гордая и сильная, ему это позволяет.

- “Кто ты? Мой Ангел ли хранитель или Лукавый искуситель?” – пытается спеть колоратурным сопрано. Гляди-ко, получается!

- Смотри, как его строить – кораблик твой! – не отвечает на прямой вопрос Голос, - Смотри и запоминай!

Запоминает. И сколько находится во сне-не сне, стоят перед ее взором простые на первый взгляд схемы, в память вростая.

От звука гонга – так здесь к обеду приглашают! – она просыпается и бросается бумагу искать – зарисовать еще горящие перед глазами линии.

Комната по-японски пуста! Черт!

Выскакивает из дома к океану. Там на мокром песке и вычерчивает в рядок все этапы строительства. Даже под номерами - что, значит, за чем. Ух!

Теперь можно и пообедать.

 

     В круглой столовой под лопастями вентилятора сидят в бамбуковых креслах вкруг стола вновьприбывшие. Они внимательно глядят в тарелки с не знамо чем и из чего. Даже Котофеич задумался. Он-то не в тарелку – в бокал пустой уставился.  Все ж алкоголик. Видно ломать его начало. Сутки ведь как в рот не брал.

- Приятного аппетита! – звонко бросает товарищам впорхнувшая с террассы баба Таня и принимается за еду. Охваченная желанием рассказать и показать, что ей открылось, она об одном только и думает – кому? И какая ей разница, что и из чего приготовленное она ест.

На нее глядючи, и Кира, губой дернув, есть начала.  Молодожены прыснули. Приятно видеть, что у них все ладно. Ерофей жует, склонив ухо к правому плечу:

- Не то, что в рот, а то, что изо рта! – изрекает.

А баба Таня, мисочку отодвинув, кладет голову на руки. То на Ерофея глянет, то на Ивана Федоровича, а то и на Олега. Кому?

Филиппинский юноша-официант ставит перед нею следующую мисочку.

- I have печень! – опускает баба Таня глаза на что-то, обильно политое соусом.

- У нас индивидуальный подход! – отвечают ей по-русски.

- Сам себе не навредишь, никто тебе не навредит! – речет уже насытившийся Ерофей.

- Да кому ты тут нужна со своей печенкой? – тоненько тянет так и не притронувшийся к еде Котофей и шепчет Ерофею в ухо, - Выпить ба?

- Отвыкай, парень, пользуйся случаем! – качает головой тот.

А баба Таня останавливает свой выбор на Иване Федоровиче. В конце концов, он ее душу еще ни разу не смутил.

- “Не смуща-ай! Не смущай мою ду-у-шу!..” – заводит она тем чистым голосом, который будто и не изо рта, а из всех пор тела истекает.

При третьем повторе запева к ней присоединяется совсем не стройный и далеко не цыганский хор. Даже Иван Федорович поет. Олег, палец прижав к губам не к месту хихикнувшей Юли, просветлел глазами.

Так и исполнили – от всей души. От всех присутствующих душ.

- Иван Федорович, проводите меня к морю! – кажется, впервые в жизни обращается к генералу баба Таня.

И он тотчас же поднимается. Седой ежик склонил:

Ерофей говорит Олегу через стол, на посеревшего Котофея кивнув:

- Худо ему без… - и по горлу щелкает, - Надо бы как-то, а?

Олег все понял, пошел куда-то, а сам головой все качает:

- Какой голос, какой голос…

- Это потому, что душой делится… - отзывается Ерофей, взглядом провожая удаляющуюся к океану пару.

Столовая пустеет. К засидевшимся старикам выходит давешняя филиппинка и пытается с ними говорить жестами. Ерофей переводит разговор на английский. О, она хорошо говорит по-английски, она работала официанткой на главном острове. И она знает, как помочь престарелому господину.

Когда Олег возвращается в столовую в сопровождении одного из своих ребят, выпускником ВМА, он никого там не находит.

- Где же наши алкаши?

- Они на пути к Тао! – кланяется как из стены возникший официант.

- К какому такому Тао? – Олег достает приборчик. Две зеленые точечки, слипшись почти, плывут по монитору.

Филиппинец тычет в верхнюю часть экранчика:

- Здесь Тао! Не волнуйтесь, все будет хорошо! – улыбается.

- Допустим, - качает головою Олег и поворачивается к спутнику, - Видимо, местная какая-то медпомощь.

- И, скорее всего, нетрадиционная! – усмехается тот.

- Следуй за ними! Заодно и поглядишь, что и как там этот Тао.

- Слушаюсь! – отзывается военмедик и, вставив в ухо крошечный наушник, покидает бунгало.

На пухлые губы юного филиппинца набегает улыбка. Олег замечает ее.

- Не мы глядим на Тао – он смотрит на нас! – говорит официант и исчезает, снова как сквозь стену.

Олег не придает значения этой фразе. Он спешит вслед за ушедшими к морю.

 

     А там, руки уронив, баба Таня стоит. Все, что она вычертила на песке, смыто волнами. Иван Федорович с усмешкой наблюдает за нею. Пытается успокоить, поглядывая на спускающегося по ступенькам Окольничего. Узнав, в чем дело, Олег вызывает своего парня из “секрета”, и тот показывает ей, изумленной донельзя, микрофильм. Как она неслась к пляжу, как искала хоть какую-нибудь палочку, а потом чертила ею на вылизанном песке свои сновиденные схемы. А вот и волна – не успела чертившая добраться до верха лестницы! – с равнодушием вечности слизывает безценную информацию. Иван Федорович останавливает запись, возвращает ее к еще не смытым чертежам, увеличивает их. И вот, из серебристой коробочки выплывает листок с этими самыми чертежами.

- Фантастика! – шепчет баба Таня, веселея.

Сослуживцы, прямо на песочек опустившись, разглядывают чертежи.

- А ведь это не ерунда! – говорит, наконец, Иван Федорович.

Баба Таня тихонько отходит к лестнице, где сталкивается с Кирой. Отступает в сторону, пропуская.

Всегда она вот так всех пропускала, будто никогда и никуда не торопилась.

- Странно как все, правда? – заговаривает Кира, - Не знаешь просто, что и думать.

- А не надо думать! – отрезала баба Таня и пошла наверх.

Кира покрылась пятнами и опустилась на ступень. Взглядом скользит по непривычной панораме, пока не натыкается на знакомую фигуру.

 Так это ж Ванечка! На сердце теплеет. “Мне было довольно видеть тебя, встречать улыбку твою…” – где-то далеко дрожит голосок в неловких переборах гитары.

И он оборачивается на ее взгляд, подходит, рядом садится.

- И что дальше? – спрашивает Кира, раскачиваясь.

- А чего бы тебе хотелось? – Иван Федорович непривычно серьезен.

- Ты знаешь, ничего не хочется, и в том мне чудится опасность. Не какая-то осязаемая – опасность бездны. Будто я оступилась, зависла в падении и боюсь распасться в этом зависе. Сделаться сначала сгустком, потом облаком и в конце концов – не быть.

- Страшно тебе? – не улыбается Иван Федорович, - Так имеется альтернатива, Кира! Вернись обратно и сжимайся, сжимайся в некую точку, чтобы тоже исчезнуть. Только менее приятно.

Кира глдядит в его прозрачные, оказывается, глаза:

- Ваня, - шепчет, - а ты не сумасшедший?

Иван Федорович встает со ступеньки:

- Это как посмотреть. Просто я иду прямо.

- Идти только прямо – невозможно!

- “Таки-трудно!” - помнишь анекдот?

Кира машинально хихикает на слово “анекдот”, но глаза ее обведены тревогой:

- Так как же мне дальше быть, скажи!

- Да как хочешь, Кира! – холодно взглядывает на нее ее Ванечка, - Быть может, это единственный для тебя шанс стать чем-то. Или даже кем-то. А?

И уходит вверх, к каждой ступени припечатывая босою ногой это “стать!”, “стать!”. Только сейчас Кира заметила, что он бос.

Тоже разулась, но никуда не пошла, так и осталась сидеть на ступеньке, не без удивления ощущая в себе предчувствие каких-то неведомых процессов. Будто то, что было ею, Кирой, растрескалось и пошло крошиться, осыпаясь прозрачными кристалликами в бесформенную горку. В то же время начала нарастать уверенность, что она вольна сложить из этих кристалликов все, что ни пожелает. Вот только желать Кира разучилась, а, может быть, и не умела никогда…

 

- Сумасшедший, главное! – бурчит Иван Федорович.

Он вообще-то старался никогда не думать, “зачем?”. “Что?” и “как?” были для него целью всякого делания. Мама говорила ему, прыщавому и нескладному в перештопанной школьной форме мышиного цвета: “Надо делать что-то. Все время. Каждый день. Цеплять букву за букву. Ах, да! Ты же у меня технарь! Значит, цифру за цифру, минуту за минуту. Что-то за что-то. В конце концов, ничто за  ничто!” И он смотрел на ее перевитые венами руки, в которых всегда что-нибудь вертелось – нож, тарелка, скалка, иголка, спицы, карандаш, страница, исписанная ее круглым, детским как бы, но совершенно нечитаемым почерком. Суахили, а не почерк…

Стоит вот сейчас все это перед глазами.

Очень редко рука высвобождалась и, приглаживая  вихор, как вкручивала ему в башку какую-нибудь очередную мысль свою, которая “пригодится в жизни. Вспомнишь тогда, может быть даже с благодарностью свою глупую мать!”

Сердце окуталось горячим. Иван Федорович остановился даже, уставившись на внушительную груду бамбуковых бревен, в ожидании, когда это горячее уползет на место.

Бамбук его отвлек.

Привезли, значит. Это хорошо…

Поднявшись на террасу, ударил в гонг. И еще ударил. И еще, и еще, пока все, приехавшие с ним, не собрались. Юный филиппинец перенес из столовой плетеные кресла и рассаживал теперь гостей своего острова, своей страны. Только Ерофей отказался в креслах сидеть – на приступочке устроился. Да баба Таня по-девчачьи вкарабкалась на перильца, босыми ногами болтая. Оказалось, что все уже были босиком. Кроме Киры. Колко ей показалось по дорожке идти, усыпанной мелкими прозрачными кристалликами, очень похожими на те, из которых состояла она сама. На растерянные и от того косящие глаза надела она темные очки, обнаруженные в пока совсем пустых карманах пижамы. Там же нашарилась пара латунных шариков, которые она теперь перекатывала в ладони. Иван Федорович взглянул на ее руки, так похожие на те, о которых он только что вспоминал. Они двигались, в них что-то было, и ему спокойно сразу сделалось.

“Мне было довольно видеть тебя.  Встречать улыбку твою…” – где-то очень далеко от этой строны пропел тоненький детских голосок, слабо барахтаясь в переборах гитары.

Собравшиеся смотрели на Хозяина, Начальника, Шефа, генерала и просто Ванечку в ожидании. Он же пошлепывал босой ногой о теплую доску терассы и молчал.

Пооглядывавшись, первым голос подал Котофей. После визита к маленькому безбородому старичку он чувствовал себя необычно и потому нервничал:

- Зачем в тарелку трезвонил, начальник? Все мы здеся. Открывай значит собрание!

- Может, и президиум изберем? – сипанул с приступки Ерофей.

- Как же мы его изберем, когда друг дружку в упор не знаем? – не понял Ерофеева сарказма спасенный каким-то Таем алкоголик.

- Так давайте знакомиться! – болтнула ногой баба Таня.

- Так уж обзнакомились давно! – отозвался снова Ерофей. Он насобирал кристалликов покрупнее и теперь подкидывает их на ладонях. И ловко это у него получается.

- Я  про себе говорю. Я  лично, никого тута не знаю! – раскраснелся даже Котофей, - А вот вопрос у меня до начальства есть!

- Мы вас внимательно слушаем, товарищ Кутиков! – оторвался от Юлиной шейки Олег. Не может он – нет - нет да приложится, потому как…

Товарищ Кутиков на свою фамилию очень удивился, но продолжил выступление:

- Я вот квартиру без пригляда оставил. А как залезет кто? Опять жа слет ветеранов у мене через неделю, а я вот здеся – не добежишь - не доедешь, понимашь!

- Какой же ты ветеран? – протянул, на него не глядя Ерофей, - Ты ж всю войну вертухаем на Енисее жировал!

Котофей и рот открыл.

Баба Таня залилась, было, смехом, но умолкла под незнакомо-злым взглядом Ерофея.

- Откудова ты знаешь про Енисей? – повернулся к крылечку лже-ветеран.

- Пол жизни, почитай, под твоим автоматом проходил. Так что ряшку твою сытую запомнил. Вот, узнал, даром что ты водкой ее сильно подпортил.

Иван Федорович шевельнулся в кресле и сказал-припечатал:

- Корабль надо строить, мужики! Строить и больше ни-че-го! Ясно?

- А я что? Я очень даже, за! Строить, так строить… - засуетился Котофей, - Деревенские мы! Топор и пила нам брат и сестра!..

- С кем Бог привел кашу расхлебывать! Знал бы, не пошел за тобою! – через всех бабе Тане Ерофей говорит. Но глядит ласково опять. Поднялся и прямо к бревнам пошел. Одно откатил, ладонью огладил.

- Ну, это разве на обшивку! – опять через всех Ивану Федоровичу только, - Я  тут в лесу одну пальму приметил. Высокая, гибкая, хотя до наших сосенок золотых ей далеко будет. В деревню идти надо, поглядеть, как здешние свои лодчонки ладят.

И рукой махнул на далекие  суденышки со странной формы парусами.

- Вперед, Николай Иванович! – тоже через всех ответил ему генерал и поднялся уходить.

Ерофей проворно взбежал на террасу и дернул хозяина за такой же, как у всех, белый рукав:

- Никак знаешь меня?

- А ты как думал? – через плечо взглянул на него Иван Федорович.

- Интересовался, значит. Не в органах ли? – потух взглядом Ерофей.

- Дело есть дело! Или тоже домой на слет потянуло? – приподнял пушистые брови генерал.

- Потянет тут. Никак, опять в зону угодил? – скрестил на груди руки Ерофей, - И охрана, как там, и ты вот – начальником. Даже вертухай знакомый попался.

Иван Федорович вздохнул нелегко:

- Не хочешь – не делай. Не веришь мне – уходи! Денег на дорогу дам. Но слушать такого не хочу. Зона, вертухай… - генерал вдруг сплюнул, - Надоело, Николай Иванович, ей-Богу!

И ушел, выдернув белый рукав из скрюченных пальцев старого зека. Вместо одного пальца култышился обрубок. Постоял, постоял Ерофей, губами перебирая слова разные. А потом кликнул Татьяну с Котофеем:

- Пошли что ли в деревню? Насчет их джонок покалякаем.

И вот, идут втроем. Баба Таня посередине. Гуськом идут. Котофей завершающим. И снова не выдерживает Ерофей:

- Тебе бы, старшина, автомат в руки да пса на поводке!

- Помолчал бы ты, Николай! – звонко прикрикнула вдруг баба Таня.

- Гляди-ка! И эта мое имя знает! Сколь не хоронился, прознали, чертовы дети!

- Ты что же дитятя – в похоронки играть? – толкает его в спину баба Таня.

Отворачивается Ерофей и до самой деревни никто из них словечка не проронит.

 

    Олегу осталось только козырнуть.

Иван Федорович в Москву его отосылает. Охрану менять и еще кое-что там. “Седьмого” велит на второй срок оставить.

- Езжай, езжай, а то оглупеешь здесь совсем от “медовых” мероприятий. – усмешничает.

Впрочем, Олег скоро вернется. Вот только молодая жена его поймает себя на том, что оказывается все время там, где Иван Федорович. Сознает ли она, что шеф ее мужа незаметно становится для нее всем? Откуда ей, несостоявшейся путане из Малаховки, знать, что такое любовь. И генерал в некотором удивлении замечать начинает, что она прехорошенькая и вообще…

В один прекрасный день после обеда, к которому Юля не притронулась, он просто на глазах у всех кивнул ей – “пошли, мол?”

И что странно. Никому в голову не пришло, его осудить или как-то… да. Кире так вообще не до чего - поглощена процессами в себе! Баба Таня, правда, несколько опечалилась. Олег ей нравился. И потом не она ли благословила недолгий их с Юлей союз? Ерофея с Котофеем на обеде вообще не бывает - на деревенской верфи увязли. Ребята из охраны напряглись, было. “Седьмой” подошел к Ивану Федоровичу перед ужином и запальчиво:

- Разрешите обратиться, товарищ генерал?

- Не разрешаю! – отрезал тот.

“Седьмой” и заткнулся.

 

     Примерно через час после приездов и отъездов Иван Федорович уводит Окольничего своего на пляж, где и выслушивает полный отчет о поездке. Все нормально – машина вертится. В конце беседы генерал странноватый задает вопрос:

- Его-то привез?

- А как же! В “багаже” и оставил.

- Он должен быть здесь!

Жмет плечом Олег, но, вспомнив, что шеф этого жеста не переносит:

- Есть!

- Тут такое дело… - Иван Федорович заглядывает Олегу прямо в зрачки, - Не хочу выяснять с тобой отношения!

Нехотя ответил Олег:

- Она любит. Я  ее даже зауважал…

- Сама, значит, рассказала. – глядит генерал в океан.

- Разрешите идти?

На этой лестнице бетонной почему-то все сталкиваются. Вот и теперь – жена навстречу.

- Я тебе почти завидую. – Окольничий даже улыбнулся.

Она делает легкий выдох и бегом вниз.

На самой верхней ступеньке не выдержал муж, обернулся. Два смуглых тела свились на белом песке. Ярко подкрашенные синим, волны почти касаются их. Олег поймал себя на том, что любуется композицией, запоминая линии, тени, цвет… Если писать, то в стиле Гогена. Только зачем же его повторять?

- Чур, не подглядывать! – кричит Иван Федорович.

 

А с крылечка бунгало наблюдает за ним баба Таня. Шумят пальмы непривычно длинным шелестом узких листьев.

- Матушка! Вы почему-то совсем не похожи на мою маму! – впервые разглядывает Олег свой бывший “объект”.

- Куда мне до нее! – отзывается “матушка”.

Склонившись, он целует ее в затянутое волосами темя и спешит к вертолету Филиппинской компании миниаппаратуры.

А к вечеру он снова здесь. И не один.

Баба Таня разглядывает щуплого по сравнению с богатырем-Окольничим человечка. Серьга в ухе и…взгляд.

- Господи! – даже голову откидывает видавшая и не такое.

- Что? – на “господа” откликается Олег.

- У него Ад в глазах! – шепечет баба Таня, чтобы новичок не услыхал.

- А вы и его усыновите! – жестко советует предводитель дессантников, - Я как раз и привез его “спасать”! “Педагогическая поэма”, е…! “Флаги на башнях!”

Не отвечает ему баба Таня. Затылок новенького трогательно беззащитен.

Ему отводят каюту, плетеное кресло за обеденным столом и белый костюм, нашпигованный микроаппаратурой.

Когда в столовую Иван Федорович входит, человечек с серьгой вскакивает, опрокинув легкий бамбук:

- Вы-ы?

Генерал молча смотрит. И баба Таня видит, как борется в нем презрение, брезгливость даже с… жалостью, такой же, какая в ней давеча поднялась. Даже обычное свое “Здравствуйте, любимые!” не выговорил хозяин колонии. Опустился на свое место и принялся за хитроприготовленную еду. Сегодня ели неведомые никому “дары моря” странного вида и вкуса.

- Картошечки бы жареной навернуть! – как обычно вслух пожелал Котофей.

- Что ж со мной не поехал? И картошечки поел бы и водочки некачественной покушал бы! - отозвался Олег.

- Не поминай ее проклятую! – трясет ветеран головой, - Дай энту муру хучь съисть! Оголодал я тут!

- Водка она - да! Сытость дает! Опять же пухнешь от нее, и будто толстеешь! – блестит глазами Ерофей.

Они, впрочем, сдружились. Баба Таня головой только качает – и это непримиримые идейные противники! Но вот, впали в какое-то состояние, в котором всякие вражды, злобы и “прынципы” как растворились. Сама-то она это растворение пережила еще в Фаиной квартирке. Ерофей – на краю своей деревеньки. А Котофей – вот! Здесь только…

- Он у нас позднего развития пацан! – отзывается на ее мысль Ерофей.

Господи! Никого она так не любила, как вот этого синеглазого деда! Да всех этих людей.

Ой! Наверняка, это какая-то следующая фаза оного преображения.

- Да никакое не преображение – старость это! – качает головой Ерофей и добавляет без ложной скромности, - А со мною тебе, Танюха, просто повезло, ага!

Привезенный между тем поднял кресло, утонул в нем и тоже за еду, было, принялся. Но не мог есть. Посидел, посидел, а потом встал и пошел себе. По спине видно было, окрика ожидает. “Стой!” или “Руки на затылок!” – как они там еще окликают?

Нет, не дождался. Пометался перед крылечком, пометался и

зайцем к лесу!

- Не пропал бы! – выпрямилась в кресле баба Таня.

- На острове мы! – отозвался Олег и зовет с собою в лес погулять.

Листьев нарвать – от солнышка закрываться.

 

В лесу всегда хорошо. Шумят эти самые пальмы. Их вздохи накладываются на ровный непрерывный шум.

- Это что же такое шумит? – баба Таня идет посмотреть.

Олег знает, что шумит, но пусть идет.

Водопад это. Не, ахти какой и большой, но все равно красиво. Хочет к воде подойти, но за куст спряталась, потому что прямо перед каскадом на камне мшелом сидит Кира. Неподвижно так, как спит. Досадно даже! Приходится тихонечко назад…

Но:

- Не прячьтесь, Татьяна Моисеевна, я давно вас заметила. Хорошо, что вы именно сюда пришли!

- За малой водой соскучилась! – баба Таня с наслаждением пьет из ладошки, - Ох, и вкусна водичка!

Садиться на соседний валун не станет. От бесед совсем отбилась. Еще там, в хрущебном дворе. Из вежливости постоит и пойдет обратно к Олегу, сказав только:

- Не страшно одной? Вдруг змея какая или орангутанг?

- Я об этом как-то не подумала! Привыкла к телесозерцанию! – но поднимается с камушка, поняв, что баба Таня беседовать с нею не расположена и не удерживается, чтобы не посетовать, -Я  пропадаю здесь без общения. И вообще… пропадаю.

Голос у нее дрогнул даже.

- Кто же против общения? – уже с тропы отзывается несостоявшаяся собеседница, - Я  болтовни не выношу! Времени и так немного…

- Это значит, вы меня болтушкой считаете? – вспыхивает Кира.

- Общение, как и всякое дело, предполагает талант! - вынуждена обрнуться к ней баба Таня, - Интеллект с эрудицией еще не талант!

- Да будет вам известно, уважаемая Татьяна Моисеевна, я профессиональный журналист. На телевидении мне доверяли серьезные программы! – Кира обогнала обидчицу и дорогу ей заступила.

Фу! Сцен героиня наша совсем не переносит, хотя в Кире сразу эту “цеховую спесь” заметила. Не слушает она, что там кричит эта дамочка. Просто обходит ее и к Олегу, поди наломал уже листьев для экзотических зонтов?..

А с Кирой истерика. Она валится на землю и катается в рыданиях. Вой – на весь лес! Вот кошмар-то!

Олег, естественно, уже здесь. На экранчике Кирина точка полыхает.

Подхватил даму с земли, пощечин надавать вознамерившись, и замер…

В метре буквально колышит капюшоном кобра королевская. Она заметно поднимается, чтобы вровень встать с объектом, тем более, что он так стремительно вырос и раздвоился. Воспользовавшись замешательством змеюки, Олег выбрасывает ногу и с тонким визгом вонзает лезвие носка в узкую головку. Пятнистой петлей отлетает кобра и опадает безжизненно в молодую поросль бамбука…

- А теперь быстро уходим, пока она в себя не пришла!

- Ох, запомнит! Лучше бы убить! – шепчет баба Таня.

- Я  постараюсь с нею договориться! – улыбается побелевшими губами Окольничий.

- Как Иван-царевич? - пытается шутить и баба Таня, а сама на Киру поглядывает.

Ей стыдно за собственный срыв. Вот тебе и состояние любви! Сопит…

А, как из лесу вышли, Олег Киру из объятий выпускает:

- Надеюсь, вы поняли, что мы не в Кратово?

Не ответила та. И ей ужасно неловко перед этими вполне посторонними людьми. То, что Олег уже во второй раз спас ей жизнь, скользнуло как-то мимо ее сознания. Московская журналистка ускоряет шаг и почти бегом к дому.

Баба Таня выходит из сопения:

- Послушай, царевич! Какая же я дура. Это сколько же прожить надо на свете, чтобы поумнеть наконец?

- Век живи - век учись! – смеется тот.

- Прекрасный повод считать себя вечною дитятей!

Перед ними, как из под земли, возникает один из дружинников

Олега:

- Разрешите покинуть “зону”! Наши деды просят помочь свободных от вахты!

Олег разрешает, и они с бабой Таней тоже сворачивают к деревне вослед идущим гуськом ребятам. Некоторое время баба Таня наблюдает “назовцев”:

- А вдруг они так и останутся такими вот “гусями”?

- Ну, это кто как! – не сразу ответил Олег.

А ей вспоминается такое далекое теперь игрушечное свое пионерство и комсомольство. Черный низ, белый верх. Шеренги, шеренги. И крики “ура-а!” И полную невозможность выскочить из всего этого до… 27-ми лет…

В сегодня вернула ее знакомая старуха, и залопотали они на неизвестном Олегу языке. Махнул он рукой и за своими дальше пошел.

Вскоре баба Таня вместе со всем свободным от дел населением деревни наблюдает, как белокожие, не успевшие еще загореть ребята, прут на плечах свежесрубленную пальму.

И вот, мужчины деревни подбегают к стволу и прижимают ладони к влажной еще древесине, что-то при этом шепча. Женщины издали склоняют головы с таким же маловнятным прибормотом.

- Стой! - скомандовала баба Таня,- Опускай бревно!

Опустили. На старшого своего поглядывают.

- А теперь все, кто дерево это губил, прощение у него просите! Вот как они все это делают! – обводит местных рукой.

- И что это даст? – бормочет Окольничий, но первым подошел и ладонь к культе приложил.

- Удача нам будет, вот что! – отвечает баба Таня и говорит, - Прости нас, Благородное дерево!..

- Прости ты нас, благородное дерево! – не без искренности повторяет за нею Олег, - Далеко от тебя я рос, а вот добрался сюда, чтобы прервать твою чистую и честную жизнь. Нужда такая вот пришла. Прости  и выручи в случае чего!

Баба Таня гладит твердое от бицепсов плечо воина и кивает на каждое его слово. Ребята, краснея, и, друг на друга стараясь не смотреть, тоже там что-то пробурчали. Один, правда, подбородок вскидывает:

- Разершите не паясничать, товарищ капитан?

Седьмой это. Тот самый, из первого потока.

- Как знаешь! – отзывается Олег, - У нас свобода вероисповедания…

Бревно уносят. Баба Таня прощается  с деревенскими. Знакомая ее указывает в сторону уходящих, кивает одобрительно и по руке бабу Таню поглаживает.

Подходят отставшие от длинноногих “назовцев” старики. Баба Таня рассказывает им о только что прошедшем обряде.

- Ну и что? Обычное дело! – тянет Ерофей, - Я перед тем, как валить его, на коленках стоял – уговаривал. И этот стоял, даром, что коммунист.

- Ну, не всем ба знать надоба! – краснеет Котофей.

- Обычное дело… - задумчиво повторяет баба Таня.

 

На поляне, позади бунгало, ребята согнули пальме верхушку, и Олег по разметкам Ерофея забил колья в мягкую землю. Под углом забил, чтобы пальма не вырвалась.

- Завтра и для вас работенка найдется! – кричит бабе Тане, - Парус сшивать надо. Сейчас за ним отправлюсь!

И на вертолет кивает.

- Надо так надо! – слово “надо”, как ключик золотой, открыло дверку в давнюю юность, когда все начиналось с этого “волшебного” слова, - Получается, что военные всегда при коммунизме живут? То есть, вне общечеловеческого закона?

- Получается. – смотрит на нее Олег, - Только ведь это наш собственный выбор – служить! И вы ведь, Татьяна Моисеевна, тоже сделали этот выбор.

Сказал и направился к уже зависшей над поляной стрекозе.

- Олег! – окликает его баба Таня, - А я ведь  вовсе не Моисеевна!

- Так и я не Олег! - оглянулся Окольничий, - Сами же только что сказали, что мы вне закона! Стало быть, мы с вами воины, дорогая моя!

Вертолет улетел за гору, а перед бабой Таней как бы из ничего возник слуга-филиппинец:

- Тао завтра иди! Солнце обнимет – Тао слово даст!

Странно, но не пустилась она в расспросы. Будто знала уже все наперед… 

 

     Проснулась с первыми петухами. Да, да. И здесь, под пальмами, пели они, родимые, на чисто русском - “Ку-ка-ре-ку!”.

Небо на Востоке было прозрачно-белым. К Западу от острова простиралась неестественно прозрачная гладь околоматерикового моря. Как и обычно, совершенно нагая баба Таня прямо с верхних ступеней – пляж бывает по утрам заливает приливная вода! – вскользнула в покалывающую прохладу. Вскользнула и замедленным собачьим стилем устремилась к далекой ряби, которая появляется только с первыми лучами солнца. Завидев эту границу ночи и дня, она перевернулась на спину и смотрит на всплывшую над сизым туманом гору. Наклон ее походит на Христовую на всех иконах, кроме Рублевского “Спаса”, склоненность. Эта гора в лучах утренней славы была здешней ее иконой. Ежеутренне глядела на нее без молитв, без мыслей, раскрывши рот, глаза и душу наша истовая пионерка и комсомолка в прошлом…

Но вот мелкие завитки ряби начинают захлестывать уши. Баба Таня переворачивается обратно на живот и, уходя от суетливой воды, шлепает ладошками по стремительно сокращающейся глади. Солнце пловчиху нашу конечно же обгоняет.

И откуда ей знать, что там, в глубине, в которую она и смотреть боится, торпедой скользит Олегов аквалангист вооруженный до зубов. От акул охраняет ее созерцание Бога. Правду сказать, ее удивляло, что до сих пор ни одна из этих тварей Божьих подле нее не возникла.

Вот она уже вышла из воды на раскисший пляж,  натягивает на мокрое тело белую униформу и мимо спящего бунгало прочь. И не к деревне, где ежеутренне встречала рыбачьи лодки, возвращающиеся с утреннего лова.  До петухов уходили рыбари в море, чтобы вернуться еще по приливной воде и завести лодки к торчащим из травяной кромки кольям. Лодки привязывали к ним веревками, а чаще карабинами прстегивали, являвшиеся здесь атрибутами престижа. Здесь же на старом кострище прибывшие варили ритуальную уху. Первую мысочку варева быстроногий мальчишка бегом уносил в сторону горы, вторую подносили бабе Тане. Любопытная гостья, не утерепев, спросила свою приятельницу, кому предназначается та, первая порция. Та покачала головой, но ответила: “Тай!” И умолкла, голову вниз, будто молилась.

Не к деревне пошла сегодня баба Таня. С протоптанной тропы свернула направо и по еле различимым примятостям – здесь и не ходил никто! – в лес углубилась.

Теперь за нею бесшумно следовал сам Олег. Он тоже любил рано начинать новый день. Пробежки, разминки и прочее. Правда, освежался он в бассейне, который наполнялся той самой приливной водой.

Баба Таня как знала, что ее охраняют, потому что вела себя довольно беззаботно, ни о кобрах не думая, ни об орангах. Обезьяны жутковато ревели по ночам, но где-то за горою. Только путешественница наша полагалась на иную охрану.

 У них с Олегом была общая мечта – обойти остров кругом. Пока что-то не получалось. То, что она устремилась поперек да еще через гору, Олега удивило. Все обо всех знающий окольничий вчерашний короткий разговор бабы Тани с официантом упустил, потому что был далеко отсюда, на островной пристани.

Здесь располагались все островные службы. Каждую представлял единственный босоногий чиновник, живший с семьею тут же, в “офисе”, сплетенном, как все дома на острове, из бамбука. Груз, за которым отряжен был Олег, уже прибыл. Оставалось только тросы закрепить. А потом отправился Окольничий к плетенке островной полиции, где в клети из толстого бамбука и увидел того, кого и ожидал увидеть…

А  вот то, что из-за ствола реликтового бамбука предстало его взору здесь, на поляне у подножья Большой Горы.

Поляна плотно утоптана и окружена совсем украинским плетнем. И хата сплетена, только что глиной не обмазана да не побелена. Летняя печка со старым ведерком на высокой трубе, чтобы ливень тропический огня не заливал. Пожилая женщина, вида совсем не филиппинского, следит за чем-то булькающим в большой глиняной махотке. Завидев посетительницу, она откладывает лопаточку, которой варево помешивала, и кланяется ей в пояс. Баба Таня отвечает хозяйке поклоном в японском стиле, после чего гостье предлагается сесть на лавочку, такую обычную в далеких русских дворах - два столбика и дощечка сверху.

- Тао ждет вас! – на хорошем тургеневском русском произносит женщина не филиппинского вида.

Обалдевает Олег. Баба Таня знакома с этим островным авторитетом, и у них о встрече договоренность?

Баба Таня расположилась к нему спиной, и он не может видеть, как сама она ошеломлена. Этот хохлацкий дворик и напевный южно-русский говор с размытым “г-э” из ее далекого детства!  Хозяйка мжеду тем расспрашивает радушно, удобно ли гостья устроена, не досаждает ли ей тропический климат и не боится ли она заплывать так далеко в море, кишащее тупорылыми хищниками. Олег “пишет” их беседу, чтобы потом, прослушивая запись с генералом, балдеть уже вместе с ним.

Баба Таня на расспросы не отвечает. Ей начинает казаться, что все это происходит во сне, а там мы, согласитесь, не очень-то разговорчивы бываем! Кто знает, может быть она и правда сон видит?

Вон, с верха горы к подножию лесенка вдруг открылась белокаменная. Такие она только в сочинском санатории средь райских правительственных кущей наблюдала.

А по лесенке сходит прямо в дворик небольшой росточком человек. И тоже вполне европейского происхождения и вида.

Хозяюшка исчезает, успев пропеть:

- А вот и Сам пожаловал!..

Самое интересное, что всего этого Олег уже не видит. Ему наблюдается странное. Баба Таня с лавки медленно так поднялась и застыла в сверхторжественной позе. Так, поди,

стояла она, когда ее сначала в пионеры, а потом в комсомол принимали. В партию так же.

Да нет, в партию она только собиралась. Рекомендациями двух “членов” заручилась даже. Но потом одна из рекомендующих присвоила себе ее книгу Эренбурга, по тем временам вполне бесценную. Мало того, на робкую просьбу потомственной интеллигентки вернуть книгу, с веселой наглостью ответила: “А это - моя!”, чем от “ума, чести и совести нашей эпохи” отвратила напрочь.

Между тем, увядающая комсомолка ощущала острую потребность создавать нечто вроде “Тайного общества” или “Ордена иезуитов”. Но  тайны чтобы не было, не было обетов и обрядов. Чтобы на весь мир и во весь голос о Радости, Празднике и Счастье!  Чтобы “Обнимитесь, миллионы!”, черт возьми!.. Интересно, что на роль главы подобного объединения она не претендовала. Да упаси, Бог!

Ее выдвигали в комсорги, в секретари ячейки, в старосты, наконец.

Всегда устранялась, отдавая-уступая пост любителям власти и карьеры.

И еще! Она никогда не дружила вдвоем. Рядом обретались всегда минимум три приятеля или подруги. Интим двоих ее отпугивал. Быть может, потому, что не любила оттягивать “пазуху” камнями?..

- Узнала меня? – спрашивает Тао.

- Да. - отвечает она, теряя возраст.

Эх, Олег! Твоя глупая аппаратура не запишет ее лица с распахнутыми глазищами! Ни на кого и никогда так она не смотрела.

- Ты молодец! - качнул Тао головой.

Впервые слушала она “Голос” не в легкой жути полусна, а вот так – в спокойном ожидании вознесения на следующую ступень.

- Смотри-ка, тебе удалось сделать то, для чего ты пришла в этот мир!

- Господи, да что же такого я сделала? – всплеснула руками наша скромница, - Глупея от недоумения перед тем, что делаем, таки-строим нечто.  Но, Тао! Очень скоро, я чую это, кто-то из нас озадачится проклятым “а на фига?”

И рот ладонью зажала.

Тао же наклонился над горошком, не то принюхиваясь, не то приглядываясь:

- Пусть его озадачиваются! Это полезно.

- А как струночка эта тонюсенькая лопнет – я имею в виду доверие! - все ж развалится. А меня, в лучшем случае, в психушку.

Тао улыбнулся и дернул пальцем воображаемую струну, издав при этом губами полуприличный звук.

В записи, кстати, звук этот воспроизвелся. Один звук. Беседа бабы Тани с Тао не запечатлелась!

Баба Таня уронила руки и засмеялась.

- Я  рад был повидать тебя, дитя мое! Иди и ничего не бойся! – и Тао качнул обритой головой с великолепным запорожским чубом на макушке.

- Вот никогда не думала, что Ты малоросс! – покачала головою баба Таня.

В ответ Тао весь как бы заструился и, как в компьютерной графике, перетек в негра, китайца, в индийца, пейсами потряс и, наконец, совсем растворился в голубом воздухе утра.

Баба Таня так и села. Тут снова появилась пожилая хохлушка с мысочкой. Зачерпнула из горшка варева:

- Откушай-ка на дорожку моей стряпни, Танюша!

Баба Таня машинально проглотила угощение.

- Что же не спросишь, чем я тебя потчую?

Баба Таня покачала головой. Желание задавать вопросы оставило ее видимо навсегда. Женщина выдернула из ее рук опустевшую миску и ушла в хату.

 

   Оторопевший Олег пропустил мимо себя высокую, стройную женщину, отдаленно напоминающую ту, которую называл он “матушкой”.

Прежде чем последовать за нею, оглянулся.

Ни хаты, ни плетня, ни печурки с горшком!

На поляну выскочил. Вот она – лавка!

И больше ничего. Трава не топтана, кусты не ломаны.

Всем телом задрожал дессантник, на лавку рухнул. Теперь он знал, как “крыша съезжает”. Кто-то коснулся его плеча. Тренерованное тело взвилось вверх, кувыркнулось в воздухе и приземлилось метрах в пяти от лавки. Рука оснастилась пистолетом.

За лавкой стоял пожилой индеец в шляпе, надвинутой на самые глаза и, губу оттопырив, следил за каждыи его движением. Руки поднял ладонями вверх и покачал ими, успокаивая воина из далекой России.

- Дон Хенаро? – громко спросил Олег, мыжцы распуская, и вжался спиной в реликтовый бамбук.

Индеец почесал нос и большим пальцем показал в ту сторону, куда баба Таня ушла.

- Береги ее, парень! – гулко раздалось ушах.

Затем, изящным движением шляпы коснувшись, индеец исчез.

 

А вчера Олег, к “полиции” подойдя, увидел в бамбуковой клетке беглеца.

- Что? Не получилось?

Не отвечает.

- Далеко не уплыл бы, - смотрит Олег на океан, - у нас тут все схвачено, понимаешь?

- Землю всю оплели, сволочи! – хрипит беглец.

- Всю не всю, но таки - да! – соглашается Олег.

- А я не хочу! – топает расшлепанной сандалией этот, ниже плеча ему, ханурик, - Кинусь сейчас в воду и все!

Окольничий одной левой поднимает этого типа за шкирку над уровнем моря и встряхивает слегка. Таких вот он у “дедов” отбивал да из ремней вынимал.

- Ну ты, Мцыри сраный! О побеге забудь, понял? И зачем он только велел тебя сюда привезти – возись теперь!

И пальцы разжал.

Парень вяло опал на песок.

- И все равно не хочу! – шипит.

 

 

- Они тебя все равно убили бы! – в глубоком терпении втолковывает генерал сидящему перед ним “киллеру”. – Вот и пришлось ему ехать и спасать тебя. Живи теперь здесь. Делай что хочешь, но пока ешь мой хлеб… Да, мой! – Иван Федорович уставил на Мцыри тот самый, как тогда на Киру, “фирменный” свой взгляд, - Не отвлекай на свои капризы наши силы!

Пойманный открыл, было, рот, но генерал гаркнул:

- Молчать!

И тут же рассмеялся.

- Надумаешь снова меня убивать - на дуэль вызывай! Вижу я, шибко ты себя уважаешь. Что как раз не плохо! Но подумай, не слишком ли уж шибко? Свободен!

Последнее он сказал скорее себе. Повел Олега к стройке:

- Ты его трогал? Не врать!

- Разок встряхнул. Так достал!

- Ты же вроде философ! Кастануддист, блин!

И снова обратился к беглецу, уже к крылечку подходившему:

- Эй, Курганов!

Тот и запнулся. В последние годы он фамилию свою подзабыл, отзываясь больше на кликуху да такую, что и сказать неудобно. Подошел.

- Ты ведь в Бауманском учился? – с сомнением некоторым спрашивает Окольничий.

- Меня отчислили. - пусто уточняет Курганов.

- Так с последнего же? – заметил Олег.

Иван Федорович смотрит на курчавую вершину горы таким же пустым, как интонация недоучившегося студента, взглядом:

- Будешь руководить всеми производимыми здесь работами!

- А что вы тут работаете? – криво улыбается Курганов.

- Выполняйте! – холодно роняет генерал и уходит по еле приметной тропе в лес.

К Тао.

 

   Они не разговаривают совсем. Просто сидят рядом или не рядом. Иван Федорович облюбовал себе место под толстым, сизым от возраста, стволом бамбука. Даже в безветренную погоду раскачивается это гибкое дерево-тростник, шевелясь за спиною, как живое существо. Оно и есть живое. У него даже имя есть.

 

   Юля запуталась окончательно. Иван Федорович, которого она укутала в кокон своих ласк, из этого кокона выскальзывал и, как ни в чем не бывало, существовал совершенно отдельно от нее. Не то, чтобы он ее отношением таким обижал, он ее обескураживал. И она чувствовала, что сама становится какой-то скользкой, да настолько, что не может ни за что зацепиться. Внешне Иван Федорович оставался таким же скупо-ласковым, но.

- Нам не стоит больше встречаться! – заявила она сегодня утром после обычных у них утренних вострогов.

- Вот как? – удивился он.

Оказывается, он умел удивляться.

- Дальше этого ничего не может быть! – Юля захлебывалась обилием слов, - Понимаешь, если и я тебе надоем, как надоело тебе все-все на этом свете, то ты просто не останешься  в моей памяти.

Иван Федорович  не без интереса слушал речь цветка. Он впервые встретил говорящий цветок.

- Что-нибудь было не так? – спросил он на всякий случай, все уже поняв и решив.

Она взвилась, на длинном стебле покачиваясь:

- Да нет же! Все слишком хорошо, чтобы быть на самом деле.

Генерал помолчал немного, уронил “ну, как хочешь!” и отправился к горе.

К Тао.

Юля же погрузилась в новое, неизвестное ей до сих пор состояние. Столкнувшись с Кирой все на тех же сакраментальных ступеньках, спросила:

- Вы тоже не смогли его удержать?

Кира опешила, было, но язык-профессионал ответил на вопрос -  она всегда на все вопросы отвечала:

- Разве можно удержать дельфина?

- Вы хотите сказать, что он не такой, как все? Что он не человек?

- Так мы вообще-то все здесь не люди, деточка! – и пошла Кира, дивясь и разговору, и открывшемуся за ним поводу поразмышлять.

 

   Котофею поручено делать гвозди из невиданной твердости дерева. Сделав их с десяток, притомился старик да и надоело.

- А коды канитель энта прикончится, что с нами станет, а Николай Палыч? – поворотился он к Ерофею.

Тот над калькой пыхтит, которую принес ему этот новенький. И принес, и растолковал. И еще выспрашивал, как местные свои лодки ладят.

- Толькового паренька привезли! – невпопад отвечает он Котофею, - Молодой, а уже ох как много знает. Это мы с тобой в пехоте до седых волос. Друг в друга уперлись барашками и стоим посередке. Из Бауманского, слышь, инженер!

Котофей не удержался, свою ложку дегтя капнул:

- Никакой он не инженер! Выгнали его с последнего курса. Вот энтим ухом слыхал ихний с хозяином разговор!

- Ну, ты слухач, юшкин жир! А по мне, парень, что надо! – поднял от кальки голову Ерофей, - Так что в обиду его не дам, понял!

- Не дадим! – пискнул Котофей.

И они повели Курганова на местную “верфь”. Здесь на бамбуковых бревнах общались они с полуголыми коричневыми стариками. Говорили одновременно и каждый на своем родном языке. Мцыри быстро сошелся с одним помоложе прочих. Они исчерчивали песок и отчаянно жестикулировали. Иногда слышны были или “иес”, или “ноу”.

Этот мастер и отвел Курганова к Тао. Здесь студент продолжил и исчерчивание и жестикуляцию, пока Тао не предложил перейти на русский язык. Его явно заинтересовал этот взьерошенный человечек, единственный из всех не выказывающий “Авторитету” острова никакого почтения. Так что теперь Иван Федорович, приходя к Учителю, все чаще заставал его вместе со своим убийцею. Над первым своим удивлением генерал посмеялся, а потом…

То ли дерево ему что нашептало, то ли сам дозрел, только ощутил он вдруг в себе радость, что нашла, наконец, покой эта душа, распластанная камбалой по дну его Родины. Эти двое что-то там чертили, перебрасываясь междометиями, а он впервые стеснялся подойти и глянуть. Что его тоже забавляло.

Так или иначе, сооружение на лужайке позади бунгало, начинало принимать странноватые очертания. Бамбуковые доски искривлялись на манер венских стульев в причудливые детали. Деревенские приходили уже дивиться целыми голопузыми семьями. Мало того, из других деревень потянулись филиппинские ротозеи. К Олеговым ребятам присоеденились многие из местных мастеров. Бабы Танина приятельница навела женщин, и они допоздна трудились над парусом. Олег попытался заплатить первым, кто пришел, но замотали головами те и, знай, одно твердят:

- Тао. Тао. Тао.

 

   Иногда Тао как бы замечал приклеившегося к бамбуку генерала. Подходил к нему, быстро и близко взглядывал в глаза и, что-то там ему одному ведомое увидев, издавал странный клекот. Потом еще и еще. Крик становился все звонче, будоража несказанно душу Ивана Федоровича. Кожа покрывалась на нем пупырышками, затылок немел.

Будучи не в состоянии говорить, жестами показывал Тао, что с ним происходит. Тот кивал и плавно поводил руками, будто крылья раскрывал в парении.

А иногда генералу начинало казаться, что позади Тао дейстительно переливаются перья светлошоколадных крыльев. Ноги у нашего несгибаемого воина подкашивались, и он съезжал спиной по стволу своего дерева.

 

   В очередной раз вот застает он  Курганова у Тао. Учитель стирает голой ступней исчерченный песок и кивком головы отпускает студента. Тот обращает к генералу незнакомо сияющий взгляд:

- А знаете, начальник, какова была моя кликуха на последней моей службе в Москве?

Генерал качнул головой:

- Не надо сейчас… здесь о Москве, прошу вас!

- В порядке анекдотца. А, Иван Федорович? – Курганов развязно положил руку на крутое хозяйское плечо, - Со-пель-ка!

- Ну, это они вас еще очень любили! – тихо отозвался генерал, стряхивая хрупкую руку с плеча своего, как травинку какую – щелчком! – И давайте, Дмитрий Ефимович, больше не будем!

Тут генерал заметил, что сопровождает студента вместо того, чтобы находиться между Тао и своим бамбуком.

Знать, пришел такой разговор. А Дима продолжал, размахивая руками и слюной брызжа:

- Во-от! Теперь и вам не хочется, как мне – помните? – не хотелось! Так вам только крылами взмахнуть – и вы там, где вам опять чего-то захочется. А нам-то что с Котофеем-Ерофеем да с журналисткой вашей или с этой старухой – как зовут ее, забыл, делать?

И запнулся вдруг:

- Что же вы, начальник, не рявкнете фирменное ваше “молчать!” мне или по матери не прокатите?

Со знакомым холодком в глазах отвечал генерал:

- Ты кораблик сделай. А там катись к едерене Фене, Сопелька вонючая!

Побелел недоучившийся студент, рот открыл – ядом выстрелить,но не дал ему слова глава доблестных дессантников:

- Кабы не голова твоя. Вон, с Тао ты нормальный, а на меня зачем помои свои вонючие льешь, будто я мамка тебе неродная?

И тут же рассмеялся, потому как всякие там гневы стекали с него так же легко, как вода с мультиплекационного гуся Мартина:

- Не стану я больше обзываться, и ты на меня не гляди, пока не…

- Пока не что? – дернулся лермонтовский герой.

- Пока по Родине не затоскуешь…

 

-         Ванечка! – это Кира.

И сердце сжалось – до того, оказывается, давно она его так знакомо вот “Ванечка!”.

- Что-то ты не такая какая-то?

И она разглядывает его жадно, будто и не встречаются ежедневно за обеденным столом:

- Да и ты тоже.

- Выходит, нам врозь полезнее?

- А мы всю жизнь чуть ли не каждый день.

- Это в давке нас притирало друг к другу.

- Что бы потом вот сюда выдавить, как из тюбика.

- Не зря мечтала ты все о таком вот островке.  Намечтала, выходит? Признаться, я до сих пор подумать боюсь, почему мы сюда снарядились. Со стороны боюсь взглянуть на все происходящее. Боюсь анализа и все такое.

- Это, наверное, твой последний страх, Ванечка! Перед кем-чем, Господи?

- Перед моим дурацким смехом. Знаешь ведь, если засмеюсь – амбец!

- Но здесь, Ваня, твой амбец бессилен.

- Кира! Мой амбец – моя религия. Он спасал меня там, в Аду!

- Но здесь ведь не Ад!

- Да не мое это – Ад, Рай! Вот! – Иван Федорович выхватил из кармана нагрудного миникомпьютер т трясет плоской коробочкой, напоминающей готовальню, - Здесь все рассчитано! Нолик за нолик заскочит и ничего всего этого не станет.

- Ваня! – Кира мягко отнимает готовальню и засовывает обратно ему в карман, - Ванечка, сейчас там, у водопада…

- Я запретил кому бы то ни было ходить туда! Это приказ!

- Но кобры не в вашей власти, генерал?

Иван Федорович смеется:

- Когда же я поумнею, Кира?

Кира же серьезна:

- Скоро. Я  ведь не спроста окликнула тебя сейчас вот.

- И хорошо сделала. – стих Иван Федорович, но погладить Киру по голове почему-то не смог. – Выкладывай свое “неспроста!”.

- Сегодня, с полчаса как, небо, Ванечка, спустилось с неба на землю.

- Быть не может! – дурашливо выпучил глаза Ванечка.

- То есть, оно и не поднималось, но мы этого не знали, не чувствовали. И вот теперь, - Кира заторопилась, потому к усадьбе уже подошли, - И теперь каждый из нас просыпается, как прозревает. Вот там, на водопаде, Я произнесла обычное казалось бы “Господи!” А Он здесь. Рядом. Вокруг. Теплый такой, золотистый, мохнатый…

Кира отталкивает рот разинувшего Ивана Федоровича:

- А теперь, Ваня, иди! Я все тебе сказала. И не потому, что ты у нас как бы начальник. Просто ты первый, кто мне встретился.

- Там еще студент этот был. – машинально уточняет генерал.

- Ну, этого Озабоченного я и за человека не держу! Пока…

- Этот Озабоченный чуть не убил меня в твоем подъезде.

- Это тогда, когда мы сюда?

- Тогда. А теперь в его руках судьбы наши. Почему-то. Говорю ж задумываться боюсь.

- Интересно, он действительно уверен, что Бога нет?

Иван Федорович закидывает голову назад и раскатисто хохочет. Все, кто у корабля трудился, работу побросали и тоже смеются.

А Кира, как струна. Она смотрит, как знакомое уже ей пушистое и теплое окутывает ее Ванечку и растворяет в себе.

“Блаженны ликующие!”.

 

      Все все, что сплетено из букв – значков,

      Понятных всем, желающим понять,

      Мир создает по образу Того,

      Кто мысль свою к антеннам выпускает –

      Он созидает.

      Он первым слово изрекает,

      Ну, а затем лишь наблюдает,

      Как в Хаосе, мерцая, возникает

      Переливающийся радостью цветов,

      Гремящий мощью всех двенадцати мажоров,

      Трепещущий восторгом

      Белый свет…

К кому вот с этим?

Баба таня откидывается на спинку плетеного кресла. Или опять Кире в карман подбрасывать-подсовывать? Тайком в нощи, яко тать!

- Проклятие! – больно ударяет ладонью о столик. В хрупком бамбуке ножки – трещина!

Причем здесь Кира? В ней самой сидит эта забитая, бесправная тварь дрожащая. Чем выманить ее из своего сердца, а затем удушить вот этими самыми руками?

Баба Таня растопыривает пальцы. А варево Тая помогло! Скрюченность подагрическая исчезла, суставы заметно сократились, кожа разгладилась и куда-то делись все эти отвратительные пятна и родинки. Это она уже к зеркалу подошла. И глаза сияют, гляди-ка! А как им не сиять после рождения таких строчек?

Пробегает глазами написанное, привычно правит.

Решено! Сегодня же перед ужином она прочтет это им всем! Хватит робеть, шептать, тушеваться! Хорошо бы после последних слов пустить запись чего-нибудь До-мажорного! Баха! Концерт его для двух фортепиано с оркестром!

Размечаталась! Где она здесь среди пальм и волн найдет такую запись?

Конечностей не чуя, включая и голову, устремляется баба Таня вперед, не сомневаясь, что все задуманное осуществит!

 

- Она просится в столицу страны! – докладывает по микрорации Олег.

- Бери катер и обеспечь! – отзывается улыбчиво генерал.

 

Но баба Таня отправилась со своей новой подругой из деревни своим ходом, заявив, что катер необходим для спасения на водах. Да так заупрямилась. Что пришлось отпустить бесценную на паром, с которого потом народ пересаживался на фанерный автобус, потом на очередной ржавый паром и так до самой Манилы.

И вот, бьется она о юного филиппинца, о Бахе да и о До-мажоре имеющего представление самое смутное.

На сильные национальные выражения пожилой дамы в белом брючном ансамбле подходит человек тоже средних лет и обращается на странном русском:

- Мадам, что вам надо есть. Я знайт магазин.

Забыв о напутственных инструкциях Олега, баба Таня доверчиво идет за незнакомцем к его машине. Спутница ее, навьюченная пакетами забивается на заднее сиденье. Пока едут господин успевает рассказать всю свою жизнь. До того момента, как ему все надоело, и он оправился странствовать.Встречу с поклонницей Баха, говорящей на языке его отца, он рассматривает как Знак.

В затененном салоне магазина они переслушали множество дисков, пока не остановились на До-мажорном же хорале не Баха, а сына его Филиппа-Эммануила. Что бабе Тане тоже показалось чудесным и знаковым. Для этого единственного диска новый знакомый тот же приобрел аппарат. Ради одного диска, представляете?

- Вы напомниль мне мой отец. Я дару это вам! – со слезами на глазах. И потом. По дороге в гостинницу все говорил о казачьем есауле с Дона. У отеля, из машины выйдя, склонился перед сидящей в машине, надумав наконец представиться:

- Краснянский. Виктор… Ганс…

- Иванович! – подсказала тронутая до глубины души баба Таня.

Господин попросил его “ожидайт” и вскоре вернулся с чемоданами:

- Я провожайт вас до самый дом! – заявил, глазами сверкая.

Тут только баба Таня вспомнила и об инструкциях и вообще о своем начальстве. Впрочем возвращение на ржавом транстпорте мало ее вдохновляло. И подруга толкала в спину-соглашайся, мол!

   Теперь нежданный спутних одалевал подробностями тезисно изложенной до того биографии.

Отец-есаул прожил недолго и запомнился сыну отдельными идиоматическими выражениями. Он с удовольствием их воспроизводил, заставляя краснеть выражавшуюся недавно в магазине бывшую советскую интеллигентку. Матерью Виктора Ивановича оказалась немка, весьма затруднившая сыну постижение родного языка.

Баба Таня покачала головой:

- В нашей школе преподавала учительница из Краснянских. Не родня ли?

Виктор Иваныч даже затормозил:

- Наша встреча пыл предрешен. Счастье!

И действительное счастье излучил.

Баба Таня счастливых людей не встречала. Никогда!

А австралиец, потому что казак из Харбина отбыл в Австралию, где его уже ожидала немецкая семья, покинувшая обезумевшую Европу пятью годами раньше, продолжал говорить.

Его рассказ внимательно слушали и Олег, и его шеф.

- Похоже, он сюда направляется? – заметил Олег.

- Что ж! У нас почти все готово, - отозвался Иван Федорович, - Парус осталось приладить и…

Запнулся генерал, потому как не знает, не ведает, что дальше говорить.

Уловил Олег эту запинку. А что есть запинка в речи командира? И он спросил не без коварства:

- А что дальше, товарищ генерал?

- А как до сих пор! – безукоризненно ровной была интонация командира.

 

   Котофей похудел, что облагородило несколько алкоголические его черты. Рядом с Ерофеем сделался он менее болтливым, суетливым – поумнел, словом. Кроме Ерофея ни с кем он не общался и ни к кому боле не цеплялся. Баба Таня однако, всех наблюдавшая, сама не зная и зачем, видела – затаился он.

- Что-то дружок твой затих? К добру аль к худу? – о бамбуковый борт опершись, спросила у Ерофея, будто тот Домовой какой.

- К добру ди, худу – мудрить не буду! Бог прикажет – сам скажет! – услыхала в ответ, - Да все мы, Татьянка, притаились, все ждем!

- Как это по-русски – ждать! – в сердцах пршлепнула баба Таня по нерусскому дереву, и тут же погладила его.

Машинально, конечно.

- Ты-то у нас впереди, голуба! И я всем сердцем радуюсь на то. Не меняемся ведь, а так – сучки срезаем! – и плавно рубанком по доске прошелся.

- Хорошо сказал! – притихла баба Таня, - Умеешь сказать, и делать умеешь. Вон кораблик какой сработали – загляденье! Хоть сейчас в тридесятое царство отправляйся!

- Все делали! – уклонился от похвалы Ерофей, - Да и не в нем дело, Танюша!

- Ясно не в нем! – ее ведь тоже вопрос точил. Ну, построили, а что дальше? Куда они на таком хрупком да игрушечном отправятся? Если еще доживут…

Иван Федорович ходил за Кургановым, слушал его, но на расспросы не шел. Зато “започемучил” студента прибывший с бабой Таней сын есаула.

Неподалеку от бунгало разбил он ярко-оранжевую палатку и без всяких осложнений влился в работу. Как винт в гайку, ей-богу! А потом начал торможить Курганова вопросами, потому что из других никто ему не отвечал.

- Очень желайт знайт. Вот этот узел. Красота. Точности…

И не в силах выразиться, съезжал на немецкий. Потом на английский.

Руководитель работ розовел от похвал, но начинал хвалить местных мастеров с их традициями, с их знанием материала.

- Почему двенадцать стул? Палуба нет! Трум нет! Где помещайт провизия, вода?

После вопроса, почему парус из сетки, Курганов не выдержал:

- Что ты все выспрашиваешь? Зачем да зачем?

Подслушивающий их Генерал даже крякнул, а потомок есаула поднял пушистые брови:

- Так я путешествие с вами решил! Я очен годен вам. Я офицер флота Ее Величества королеф Британия!

Курганов аж взвился:

- Так и катайся на судах ее величества! А это бамбуковое чудо России принадлежит. На нем русским плавать!

- Как плавать? – оторопел австралиец.

- И потом, откуда такая уверенность, что вас в команду возьмут? – брызгает слюною Курганов.

Генерал, усмехаясь, ждет ответа.

Краснянский слегка побледнел, выпрямился, одернул отсутствующий китель и ответил на чистейшем русском языке:

-         В самом деле, довольно комедию ломать! Я бывший офицер, Теперь в отставке. Несколько раньше вас, например, господин Курганов, я имел честь родиться в семье русского офицера, завещавшего мне Россию! Так посудите сами, где же место мое, как ни на этом, как вы совершенно справедливо выразились, бамбуковом чуде? Потому что только чудо заставит это сооружение сделаться транспортным средством! Как честный человек и как специалист, я спешу указать вам на это обстоятельство!

Тут Иван Федорович к ним и подошел. Скосясь на него Курганов решил быть повежливее с этим странным типом:

- Хорошо, пусть так! Зачем же вы стремитесь путешествовать именно на нем?

И рукой о борт постучал.

- Я верю в чудеса! – рассмеялся австралиец, - И потом, судя по тому, что я вижу, это судно должно передвигаться неизвестным мне способом и уж конечно не по морю. Вот мне и интересно поучаствовать во всем этом!

- Ну, не знаю! – смешался Курганов, - Здесь решаю не я!

И оба повернулись к молчавшему до сих пор генералу.

- Как вы оказались здесь? – спросил Иван Федорович, глядя в океан.

Перестал улыбаться офицер Ее Величества. Взляд его сделался прозрачным:

- Меня позвал Тао! – просто ответил он.

 

   После обеда Иван Федорович попросил бабу Таню пройти с ним на террасу. Олег сопровождал их. Прошли, уселись в кресла. Генерала поразила тревога в глазах приглашенных.

- Вы чего? – даже спросил.

- В воздухе пахнет грозой! – пробомотала баба Таня. – Всех, Иван Федорович, точит вопрос, что дальше. Одна Юля птахой щебечет да Кира своими дебрями пробирается. Не знаю даже, выберется ли.

- Это их дело! – переводит разговор к главному Олег. – Что вы, Татьяна Моисеевна, думаете о нашем деле?

- А это мое дело! – отвечает задетая замечанием “холуя”. Так она величает Олега, когда он поступает не по ее разумению.

- Меня интересует самый первый импульс. С чего все это началось у Вас. Ну, еще до этого объявления на столбах? – вступает “сам”, и баба Таня вдруг понимает, что на самом деле генерала не интересует вообще ничего. Единственное, что поддерживает в нем жизнь, - чудом сохранившееся детское любопытство. И этот вопрос его о том, что было в начале, а не привычкой ставшее – “что потом?” может восстановить утраченный напрочь интерес к анализу вчерашнего. Она только вздохнула на эту и в нем, этаком супермене, совковую уродливость.

- Ну да мы все здесь уродцы! – ответила вдруг. – Видимо кому-то понадобилось собрать нас сюда, на это строительство для того только, чтобы регенерировать утраченное. Что ж! Ему это удалось – по себе могу судить! Почти удалось. Он, впрочем, не торопится что-то.

Олег слушает “матушку”, открыв рот, чем Ивана Федоровича очень смешит. Он даже дышать по йоге принимается. Чтобы не прыснуть. Ему откуда-то известно, чем баба Таня бред свой закончит. А не перебивает ее затем только, чтобы не прервать запись разговора.

- Хотя, - продолжила как бы про себя баба Таня, обладавшая, надо сказать, даром использовать любой разговор в познавательных целях, - Я начала замечать, что течение ускорилось, как если бы приближался некий грандиозный сброс воды…

- Да вы тут все сумасшедшие! – над перилами террасы поднялась голова Курганова, возымевшего привычку дремать после обеда в мелкой тени за перилами.

Олег было напрягся, но генерал с живостью повернулся к голове:

- Как вы кстати, господин Курганов! Присоединяйтесь-ка! У нас здесь малый совет.

- Не имею чести быть его членом, так как не подозревал о его существовании в вашей насквозь тоталитарной секте! – сдерзил бауманец. Но на крыльцо взошел.

Олег подсунул кресло под тощий зад главного инженера и буркнул:

- Говорят вам, садитесь! Тоже мне гипперболоид!

Иван Федорович таки-прыснул. Курганов исподлобья взглянул на него:

- Что-то вы, шеф, веселеете день ото дня?

- А что грустить, Гарин? Дело мое заканчивается. Корабль – вот он! Не сегодня завтра на воду спустим, шампанским обольем и отправимся Америку открывать!

- Слишком легкий он для воды! – заметила баба Таня, - Разве чиркнет по верху раз другой.

Инженер сломал в пальцах карандаш и выдал главное:

- Эта женщина права, как ни странно!

- “Как странно, как странно… А-ах!” – запищал фистулой генерал и повел себя неадекватно, как теперь говорят. То есть, сбежал по ступенькам и за угол – к кораблю. Остальные за ним.

- Да он полетит сейчас! – бормочет баба Таня, - Как сказал, так все и идет, как по маслу в аптеке! – и по стене бамбуковой постучала, чтобы нечистому информацию спутать.

- Иван Федорович на ходу к Олегу поворачивается:

- Какое, однако, золото наша баба Таня, а?

- Так точно, золото! – отзывается тот.

Курганов взобрался на сооружение и заползал, дотошно объясняя, почему корабль не поплывет, а… полетит.

Забавляясь, генерал задает ему последний вопрос:

- Осталось только объяснить, каким таким образом корзина эта… - и руками замахал, будто взлетает.

Воцарилась звенящая тишина, потому что Иван Федорович поднялся в воздух метра на три и завис над кораблем.

Сверху ему ясно предстало устройство корзины. Да! Ровно двенадцать сидений. Он приземлился на полусогнутые ноги и заспрашивал не хуже, чем давеча австралиец:

- А почему двенадцать лавок? Именно двенадцать? Нас ведь не так много, если еще все не возьмут да и не откажутся сюда садиться!

Курганов ответил странное:

- Так полетит двенадцать человек. Ровно двенадцать!

- Вы так безапеляционно это говорите! – перешел почему-то на “вы” Олег, глаз не сводя с генерала.

- Так сказал Тай! – пожал Курганов плечами и отправился к бассейну.

 

    Вода неожиданно холодная.

- Холодильники у них тут что ли?

Курганов ныряет и оглядывает стенки бассейна, плиткой облицованные.

- Это ж бешеные деньги! Интересно, кто оплачивает всю эту сопливую  идиллию в этих проклятых беленьких пижамках?

Прямо на мокрое тело натягивает.

- И вообще, на какие-такие деньги вальяжничает здесь вся эта богодельня?

И сам он, между прочим. Расспрашивать пробовал – никто ему не ответил. Один этот алкаш – где-то он его видел? – отвечал. Такой бред понес. Где же он эту пузатую фигуру, походочку эту семенящую..? Руками еще махал, как таракан раздавленный…

И Курганов вспомнил. Во дворе дома, где он должен был замочить этого… Жаль, сорвалось! Так это он с собою сюда и алкаша, и старух этих жутких?

- Бредятина какая-то! Да ничего! Таро удачлив…

Если, конечно, его – Курганова! – плана придерживаются.

- Летом выборы. Они должны! – сжал зубы Мцыри и кулачками по плиткам этим чертовым, - Должны победить!

А вот и девочка идет! Чудно! Столько мужиков вокруг, а она как бы и ничья… Наша будет!

И заулыбался ей навстречу:

- Такая девушка и как бы ничья!?

- Как это – ничья? – нехотя ответила Юля. Бауманец был ей не интересен.

- А что же тогда все одна да одна? – по-лягушачьи ноздри раздув.

Юля поморщилась и, в воду соскользнув принялась накручивать круги. Курганов не сводил с нее глаз, с выражением Юле знакомым. Не докрутив норму, она начала выбираться из бассейна.

Воровато оглядевшись, - бабу Таню на террассе он за свидетеля не посчитал! – кинулся студент на аппетитное женское тело и, ухнув вместе с ним обратно в бассейн, молниеносно овладел задохнувшейся и захлебнувшейся Юлей. Пик наступил быстро, и он не без труда выволок использованное тело на плиты. Убедившись в том, что женщина дышит, Курганов, испытывая забытую легкость, направился к бунгало. Переодеться да униформу эту осточертевшую высушить. Тут и обнаружил он “начинку” электронную.

- Вот суки! – сказал, - Ну, ничего! Дайте мне только корабль этот дурацкий поднять!

 

   Баба Таня сначала не поняла, а когда поняла, Курганов уже прошел через террасу, не обращая на нее, как обычно, никакого внимания. Она вскочила было – помочь Юле! Но передумала. Зашла за дом и прилегла в тени корабля на перемешанный с щепками песок. Здесь уже лежали Ерофей с Котофеем.

- А сопляк-то наш – гад! – только и сказала.

Сквозь прорези коричневых век сверкнули два синих лезвия:

- Сами бы мы не догадались!

Читал ли Ерофей Булгакова? Но на душе сделалось спокойно.

- Нет, ты скажи мине, Николай! – продолжил послеобеденное гундение его товарищ, - Вот прикончится курорт энтот, возвернут нас обратно в Рассею, что делать станешь?

- Да без дела не останусь. Небось не лежебока, как некоторые. Но поначалу конечно же отдохну. Натрудился я тут. – и ласково бок корабля огладил. – Вот Татьянку с собой заберу. Довольно ей на своей скворешне куковать одной! – и бабу Таню с такою же лаской по волосам ладонью.

- Дивуюсь я на тебе! – оскалил льготные коронки Котофей, - Вот погладил ты женшину и дуру энту бамбуковую одинаково как-то. В деревне свово Полкана, поди, тоже так жа гладишь?  

 А давеча хрюшку филиппинца энтого косого тожа эта… Тебе что жа разницы никакой нету между предметами бездушными и людями?

- Ишь, приметливый какой! Одно слово – гебист! Психолог, Юшкин жир!

Котофей расплылся от такой суровой приятелевой похвалы:

- А я, Коля, как возвернуся, борбу затею. Отсюдова только и разглядел, как сволочь нашим братом-ветераном заправляить. За ворот нам капнуть и крутят пьяными дураками, как петрушками. Ить страшно преставить, чего они там без мене наколбасили!

- Хватит с тебя твоей борбы! Давай лучше ко мне – в речке душу полоскать, Аника-воин!

- А если он корабль захватит – экстремист наш юный? – шепчет Ерофею в ухо баба Таня, радуясь, что обняла ее корявая рука его, что головушкой к плечу его припала.

- Какой же ты жесткий! – забыто смеется.

- Ничего! На жестком лежать – здоровью не мешать!

- Иди, Танюха, ко мне – я мягкий! – осклабился Котофей.

На что Ерофей совершенно серьезно отвечает:

- Тронешь ее – убью!

А на тихий, в ухо, бабин Танин вопрос, тоже шопотом:

- У меня хитринка одна припасена. Дерну пальчиком, и красавец этот на дощечки рассыплется. Потому наш он и боле ничей!

- Двенадцати на нем сидеть! – качнула головой баба Таня.

- К Маю будут все в сборе! – казабось, за забор он какой заглянул, привстал даже.

- Отчего именно к Маю? – баба Таня поднялась с песка.

-         Так Вознесение же Господне! – вскричал тоненько Котофей, член партии с тридцать девятого года, - Тоже мне интеллигенция,етишкина щечка, ни хрена не знаить!..

 

Здесь Иван Федорович с Олегом не выдержали – закатились! Поспешил прочь от тропы питон, порскнули вверх евшие из их рук послеобеденные лакомства мартышки.

- А ведь подслушивать нехорошо! – размазывает по щекам слезы генерал.

- Отчего же? – возразил Олег, - Подслушивает же нас Тао!

- Хорошую же ты себе женку выбрал! – переводит на друго разговор посерьезневший Иван Федорович. Он впервые заговорил с Олегом о Юле.

- Не надо, товарищ генерал!

- Надо! Вот вернемся и разберись, если пачкаться не противно.

Олег поморщился:

- А быстро он…ее. Как кролик.

И сплюнул на тропу.

Иван Федорович наступил на плевок и тщательно его растер ребристой подошвой сандалии. Он вообще-то босиком все время, только по лесу в обувке.

- Извините! – Олег отвернулся.

Отвернулся и… замер.

Вдоль ствола ближней пальмы вытянулась змея.

- Ты чего? – окликнул, не останавливаясь, генерал.

- Тут должок старый…Идите, я сейчас!

 

   Расставив ноги, голову закинув, стоит перед коброй Олег. Стоит и удивляется спокойствию своему, даже необъяснимой радости. И это, можно сказать, в последние мгновения своей жизни. Головка змеи тоже высоко поднята – с его лицом вровень! По распахнутому крылатому телу ее пробегают мелкие волны, что означать может только одно – она очень даже готова супротивника тяпнуть. Мордочка ее настолько близка, что обреченный видит каждую чашуйку, отстраненно любуясь совершенством творения.

- Господи! – шепчет, - И в этом чуде твоя воля, твой замысел, твоя забава. Кто же ты есть? Гениальное дитя или скучающий старик, созидающий и разрушающий, порождающий и убивающий, посылающий в этот мир с наказом и отзывающий, если посыльные твои плохо справляются?

Говорит Олег почему-то нараспев, покачиваясь. И змея – его палач! – в такт с ним начинает покачиваться.

- Выходит, прав Кипплинг, и мне ничего не остается, как сказать тебе, совершенное творение Господа: “Мы с тобой одной крови!” И ты ответишь мне утвердительно, и я пойму твою речь, хотя и будет она шипением безголосым, как пена в бокале с Шампанским! Ах да! Ты ведь никогда не держала бокала в руке! Так и я никогда не свивался твоими прекрасными кольцами! Видишь, у каждого из нас свои радости!

В этот момент раздвоеный язык коснулся его щеки, и затем быстро обтрогал его лицо, будто она была слепою.

Прикосновения эти вызвали в человеке настолько нечеловеческие чувства, что он рухнул поперек тропы без чувств.

Когда удивленный молчанием в рации генерал вернулся к этому месту, он увидел Олега лежащим лицом вниз. Кобра обвивала тело струящимися кольцами.

- Лежи спокойно. Не шевелись. Очень тебя прошу. – шепчет Иван Федорович, целясь в изящную головку и дожидаясь, когда она оказется вне тела товарища. Не дождался!

 Змея густым пятнистым ручейком стекла в траву и как растворилась в ней.

Иван Федорович бросился к Олегу, перевернул его на спину.

- Он в обмороке! – остановил его голос, слишком правильно выговаривающий русские слова.

Из глубины леса возник на тропе австралиец. И вот, уже хлопочет над Олегом, давая ему что-то нюхать и шлепая по белым щекам.

Иван Федорович поймал себя на том, что наблюдает эту сцену совершенно отстраненно, как в партере сидит.

- А вы к Тао снарядились? – продолжает на языке Тургенева Краснянский, втирая в виски лежащего что-то из крошечного тюбика, - Не советую вам его беспокоить! Он как раз созерцает астральные зеркала, а меня послал предупредить вас о скором прибытии двух недостающих звеньев. Лично вас, генерал, он просил быть к прибывающим особенно сдержанным и терпимым. То есть, никакого гнева, как бы они не пытались его в вас вызвать!

Я  жив? – поднимается с земли Олег. И заоглядывался вокруг, - Где она?

- На него кобра напала! – пояснил генерал.

- Как? И не укусила? – вскочил австралиец . – Я занимался змеями. Редчайший случай! Только местные колдуны могут остановить атаку кобры!

И углубился в рассуждения о повадках пресмыкающихся, мягко, но настойчиво уводя новых своих знакомых от… Тао.

 

   Уже дома, отделавшись от Краснянского, генерал спросил:

- Что, хлопче, струхнул? Выходит, пострашенее “духов” эта тварь будет?

- Она не тварь! – качнул головой Олег, а губы плохо еще его слушаются, - Она все поняла. Ее Бог мне послал.

- Думаешь, Бог? – Иван Федорович вспомнил льющиеся кольца и плечами передернул, - А по мне она самая что ни на есть мерзопакость.

- М-мы одной крови! – качнул буйной головой Окольничий.

- Человек ко всему привыкает. Главный из божьих даров – привычка! Вот только себе мы выбираем не самые необходимые! – вплетается в диалог “афганцев” дистилированный русский язык.

- Тао давно знаете? – в упор спрашивает австралийца генерал.

-         Давно! – в простой своей манере отвечает тот, - Он мой гуру!

 

- Не в моих правилах расспрашивать, но вопросы возникают. И чем дальше, тем больше. – говорит Иван Федорович чуть позже, на веранде в креслах устроившись.

- Зато я излишне любознателен. – прищурился Олег.

- Это твоя работа! – Иван федорович не то, чтобы встревожен, но ощущает наростание какого-то постороннего воздействия, подминающего под себя его, любое давление ощущать отвыкшего. – Все равно от печки начинать надо.

- Так вон она печка! С австралийцем что-то там затевает в страшной тайне. – кивает Олег на бабу Таню, жестикулирующую перед высунувшимся из палатки австралийцем.

- И что это за страшная тайна? – зевнул генерал.

- Сегодня, после ужина и узнаем! – притворное безразличие генерала Олега забавляет.

Иван Федорович усмехается на его мысли:

- А ты думал? Получается, что я совсеми этими микропричендалами, - он постучал через ткань кармана по микрокомпьютеру, - ничто по сравнению с каким-то голым и босым Таем?

- Выходит, что так, шеф! – подмигивает ему Олег.

Встал генерал, белый костюм поддернул, как китель:

- И что мы решим, князь?

“Князь” вытянулся:

- Предалгаю ничего не решать, товарищ генерал!

Тот опять щелкнул ногтем по карману:

- Я  в схеме, понимашь, в игре! И  рад выскочить, да страна наша тогда существовать перестанет. Развалится великая родина, понимашь!

- Зачем же вытогда пошли на эту авантюру с корабликом? – сузил глаза Олег.

- Видишь ли, Олег Николаич, у меня появилась возможность отдохнуть! – устало улыбнулся Иван Федорович.

Молчит Окольничий. В откровенности его давнишнего шефа сквозит наростающая жуть. Такая же почти, как в его недавнем диалоге с коброй.  И дрожь прошла по телу дессантника.

- Спокойно, капитан! – руку на плечо ему генерал, - Только что вы предложили самый достойный выход – ничего не предпринимать! Так что будьте и сами достойны слов своих!

- Есть быть достойным! – почему-то шопотом ответил Олег.

Пейджер пискнул.

- Что там? – приостановился уходивший уже Иван Федорович.

- К острову приближается пловец. – прочел Олег.

Генерала сообщение не остановило:

- Ты знаешь, что делать. Кстати, поговори с Юлей! Как она там? И вообще, где наш непризнанный гений?

- Слушаюсь! – и прошел в дом Олег. В коридоре его перехватила Кира:

- Я  в последнее время боюсь к нему подходить, но хоть вы, Олег, успокойте меня!

- Что-нибудь случилось? – Олег наперед знает, что может рассказать ему эта дама.

Он так думает.

- Когда и во что все это разрешится, голубчик? – шопотом Кира, - Я же физически чувствую почти это ускоряющееся с каждым днем вращение!

Собеседник ее нажал на сенсор записывающего устройства.

- Стою, сижу, хожу и одновременно вращаюсь. У меня вот здесь, - она прижимает руку к груди, - здесь замирает и дурнота возникает даже.

- Могу предложить вам “Аэрон”! – все еще шутит Олег.

- Ну, конечно, вас это не может удивлять! Вы очень изменились вместе с вашим шефом!

Она не права – ему очень интересно, что она говорит, а еще интереснее, что скажет дальше.  Иван Федорович наблюдает их, плескаясь в бассейне, и естественно слушает их разговор.

- Если бы я умела рисовать, - продолжает Кира, - нарисовала бы вас, например, вот так: тело – оболочка, скафандр как. Внутри же Душа. Гладкая, шаровидной формы. И к телу ничем не прикреплена и вращается совершенно автономно, полностью освобожденная от реальности.

И осеклась, пораженноая сказанным ею же. А Олег рассматривает “портрет”. Он-то рисовать умеет:

- В вас, Кира, заключен большой, необходимый людям талант!

- А то!! – усмехается Иван Федорович, укладываясь на горячие плиты. Укололся вдруг о “жучок”, вырванный прямо с нитками из белой ткани. Он догадывается, кто его так, но сейчас внимаетльно слушает Киру.

- Да и в вас, Олег, клады несметные. Я в детстве говорила – “несмертные”!

- О, они знают, что говорят! – и открлючается от генральских наушников, полагая, что собеседница его больше ничего не скажет.

- Но вы не ответили на мой самый первый вопрос! – не отпускает его Кира.

- Это про когда и как? Так вы сами и ответили. Только я не знаю, чего мы все ожидаем. Не того ли, что мы все превратимся в таких существ, одно из которых вы только что так здорово описали. А вдруг произойдет наоборот, и души их прорастут сквозь свои тела, чтобы слиться, срастись с окружающим. С природой этой… Кстати, знаете с кем я сегодня встретился?

- Подождите, я сама попробую… Змея. Та самая? Боже!

- Та самая. И она не убила меня. Возможно потому, что я отключился. Они не люди – лежачих не бьют!

- Нет. Она простила вас. Вот вам пример прорастания сквозь скафандр. Ох, и выражаюсь я! Топором…

Олег снова нажал на сенсор:

- А это значит, что можно манипулировать этим гладким, обтекаемым. Пока что в экстримальных случаях процесс происходит спонтанно, чьей-то помимо нас волей.

- И вопрос в том, можно ли самому управлять этим процессом.

- Нужен ключ, нота воздействия. Суперсенсорный включатель. – забыто звенит Кира.

- Вибрацию-шифр! – кричит и олег.

- Вас слушает весь остров! – подходит к ним Иван Федорович и, как впервые, рассматривает свою дорогую подругу. – А мы всю нашу с тобой жизнь мололи всякий вздор.

- Не зря я, Ванечка. На Филиппины просилась!

- Ну, положим, ты на острова Паумоту рвалась!

Но снова к Олегу отворачивается Кира:

- Но как, как найти эту ноту, шифр?

- Подождем, - отвечает за Окольничего своего генерал, - А ты, князь, сначала к Юле, а потом за студентом. Его Пятый ведет.

- Слушаюсь! – пошел было олег, но вернулся, - Вот вы мне все князь да князь…

- Не нравится что ли? Ну-ка присядь, послушая, что я про тебя знаю.

И здесь, на террасе плетеного бунгало узнал Олег, что является прямым потомком князей Голициных по женской, правда, линии. Мужскую выпололи под корень.

- Так что ты в память о матери своей, товарищ Чижиков, эту тонюченькую голубую ниточку нашими рабоче-крестьянскими кровями не забивай! Пусть себе течет и облагораживает, понимашь! Это ж надо, такая тонюсенькая, а победила!

- Победила? – засомневался Олег.

- А то нет? Вон, здесь ты, среди окияна, в числе тех двенадцати, что эту плетенку куда-то там стронет. Змеюка и та в тебе своего узнала! Она ж тварь тоже с голубой кровью!

- Уж и с голубой! Надо у австралийца выяснить! – уже смеется Олег, - Вам, товарищ генерал, меня надо бы и к ордену представить. Посмертно. Как загремит наш кораблик на дно или куда еще подальше…

- Но самое главное твое достижение, князь, - Тебе и только тебе открылась вот эта наша Мимоза! – генерал взял руки Киры в свои.

- Вот! – воскликнул Олег, - Он пророс в вас!

- Но опять-таки не сам! – почти огорчается Кира, - Нота, нота какая?

Иван Федорович захохотал.

 

Олег, тоже посмеиваясь, отправился выполнять приказы шефа. Минут тридцать полежал рядком с женой, довольно искренне утешая ее, и грустно убеждаясь в том, что им прорасти друг в друга не суждено.

 

Иван  же Федорович отправился на другой конец острова, где Седьмой выловил давешнего пловца. Пешком пошел, хотя до ужина времени оставалось совсем чуть-чуть. Успеть бы!.. Тут и случилось с ним вот что. То ли задумался он слишком глубоко, то ли еще как, но вот – уже стоит возле Седьмого и на голого человека смотрит. Только в ушах звон, да пейзаж маненько плывет…

- Что уставился? Узнал что ли, товарищ генерал? – говорит ему этот голый. И несколько раз повторяет, пока Иван Федорович эту шарообразную душу, о которой Кира так красиво и непонятно, в себе тормозит. Он даже видит, как она ход замедляет.

- Да ты никак оглох совсем? – поднимается с песка пловец, - Эй, генерал! Я  это – сержант Федоров из Двенадцатой!

Седьмой приподнял ствол карабина:

- Место!

- Отставить! – выговаривает, наконец, Иван Федорович и на песок опустился, - Ну, что, сержант, долго плыл?

Он не знает этого человека, но видит – свой!

- Долго, товарищ генерал! Сначала на верблюдах колыхался, потом на пароходах. И вот! Цели достиг… - сказал и задохнулся.

- Я  вас слушаю, сержант, если целью вашей было поговорить со мною на этом безлюдном пляже! – щурится Иван Федорович, пытаясь восстановить резкость в хрусталике.

- Сволочь ты! А цель моя не болтать здесь с тобой на песочке, а просто в морду тебе дать! – и бросился на генерала.

Покатились.

Седьмой кинулся разнять, но генерал прохрипел:

- Уйди, Пашка! Я  с-с-ам!

Седьмой и отпрянул, пораженный, что шеф знает его по имени. Но глянув, что сержант одолевает, изловчился и стукнул ребрами ладоней по определенным точкам. Тот и сполз на песок тестообразной массой.

- Зря вмешался! – отдувается генерал. Поднялся, одернул костюм, как китель, - Я бы и сам!

- У меня инструкция, - заметил Седьмой, - вас и ваших людей охранять от всех и всего!

- Даже от насекомых? – отмахнулся от какой-то назойливой твари генерал. Кивнул на бесчувственного сержанта, - Чего плыл-то? Сам, главное, катеров вокруг до черта!

- Полиции боялся! – ответил Седьмой и включил запись.

“Я, парень, от “духов” на английском “кресте” в Пакистан попал. В госпиталь ихний. Еле сшили. Запрашивали Родину. А она, как узнала, что я из Двенадцатой, козью морду сделала в натуре. Родина, мать ее! Тогда “крест” меня в Австралию. Вот мимо вас случилось проходить. Глянул я в бинокль, а на пляже мужик загорает – точь в точь наш любимый генерал. Вот и поплыл проверить…”

- Двенадцатая… - ворчит генерал, - Будь она проклята эта двенадцатая!

Это ведь от него хрупкий академик узнал об “инцинденте” с расстрелом Двенадцатой своими, чтобы потом под топот и улюлюканье откормленных депутатов в фоормах взывать к общественности… И это все, что смог тогда Иван Федорович сделать в память о пропавших своих ребятах.

- Это ты, гад, приказал расстреливать нас с вертолетов! – хрипит придушенный мальсть Седьмым сержант, - Из “калачей” садили, падлы! Мало не показалось!

- А мне приказ был садить из гранатометов! – генералом начинает овладевать более близкая мысль.

Сержант запнулся:

- Так вот почему почти все уцелели?

- И все небось желают мне в морду, как ты? – усмехается Иван Федорович, - Скажи мне лучше, сержант, ты меня первым увидел, как я здесь вот сейчас появился?

- Не в морду желают, а с землей смешать! – инерции однако в сержанте накопилось.

Ответил Седьмой:

- Никак нет. Шеф! Я первым вас увидел. Шорох за спиной, обернулся, а вы уже за спиной. Тихо подошли!

- А как, откуда я на пляж этот вышел? – в смятении допытывается Иван Федорович.

- Вроде как и ниоткуда! – оторопело отвечает, наконец, сержант, - Я даже сначала подумал – глюк! У духов баловался, знаю, как это бывает. Я, правда, этим не увлекся, как другие из наших. Цель святая была. А теперь что-то и не знаю…

Иван Федорович тем временем по своим следам идет. Вот! На середине пляжа обрываются они…

- Пошли на ужин! – махнул рукой.

Пискнул пейджер: “Кира интересуется, какого знака прибывший?” Генерал спрашивает у Федорова, когда он день рождения справляет.

- 18 января. А что?

У сержанта все перепуталось в голове, а душа его, скрипнув, тронулась вокруг оси, разбрасывая по мере возрастания скорости вращения на стенки бренной оболочки ошметья злобы, обиды, мщения и чего-то еще липкого вонючего, цвета раскисшей ржавчины. Его даже замутило и трижды по пути к базе рвануло и дважды пронесло.

Павел слабо недоумевал, а Иван Федорович каждый раз крякал только, если и не понимая, в чем дело, то ясно созерцая так сказать процесс.

 Так что доставили они “новенького” опустошенныи и телесно, и душевно.

- Вишь, что срубили! – показал на кораблик генерал.

Сержант хотел было послать генерала вместе с его игрушкой по матери, но губы его, высохшие вследствие обезвоживания организма, шепнули:

- Красиво, бля…

И даже с благоговением, ага.

- Ты за речью-то следи – дамы здесь! – толкнул его в бок Седьмой.

К ним уже подходила Кира. Близко-близко подошла, вглядываясь в желтые глаза сержанта:

- Вот и Козерог прибыл! – торжественно так произнесла, - Остались Рыбы!

У Ивана Федоровича аж в голове скрипнуло:

- Кирочка! Дитя мое! – обнял он астрологиню.

И сержанта поразило одинаково холодное выражение их таких разных глаз:

- Вы что брат и сестра?

- Братья-сестры! Вот уж чего терпеть не могу! – отрезала Кира и прибавила помягче, - Успели к ужину! Ждем, не начинаем. Татьяна там что-то с австралийцем затеяла.

- Я сегодня больше неприятностей не жду! – обернулся к сержанту генерал и прямо в зрачки ему, - Свой я, понял? Или не научился ты еще отличать это от этого?

И показал сначала фигу, а потом средний палец.

- При даме, товарищ генерал? – побурел сержант коричневым лицом. Оба его сопроводителя неудержимо расхохотались.

Кира тоже захихикала, но на пороге столовой, покраснев, шепнула:

- Ванечка, как мог ты показать незнакомому человеку… ку-киш? Что он о тебе думать будет?

К изумлению присутствующих Иван Федорович подхватил Киру на руки и, как ребенка, подкинул к бамбуковому потолку.

Забыто визжит Кира.

Олег все испортил:

- Студент не отзывается. Заперся.

Баба Таня покачивает на баловство соратников головой. Впрочем, это поднимает тонус публики. Только вновьприбывший сидит, голову угнув. На ее прозрачный изучающий взгляд громко говорит через стол:

- А ты в этой секте поди заместо богородицы, мать?

Не отвечает чудная старуха.

- Глухая никак? – разочарованно тянет сержант.

Сзади Котофей ухватывает его за ухо и пребольно начинает трепать:

- Как в гостях себя ведешь, сукин ты сын?

Афганец тянется за ухом. На лице его застыло детское выражение.

Столовая задрожала от хорового хохота.

Сержант извернулся – прием провести, но Олег как клещами сжал его руки:

- Без глупостей, Федоров! Старик ведь прав.

- Понял. Отпусти! – рыкнул только.

   Откушали. Австралиец следит за бабой Таней. У него все готовов. Круглая комната обвешана динамиками. Даже прожектор имеется. Звуковоспроизводящая аппаратура на полочке под белой салфеточкой.

Баба таня к еде не притронулась. Перед подвигом не до еды!

А генерал, дверь выдавив, стоит перед покачивающимся в гамаке сексгигантом. Молча стоит.

- Что же вы не орете на меня, начальник? Я  готов выслушать ваш солдафонский монолог. Даже к побоям готов! Да ко всему, черт возьми! Как же, такой проступок в зоне совершил – шлюшку начальника заделал!

Душа Ивана Федоровича плавно вращается внутри напрягшегося тела. Отсутствие поддержки со стороны сияющего этого шара делает напряги тела нелепостью. Генерал как бы вышел из тела и со стороны наблюдает разговор с холодным интересом.

Мирное посапывание супротивника, его странно-прозрачный взгляд заставляют и Курганова почувствовать нелепость своих наскоков.

- Пошли, поедим! – вымолвил наконец генерал и, сам не понимая, как это он, бауманец поплелся за ним.

Усевшись среди ужин уже заканчивающих Иван Федорович кинул своему визави:

- Хорошо все-таки, когда есть чувство меры!

И так хорошо улыбнулся смутьяну. Что губы того сами расползлись в улыбку.

Стульями задвигали – уходить кто куда. И Краснянский поднял обе руки:

- Попрошу стулья от стола к снене переставлять!

- Не пора ли тебя на родину отправлять? – в рифму пошутил Котофей, но послушно поволок свой стул к стенке. Ерофей с Олегом уже стол с середины поволкли, так что Студент с  генералом остались сидеть посередине образовавшегося круга.

Баба Таня походкой идущей к роялю пианистки выходит в центр и останавливается между еще не дожевавших ужин врагов. Автсралиец замер у своего пульта.

Глуховатым голосом не привыкшим ораторствовать, раскачивая головой и руками будто штурвал крутя, читает она свой стих.

…На последней гласной, которую она почти вывыла, - еще немного и слушатели рассмеялись бы на ее вой! – потомок казака включает органную пиесу одного из сыновей великого Баха. Бунгало сотряс мощный До мажор.

Иаван Федорович признавался, что так не морозило его давно-о. Курганова вообще начали душить рыдания. Когда-то родители таскали его на органные вечера. Олег жену обнял, и их бьет одинаковая дрожь, стрясывая все лишнее, налипшее само и не само.

Краснянский, единственный из всех, кто воспринимает происходящее как должное. Стихом и читавшей он искренне вострогнулся, а уж музыка текла в нем вместо крови. Он единственный, кстати, кто захлопал в наступившей тишине. Ерофей даже шикнул на него и, ни к кому по обыкновению не обращаясь, сказал тоже с подвыванием и почему-то на “о”:

- Домомй, однако, пора!

Котофей так одурел совсем:

- Как стакан заглотил, ей-богу!

Кира пошла пятнами и хотела немедленно сказать что-то очень важное. Кому? Ванечке? Нет! Тот машинально дожевывал то, что не смел жевать во время действа.

Кому же сказать, Господи? И что сказать? Шарит Кира по лицам, ищет глаза, в которые можно впасть…

И Олег поднял лицо ей навстречу:

- Вот он ключ, Кира!

Она только руками всплеснула и выбежала к океану. На ступенях застыла. Внизу шумело сильнее обычного. Штормило, и огоньки дальних судов смятенно мигали. И как не была Кира взволнована, но на одно судно обратила внимание – слишком близко уж подошло оно к их берегу.

Да что ей, открывшей ключ ко всем человеческим душам какое-то судно! Душа ее проросла в неспокойный вечер, считай уже ночь. В звуки, заменившие в темноте зрительный ряд. Ушами она сейчас видела больше, чем глазами днем. И первой, таким образом почуяла чужое присутствие, кольцом обхватившее их лагерь. И это именно сейчас, когда “обнялись миллионы!”

Олег, неслышно возникший сзади, проподнял ее за локти и несет к бунгало.

- Что это значит? – трепыхнулась было она.

- Так надо! – шепчет.

Очутившись снова в круглой столовой, бросается Кира к Ивану Федоровичу:

- Ванечка! Мы окружены кольцом неприятеля!

Генерал с притворным возмущением всплескивает руками:

- Чудо мое! Ты хронически начинаешь меня опережать! – и обращается ко всем уже вполне серьезно, - Господа, друзья и товарищи!  А также враги мои достойные! – это он к сержанту с Кургановым, - Стараниями вот этих двоих, вполне честных и преданных своему делу, сюда явятся сейчас те, кому они никогда не изменят. Явятся, чтобы, наконец, убить меня. Возможно и всех вас, включая мжеду прочим и своих. Молчать! -–крикнул он сержанту, - Хорош бы я был, если бы поверил вашим афганским страстям!

- Вот это да! – воскликнул Котофей, - Нас- то за что?

- Ты можешь предьявить им свой партбилет! – посоветовал Ерофей.

- Как же предьявлю? Дома он остался! Вы ж меня как хватанули – ничего не успемши! – заскулил ветеран.

- Ну, тогда ползи к ним на коленках – пощады проси! Они это любят. – И, отвернувшись от снова врага, спросил, - Что делать будем, начальник?

- Что с кораблем будет? – ахнула баба Таня.

- А как же наша доблестная охрана? – оглядывается на Олега Юля, - Иди и вы с этими подноками заодно?

- Именно теперь, когда всем удалось сойтись в До мажоре! – это Кира.

- Не дремлет Лукавый! – шепчет баба Таня.

- Мне почему то кажется, что все будет хорошо! – обнимает ее за плечи австралиец.

- Тебе хорошо говорить – ты местный! – кричит ему Котофей.

- И тебе хорошо, товарищ! Ты ведь ихний! – шлепает его по спине Ерофей.

- Так документа, говорю ж, нет! – Котофей вдруг фыркает непонятно.

- Все ваши документы в банке одной иностранной державы! – веско сообщает олег.

- Тоды мене хана! – оседает на стул бывший вертухай.

- А кака тебе разница? От водки загнуться или от руки твоих товарищей? – продолжает издевку Ерофей. Он почему-то почти весел.

- Спещу сообщить, - поднял руку Олег, - Они все обо всех знают, так что врать им – себе вредить!

Иван Федорович обводит собрание насмешливым взглядом:

- Это, господа, как смерть. Кстати, первый и последний шанс подвиг свершить. С девяти до десяти, как у Мюнхгаузена! – и на часы взглянул, - Вот! Как раз девять часов. Значит, они будут здесь с минуты на минуту.

- Откуда интересно вы знаете такие подробности, генерал? Может быть, все-таки не я, а вы на них работаете, радетель вы наш? – визгливо выкрикивает бауманец.

- Я, Сопелька, все твои донесения прочитывал! – отзывается генерал, улыбаясь не ко времени светло и ясно.

- Да вы – сам сатана! – шипит Курганов.

- Давай я его вот этими руками! – предлагает Котофей, надвигаясь на студента.

- Не трудитесь, Семен Иванович! – впервые называет старика по имени генерал, - Слушайте мой последний приказ! Расходимся по каютам и ложимся спать. Да, да! Пусть они продолжают нас считать московскими “чудями”. А вы, двое, бегите к ним и сообщите, что все в порядке. Можно вырезать, мол!

И тут сержант показывает генералу средний палец.

- Кирочка, любовь моя неспетая! Что это он мне показывает, а?

- Это, Ванечка, средний палец левой, прости, правой руки.

- Видишь, сержант, каких матерых врагов передаешь ты в руки правосудия? – качает головой генерал.

- Кончай травить, командир! Оружие лучше раздай! Нас тут мужиков хватит. Пусть и с прибабахом большим, да не это главное!

- И мне дайте! – вздирает подбородок бауманец.

Руки развел Иван Федорович:

- Оружия не держим. Не для того собирались здесь. Так ведь, Татьяна Ивановна? И храни всех вас, Бог! – кланяется всем в пояс и первым покидает столовую.

- Сектанты, как есть сектанты! – и в сердцах бьет в плетеную стену сержант.

И стена плавно, как во сне, падает в темноту. В пролом устремляются друг за другом Ерофей, Котофей и сержант.

Баба Таня усаживается на стул прямо напротив двери. Олег, Юлю уводит в коридор, но возвращается:

- Чуть не забыл! – и бьет Курганова по лицу, - Сдачи не надо!

Студент забился в рыданиях, бабы Тани не стесняясь. Она подходит к нему и глащит по вздыбленным волосам, так напомнивших ей в первое его появление вихры сына.

- Успокойся. Не тешь нелюдь, что наползает сейчас сюда, своей слабостью. Дай, прчешу тебя! А лучше давай к бассейну сходим – умою тебя!

И повела. Не к бассейну, к океану…

 

   Неспокоен был океан. Волны подкатывались к самым ступеням и тревожно рокотали. Прямо со ступени зачерпывала эту тревогу и умывала зареванное лицо несгибаемого Мцыри. Всхлипы его стихли.

Потом они сидели рядом. От нее исходило забытое – теплый покой. Как раз то, чего не добрал он в детстве. Был он не единственным ребенком в далеко небогатой семье. Отъезд в Москву. Поступление. Да не куда-нибудь – в Бауманский! Об этом знал весь их маленький городок. Родители млели. А на предпоследнем курсе случилось. Это. Вечный зов. И пошло и пошло.

Все рассказываемое Кургановым баба Таня выслушала, как в себя приняла. Однако, душа ее вращалась в тревожном режиме, океану подстать.

- И я решил мстить всем, всему, породившему ложь, подлость, предательство. – продолжал студент не совсем подходящую к моменту исповедь.

Но баба Таня слушает, потому что так надо. Лицо только водой соленой ополаскивает.

- А что убить согласился? Иван Федорович поразил меня сходством своим с деканом, который меня отчислял “за аморалку”. Такой точно солдафон. Что он в науке там делал – хотел бы я посмотреть!

Баба Таня поднялась вдруг, взяла исповедывающегося за руку:

- Ты вот тоже мне напоминаешь. Но пора идти!

- Куда? Там они. Нам по берегу уходить надо!

Баба Таня взяля его лицо в ладони, стиснула крепко. В темноте глаза пытается разглядеть:

- Бежать хочешь? Ты ведь не труслив!

- Они легко убивают. – бормочет Курганов.

- Пойдем! – тянет его за руку бесстрашная, - Неужели не интересно тебе посмотреть на Божий Суд?

- Я – технарь! Бог ко мне не залетал. – вяло сопротивляется главный строитель корабля.

К бассейну подошли.

Дом освещен весь, так что цепь автоматчиков видна отчетливо. И баба Таня ведет трепещущего прямо на эту цепь.

- Это безумие! – твердит Курганов и переходит на два слова, - Боже мой! Боже мой!

Кивает баба Таня на этот его переход. Сама не зная, зачем, идет и ведет спутника своего на верную смерть. Застывшие ребята с “калачами” все ближе Странно, но на их шаги и на “Боже мой!”, говоримое, можно сказать в полный голос, они как бы не реагируют. И тревога сменяется в бабе Тане ликованием:

- Митенька, это Он! Это Тао… Тао… Тао…

Спутник ее прибавляет к двум своим словам и это третье. Бессознательно вполне прибавляет.

И вот, будто невидимки какие, проходят они сквозь цепь. Один справа повернул голову на голоса, но не увидел.

Бегом к дому!

А там в креслах, между которыми вершила она совсем недавно свой порыв, двое сидят. Иван Федорович и бывший его Секретарь. Молча сидят. Иван Федорович по своему обыкновению, а вот гость незванный… А там кто его знает, может и зван кем? Гость молчит, потому как, что он такое есть один, без своих телохранителей?

- Что новенького? – обратился к вошедшим генерал.

- Они нас не видят! – выпалила баба Таня.

- И этого не видят? – указал Секретарь на Курганова, продолжающего творить первую в своей жизни молитву.

- Мы вместе шли! – вежливо баба Таня, хотя незнакомец ей не очень-то. – Не будем мешать вашей беседе! – и проводит новаого своего дитятю через столовую в комнату Киры.

Та спит, подложив ладошку под правую щеку. Баба Таня восхищена:

- Вот как надо! Пошли, Митенька, ко мне. Я  тебя уложу.

 

- Что вы с ним сделали? Он и был придурком, а теперь  совсем идиот! – секретарь закуривает. Рука дрожит. – Смотри-ка и курить не хочется! Вот что значит курортный воздух!

- У вас глаза-то опять красные. Вы продолжаете плакать по ночам? – не удерживается Иван Федорович.

Он и хочет ненавидеть этого выхоленного мерзавца, но что тот без застывших перед невидимой преградой автоматчиков?

- А знаете, Иван Федорович, - улыбается вдруг тот, - Я заказал вас именно за этот ваш вопросец?

Генерал краснеет вдруг:

- И взаправду! Скверная шутка, гаденькая и трехсмысленная. Вы уж простите меня ради Бога!

В кресле даже привстал и выю нагнул.

- А когда вы сюда ускользнули, - продолает секретарь, - Я решил отомстить пострашнее.

-  “Мстят только лакеи!” – и оживился генерал, - Вот как бывает! Был писатель. Тома написал сочинений, значит. А осталась от всего одна фраза! Выходит, и я обернулся к вам только одной этой идиотской фразкой. Но почему? – выкрикнул вдруг генерал. Вскочил да еще стулом плетеным об пол. – Почему вы терпе-ели, полча-али, таили в себе обиду, лелеяли в душе такую змеюку? Зачем? Мы ведь могли стать просто сотрудниками. Друзьями, быть может! Как вот зовут вас?

- Вы и этого не помните? – снова пытается закурить секретарь. И снова не получается у него.

Иван Федорович замер:

- Так это я сам. Сам змею эту в вас и выпестовал. Не вы – я мерзавец и есть! Фу! Какая же гадость!

Он даже на колени опустился было, но головой мотнул:

- Не! Вот на колени – это не мое!

Тогда шагнул он к врагу, обнял крепко и в ухо бережно с безнадежной почти надеждою, что поймет:

- Простите мне эту глупость! Бес попутал!

Напрягся гость, тренированно-ловко выскользнул из теплых рук бывшего шефа. Как рыба.

Сейчас в свою тину уйдет. Такой улов. Не зевай, рыбак! Забудь о том, что тельцы рыбу не употребляют, а значит и не ловят.

- Вы ведь сюда трудами огромными , я знаю, добирались. Чтобы свидеться. Остальное потом! – взахлеб говорит Иван Федорович, только бы остановить, а там и оставить этого, в общем, достойного противника. Подле себя. Оставил же он Курганова? Даже сержанта, похоже, убедил. – Вы же умница! Мы на великое дело здесь встретились! Через дебри бурелома исторического.

- Ну и дела! – поднял брови секретарь, имени которого мы не узнаем по-видимому, даже если и назовется он, потому что Олегом точно установлена принадлежность этого красавца к Спецподразделению  №28-в.

- Так и я ведь не лыком шит, - сыпет словами генерал, задним умом или каким-то шестым, седьмым чутьем зная, кто перед ним.

Господи! Помоги мне! – просит он то, Кирино пушистое и светящееся. И тотчас окутывает его ни с чем ни сравнимое тепло, а через него и человека-рыбу. Тот даже глаза свои заплаканные прикрыл.

Собеседники снова распались по своим креслам и надолго замолчали.

 

   А сержант с пенсионерами в это время обходили боевиков и высвобождали не без труда из закосневших рук их несъедобные “калачи”.

- Сейчас бы бубличка да с молочком! – хныкнул Котофей, почти с умилением разглядывая русские лица потенциальных своих убийц. – Гляди-ка, Николай, этот вот скуластенький на мово Витьку похожий.

- Так может он и есть? – машинально отвечает Ерофей, озабоченный, куда все эти трофеи пристроить.

- Эх, ты, нерпа недосоленная, Витек мой о прошлом годе от водки помер.

Ерофей матюгнулся и положил свою голову на покатое плечо товарища. Помолчал несколько и спросил:

- Куда пушки денем, чтоб не стрельнули ни в тех, ни в этих?

- Тады в окиян! – мотнул Котофей в сторону неумолчного рокота.

- Это отплывать от берега недо, а на чем? Да и волна большая! – возразил сержант, похожий на новогоднюю елку, автоматами да гранатами кугда б елки украшали.

- А ежели в бассейн? – Котофей двинулся в сторону подсвеченной голубой емкости.

- Пошли! Я надумал, куда. – остановил его Ерофей.

У трапа, снарядившись уже на корабль взбираться, обернулся он к пыхтевшей под ощутимым весом “елке”:

- А ты из чьих же будешь, солдатик? Приметил я, что генерала нашего ты не… это.

- Приметливый больно. – буркнул не вежливо тот.

- И то,Коля, враги они завсегда ласкавые да смирнаи… Вот как ты, к примеру!

- Лезь-ка первым, адвокат с жопой! – отозвался Ерофей.

И Котофей полез, слабея от смеха. За ним мотнулся сержант, а потом уж и сам Ерофей с тесаком под мышкой. На всякий случай. Был у него с лагерей еще приемчик – зек из разведки показал. Выручал не раз! Вообще Ерофей знал немало подобных хитростей. До сих пор недоумевал, как мог попасться к этим неповоротливым дебилам из ГПУ. Да что он – следователь и тот издырявил подследственного волчьим взглядом:

- Эх, солдат! Что же ты тут потерял? Со своим послужным мог бы ко мне сюда и не спешить.

Про то, что дочка-пионерка круглым почерком отличницы на отца донос накатала, Ерофей знать не мог. Этот же следователь и показал ему листок в линейку с синими полями.

- Держись, мужик! – сказал. Чаю дал, махорки. И пока угожался подследственный орал матом да ремнем хлестал по голенищам своих начищенных, как у товарища Сталина, сапог. Ерофей едва успел стакан отставить, как в дверь постучали. И тогда следователь столкнул его на пол, ремнем по морде  да сапогом в грудь прилично так. Так что вошедший майор с красными глазами увидел нормальную картину: зек в кровище на полу, через лоб багровая полоса.

- Что вы себеб позволяете, капитан? – пожурил даже Волка.

А Ерофею подняться помог, платочком нос ему утер. И все равно не удержался  подследственный:

- Что-то у вас, гражданин начальник, глаза красные? Никак проплакали всю ночь от жалости к нам?

И свет померк.

- Ты, Коля, чо там? Заснул никак? – свесился через борт Котофей, - Давай лезь! Светает ужо. А ну, омоновцы очнутся с петухами?

Но медлит Ерофей.

- Сходить бы поглядеть, – на дом кивнул, - что там начальство поделывает, так перебежчика этого неохота без пригляду оставлять.

Над бортом качнулась голова сержанта:

- Тебе что, отец, язык отрезать или уши обрубить?

- А ты никак мастак на эти дела? – зыркнул на него снизу старик.

- Мастак не мастак, а как “духи” это проделывают видал-наблюдал! – зактал сержант желваками.

- Да будет вам лаяться! – затенорил Котофей.

А сержант уже перемахнул через борт и смял, было, Ерофея, но изумленный сам оказался под ним да еще с тесаком у горла.

- Вот это приемчик! – захрипел, - Научи, а! Я тебя отблагодарю.

- И чем же ты меня, подкидыш, ублагодарить думаешь? – прошипел Ерофей.

- Там сам поймешь! – улыбнулся сержант, - Да и не сможешь ты меня подколоть!

- Думаешь? – из под лезвия выступила кровь.

- Знаю. – сержант прикрыл глаза, - Настоящих катов навидался. Ты на них не походишь!

- Говори все, что знаешь, парень! – шепчет Ерофей, а сам следит, как Котофей сноровисто стягивает последний узелок на конечностях сержанта. Сам – то унимает кровь из пореза. И унять что-то не может.

- Она у меня плохо свертывается. Полезал в ихнем госпитале и вот. Ничем не остановить!

- Они что же, влили в тебя чего?

- Наверняка! Я ведь в бараке “ЭКС” лежал.

- Господи! – Ерофей тесаком режет веревки, стянутые Котофеем с такой любовью.

- Я чемпионом был по энтому делу! – с сожалением наблюдает за ним Котофей.

- Ну, вы, отцы, самородки ей богу! – стягивает шею платком сержант, - Вот только кровь вы мне не вовремя пустили, чтоб у вас лысины закучерявились!

И некоторое время пенсионеры с интересом слушали затейливые коленца нецензурщины, после чего Ерофей дернул вертуоза за рукав:

- Идем-ка к Таю!

- Да, да! – оживился Котофей, - И как я забыл об ем? Он тебе зараз кровя твои восстановить!

Они потопали к лесу, расспрашивая нового своего товарища о чем угодно, кроме того, зачем он в самом деле к ним на остров пожаловал. 

 

   А Иван Федорович в это самое время держал в руках свою “золотую рыбку” и вместо трех желаний имел одно единственное, чтобы заговорила она человеческим голосом. Знание, что рыбы на это просто не способны, он упорно от себя отгонял.

- Так простил ты меня или как? – допытывается.

Никакого ответа в глазах холодных и действительно несколько красноватых.

- Ладно, давай говорить о понятном тебе? – и рукою жаркой шлепает по скользкому плавнику, - Могу ли я запретить тебе тешиться ненавистью к таким, как я? Лично я, - генерал стукнул себя по груди, - тебе не нужен, потому как с других сторон тебе просто неизвестен.

- Ох, как вы ошибаетесь, Иван Федорович! – молвила рыба, плавних от жаркой ладони отодвигая, - Вы сами о себе того не знаете, что знаем мы в вас.

- Ммы-ы! – мычит генерал.

- В начале нашей беседы я намекнул вам, что придумал вам нечто похлеще заказа. Вам не интересно узнать, что же?

Секретарь сразу оживился, похорошел даже.

Высоко подняв пушистые среднерусские брови, смотрит на него генерал и не хочет верить в необоримость вот этой частички облого и стозевного “мы”:

- Неужели не смогу я тебя – умного, красивого, здорового, молодо-ого совсем! – поставить рядом с собой, с нами?

- Вот за этим я как раз и послан, дорогой. Неотлучно, бессменно рядом быть! – на щеках гостя заиграл румянец, рыбам вообще-то не свойственный. Он готов был изложить свои резоны, но Иван Федорович поднял руку:

Голубчик! Планы вашей организации мне хорошо известны, а потому уже не изнетерсны!

- Вот интерес ваш не имеет никакого значения, уважаемый шеф! Фигуры расставлены, ход за вами. Да-с!

- Я покинул ваше поле год назад! Целый год прошел, и какой год! – Иван Федорович раскинул руки, взмахнул ими, как крыльями, и, улыбаясь совсем по-детски, взмыл к потолку.

Закинув голову, секретарь без должного удивления созерцал явленное чудо:

- Так это правда? А мы подумали, что Сопелька в очередной раз шизанулся.

Генерал погрустнел и опустился обратно в плетеный бамбук.

- И все равно я верну вас обратно! – упрямо буркнул.

- Куда это? – фальцетом пропел Гость.

- Туда, откуда все мы! – Иван Федорович поднял ладони вверх, и два сияющих столба фонтанами ударили в потолок.

- Да вы здесь на колдуна выучились у этого… этого. Черт, забыл, как шамана вашего…

- Бедный ты, бедный! – качает головой генерал, - Зачем тебе имя Его?

- Странно. На память я не жалуюсь, а тут – на тебе! – досадует представитель могущественнейшей органзизации.

Иван же Федорович, о Тао вспомнивши, сразу успокоился. И закружилась душа его, обрывая связи с этим рыбьим существом. Он встал:

- Отступаюсь пред лицом твоим! Вы свободны, капитан!

Даже козырнул машинально.

Лицо же гостя напротив смятением исказилось. Качнулся он, силой иной, чем до сих пор, охваченный.

- Что это? – струхнул.

- Следуйте за мной! – с вежливым отчуждением пригласил за собой Хозяин, давая понять, что визит незванного гостя завершен.

Вышли из бунгало. Иван Федорович провел его вдоль строя замерших товарищей.

- Даже разоружить успели! – лепечет неузнаваемо изменившийся гость.

- Мы все успели и впредь успевать будем! – припечатал генерал, - А вы, капитан, возвращайтесь на свое плавсредство с богом! Впрочем, - запнулся, - Не я здесь приказываю.

- И не я! – отозвался гость, - А посему без вас возвращаться не могу. Глуповато, конечно, но…

Даже на песок опустился.

Иван Федорович подумал немного.

- А пошли-ка спать? Вон, заря уже занялась. Отдохнем с часок. День по всему видать предстоит нелегкий.

Бывший секретарь его испытывает подзабытое уже чувство унижения от полного непонимания внезапной смены настроения у бывшего шефа.

- И это в вас всегда бесило меня больше всего! – выкрикивает, с песка не поднимаясь, - Эта полуидиотическая какая-то в вас несерьезность!

Иван Федорович протягивает сидящему руку и вздергивает его на ноги:

- Да будет вам! Неужели не смешат вас позы этих медитирующих против воли истуканов? Вот на этого, этого посмотрите! Медитирующий неондерталец!

Смотрит секретарь и действительно… Против воли его начинает трясти от смеха. Иван Федорович, глазами разъехавлись, наблюдает, как ссыпаются глиняные черепки с этой скукожившейся души. Как она, дрогнув и пропустив через себя спазм, трогается в путь вкруг себя самой, не без труда обрывая спекшиеся связи с телом, натренерованном на работу, лишенную всякого смысла. Бывший же секретарь, не в силах будучи прекратить в себе непонятный процесс, продолжает выкрикивать:

- Но ведь это мы сделали их такими! Мы с вами, генерал, вывели породу, вызывающую жалость или смех! Нам ли над ними смеяться? Полагаю, это просто кощунство или, как у вас там теперь – грех!

И смолк, увидев очередную для себя непонятность.

По утренней щетине гереальских щек скатывались очень крупные слезы. Отвернулся от невыносимости видеть такое и спросил:

- И когда они отомрут?

- А как Бог даст! – тихо ответил Иван Федорович.

К бунгало пошли, спать.

 

   С другой стороны к бунгало  подходили трое. Оторопевший сержант ведом был под руки двумя стариками. Близ корабля они растянулись на песке. В деревне вовсю голосили петухи. Из палатки австралийца выбрался человек в спортивном костюме и потрусил к лесу в ежеутренней пробежке, не обращая никакого внимания на оцепление. С веранды спрыгнул Олег и тоже побежал сквозь строй истуканов к секретам – людей своих развязывать. Он плохо соображал. Шей довольно бесцеремонно растолкал, отчитал за бессердечное отношение к подчиненным. Юля даже не проснулась, хотя генерал кричал в голос. Голова не гудела, но как-то непривычно функционировала и, что главное, совершенно от мыслей была свободна голова. Где-то за затылком возникла вдруг фраза, будто кто-то сказал:

- Смотри-ка, тебе таки-удалось остановить внутренний диалог!

Он даже оглянулся. Естественно, никого.

Вид недвижимого боевого, но разоруженного оцепления Олега почему-то не удивил. А голос за затылком заметил:

- Ты сейчас такой же, только ходячий.

По мере того, как он удалялся от дома, обычное состояние возвращалось. Ребята в секретах были целехоньки и вовсе не связаны. Все крепко спали. Пришлось по-очереди расталкивать каждого и молча указывать на объект охраны. Разбуженные серели в ответ, но нерадивость свою объяснить не могли. Окольничий приказал им держать на мушке оцепление, а сам вернулся к бунгало и устроился под окошком Курганова, в комнате которого генерал разместил Гостя. Мысли снова потеряли четкость и без удивления он наблюдал, как по площадке перед домом заходили какие-то люди в странных одеждах. Некоторые подходили к нему, и разглядывали, наклонившись. Похожи они были не то на древних греков, не то на римлян. Впрочем, национальность

Их была ему вполне безразлична. Вот и азиат подошел, на самурая смахивающий. К окошку подошел и по подоконнику постучал рукоятью кривой сабли. Выглянувшему секретарю поклонился и пригласил выйти. Тот через подоконник и спрыгнул. Отправились они к цепи. Деревянно поднявшись, Олег последовал за ними. Самурай касался каждого рукоятью сабли, а секретарь приказывал очнувшимся следовать за ним. Обойдя всех, японец отвел компанию одуревших спецназовцев к катеру, полузанесенному песком и знаками велел грузиться. Грузиться и уплывать к ядрене Фене! Секретарь следом за ними было полез на катер, но тут уже Олег вмешался:

- А вы, Штирлиц, останьтесь!

Секретарь узнал его, руку даже протянул, и Олег почему-то пожал эту скользкую, как рыбий плавник, ладонь с непонятной самому себе сердечностью. Улыбаясь, все трое смотрят, как катерок пошел по неспокойной воде к подложке.

- Они сейчас десант организуют! – шепчет Окольничий самураю.

Тот закивал, метя по спине косичкой, но секретарь отвечает ровной информационной такой интонацией:

- Не будет десанта. И вообще, ничего не будет…

- Вы в этом так уверены? – Олег подумал, сообразят ли его ребята, что им делать сами, - А вдруг им приказ из цетра поступит? Лодка же на спецсвязи – ежу понятно! Обстановку доложат и пошло-поехало…

- Центр – это я. И потом, кому все это нужно? – секретарь потянулся и сладко зевнул в голос, - Пора, однако!

- Что пора? – покосился на самурая Олег.

Но японец исчез как исчезла и толпа перед домом.

- Пора народ будить! – деловито ответил Гость.

К кораблю подошли. Капитан хитрого отдела наклонился над спящими:

- Одного не пойму, зачем он столько старья набрал! Эй, ветераны! Подъем!

- Это что еще за начальник? Никак командовать сюда явился? – ощетинился сразу Ерофей.

Да нет, старик! Только разбудить подшел. Для команды у нас генерал имеется. Да вот и он! Утро доброе, Иван Федорович!

- Уже на ногах? – приобнял его генерал, - И опять глаза красные…

И реакции ждет, улыбаясь.

Не обрятил на шутку внимания Гость – корабль прилежно разглядывает:

- Это для этого-то, шеф, вы Родину предали?

Подбоченился генерал:

- Выходит, для этого, Тариэл Самсонович!

Вряд ли это настоящее имя красноглазого кавказца, хотя генерал псевдонимами людей называть избегал.

Шизеет Олег от всего этого. От дома семенят уже дамы. Они достаточно отрешены.

Вот встали все полукругом перед кораблем, будто снимать сейчас кто будет. Курганов жмется к бабе Тане.

Постояли, постояли и на траву начали усаживаться.

- Откуда здесь мурава? – дивятся некоторые.

- Это я засеял. Канадская травка. На стадионах такую высевают, на больших газонах. Эта-то стимулированная, потому так быстро – за ночь всего! – и поднялась.

Из-за корабля  появляется автор информации, преподнесенной на безукоризненном русском языке, на каком разве что шпионы на Руси разговаривают. Многих переловили вот так, за разговорчивость.

- Иван Федорович, аппаратура отключилась! – шепчет Олег генералу на ухо.

- А на фига нам аппаратура? – слышит Тариэл. Душа его плавно прокручивается, мерцая серебристыми искорками, улыбка не сходит с красивых губ.

Иван Федорович просит австралийца продолжать информацию, справедливо полагая, что офицер ее величества знает всего такого больше прочих.

- Места на палубе расположены таким образом. Что обращзуют круг. На спинке каждого сиденья я выжгал… выжег знак. Так что каждый займет свое место!

- А ты, старик, боялся, что командира не будет! – берется Тариэл за трап.

- Эта что жа! – засуетился Котофей, - все сразу в энту карзину лезть? Вона ж развалится!

Курганов тут голос подал, и был голос довольно весел:

- Не развалится – сам Тао считал!

- Кто-кто считал? – повернулся к нему секретарь.

- Дед Пихто! – сдерзил бывший  бауманец.

Они все тут были из бывших.

- Грузиться на корабль по желанию! – отдал свой последний приказ бывший генерал.

- Разрешите поинтересоваться, во сколько же все это вам обошлось? – придвинулся к нему кавказец, обводя рукой и кораблик, и бунгало с пальмами – да весь океан.

- А во все! – просто ответил иван Федорович, - Руки мои чисты! Ни копеечки в них не задержалось!

- Иван Федорович! Вы были первым российским миллиардером!.. Я -то знаю, сколько у вас денег было!

- Постарайтесь меня понять, капитан! – усмехнулся бывший миллиардер.

- А ты молодец, генацвале! – глаза бывшего секретаря увлажнились. Он отвернулся от всех и первым полез в бамбуковое изделие.

- С конца, значит! – отметила прос себя Кира.

Котофей затыкал локтем Ерофея:

- Ко-оль! Чего глядим-то? “Калач” щас на нас наставит и тю-тю!

- Ну, закаркал! – ворчит Ерофей, но лезет вплотную следом за лакированными ботинками, сшитыми на-заказ в далеком Тбилиси.

- Тоже мне, Аника-воин! – сплевывает на канадскую травку сержант и, на руках подтянувшись, перемахнул прямо через борт.

Качнулся кораблик.

- Вот так вы точно его развалите! – метнулся к детищу Курганов и закарабкался на него с кормы.

- Какой блестящий сценарий, Господи! – бормочет Кира, вытирая глаза под неснимаемыми с первых дней очками.

- Не надо волноваться, но надо спешить! – подсаживает бабу Таню на принесенную откуда-то стремянку, приговаривает австралиец.

Тяжелая рука Олега легла на плечо британского офицера:

- Откуда взял лесенку?

- Сам смастерил. Из бамбука же! Специально для этого случая!

- Выходит, ты знал и знаешь, что будет дальше? – давит на крепенькое плечо Олег.

Краснянский сбрасывает тяжелую руку, улыбаясь впрочем:

- Я  же смотрел, что дальше. И решил, что для наших дам со стремянкой будет удобнее.

Иван Федорович подошел:

- Значит ли все это, что вы знаете, как и куда мы поплывем, о иноземец?

- Конечно. – кивает австралиец, уже взобравшись на борт. Сверху вниз на Ивана Федоровича глядит. – Только не иноземец я, русский. Мы все здесь русские братья!

- И сестгы! – грассирует Юля, - Олежек, закинь меня туда!

Закидывает, как перышко. Сержант с тариэлом подхватывают визжащую. Олег тоже через борт следом, из чужих рук жену выдернул, обнял:

- Испугалась, цаца ты моя!

- Как-как?

- Цаца!

- Называй меня всегда так – страшно волнует…

- Ничего удивительного, - вмешивается в чужой интим Тариэл, - по грузински “гакоцо макоцо” – хочу целовать!

- Согласен! – теряет голову Олег, - сначала “Ца-ца”, потом “цо-цо”, а потом уже…

- Иван Федорович, я так не играю, да! Они тут целуются. Мне тоже хочется, да! Давай, бабуля, я с тобой что ли поцалуюсь! -–валяет дурака секретарь.

- Потом как-нибудь. Если захочешь… - отзывается баба Таня, отмечая что настрой присутствующих резко взмыл вверх Вон и сержант что-то Котофею на ухо и тот, ногу через борт не может в тряске беззвучного смеха. Уж точно сальность какую-нибудь шепнул. Ну, да кто чем… взлетает!

Свое сидение она быстро нашла по стреле на низенькой спинке. Австралиец уже сидит впереди. Ветер с океана треплет его седой чуб.

Ерофней наклонился к нему:

- С оружием что делать станем? Тяжелое больно!

- Оружие пригодится! – спокойно ответил казак.

- Надо так надо! В случае чего у Василя спроси!

- А кто это у нас Василий? – спрашивает баба Таня, - Я по имени здесь что-то никого не знаю

- А зачем знать? – качнул головой австралиец.

- Надо так надо! – повторил Ерофей и склонился над бабой Таней, прежде чем на свое место отбыть, - С Богом, Танюшка! 

 Не боись – я рядом!

Иван Федорович с Кирой на руках со стремянки через борт переступает. Все шутливо аплодируют.

- Олег, а Олег! Да хватит вам лизаться! – теребит баба Таня стоящего спиной к ней Окольничего, - А как же те ребятки, что по секретам?

Олег медленно поворачивается. Трясет головой. Он очень бледен:

-Я  о них забыл почему-то… Иван Федорович, а людей моих куда? Не сюда же загружать?

Генерал взглядывает на австралийца. Тот еле заметно головой покачал.

Тут взорвался сержант:

- Что, генерал, опять ребят бросишь? Давай, у тебя это здорово получается!

Иван Федорович шагнул и руку вздернул – ударить!

Краснянский даже не поднялся. Спокойно так смотри за спину разьярившегося “бычка”. Заметил этот взгляд генерал, обернулся. И опустил кулак. Шум сразу стих, потому что на носу бамбукового чуда стоит сам... Тао. Спиной ко всем стоит, ждет, когда команда по своим местам рассядется. Пять справа, пять слева, и по одному на носу и корме. Эти двое будут стоять, значит.

 Олег за борт смотрит, а там опять давешний древний народ толпится. Шумит народ, волнуется. И вдруг Окольничий видит, как из экзотических одежд пра-пра-пра- предков ящеркой выскальзявает знакомая “пятнашка”. Вскочил Олег и генералу:

- Да это ж Седьмой!

Тот тоже видит бойца и надсадно кричит:

- Па-ашка! Давай сюда!

Тот беззвучно рот раскрывает, показывая в сторону океана.

Тогда Иван Федорович поднимается с помеченного рожками стула и, через борт перегнувшись, выхватывает Седьмого из толпы за шиворот. Самый щуплый в отряде, на тренировках он валил однако накаченных “шкафов”.

Теперь слышно, что кричит Павел:

- лодка наша. Ребята там. Система напрочь вырубилась – вот лично пришлось!

Генерал  поцеловал парня в колючую щеку, повернулся к “Козерогу” и накрутил ему дулю.

Но сержант смотрит назад. Все назад повернулись.

- Мать честная! – тоненько вскрикивает Котофей, - Вот это волнища!

И тогда генерал, весь в голос вытянувшись – вены все наружу выскочили! – кричит:

- Смотрите на Тая! Только на него, мать вашу!

Кира зашептала популярную молитву, Курганов подтянул к подбородку колени и тоже шевелит губами. Юля улыбается Олегу, которого окутывает знакомая жуть, - жена вдруг напомнила ему ту кобру! Но перевел глаза на Тао.

И старик легко развернулся лицом ко всем.

                                 “Взгляд его ужасен…

                                   Движенья быстры…

                                   Он прекрасен!

                                   Он весь, как Божия гроза!-

шепчет баба Таня.

И для многих впервые раздается голос Тао. Говорит он на русском, слишком чистом русском языке:

- Свершилось! Мы отправляемся в путь! В нашу Россию! Она ждет нас, и мы ее спасем! Потому что мы все ее любим,

После этой простенькой речи Тай покинул нос корабля, чтобы сказать Седьмому в поясном поклоне:

- У штурвала – ваше место! – и указал туда, где только что стоял.

- Вишь как бывает, ваше благородие? – весело крикнул сержант, - Это тебе на фигу твою сдача!

Кто расслышал, рассмеялся. Даже Тао улыбнулся.

Сам он остался стоять в центре корабля. Павел ухватился руками за штурвал, стараясь не думать, как он будет рулить дальше. Сквозь непроницаемый уже рев океана снизу поднялось пение. Низкие мужские голоса, перекрывая рев Хаоса, поют неведомый ни Кире, ни бабе Тане хорал.

- До мажор! – баба Таня воздела над головою два пальца, сразу напомнив, кто бы на нее сейчас глянул бы, неукротимую боярыню. Но все глядят на Тао. И даже не на него – вперед! Туда, где лежит родная сторона… Аж вперед наклонились…

Потом, как по команде, все встали. Тао, как крыльями, взмахнул руками. Олег видит, как поющие внизу тоже вметнули вверх руки в крылатых рукавах.

Оглушительно хлопнул над головами айронавтов парус размеров невероятных. И тотчас ударился в него всей грудью опередивший гигантскую волну ветер. Затрещали, накренились мачты. Еще чуть-чуть и рассыпется кораблик на дощечки-палочки бамбуковые…

Нет! Все красиво…

Вот и волна подоспела. Подняла человеческую игрушку на гладкие и чистые свои ладони. Понесла ее в вытянутых руках вперед.

Вперед, пока, разбившись о горный хребет материка, не опала и не начала безжизненно сползать обратно в свое холодное, скользкое лоно.

Но кораблик уже летел над горной страной к своей цели!

 

 

   Государь стоит у высокого кремлевского окна и глядит, как бодрая старушенция в белом брючном ансамбле пересекает брусчатку исторического двора. Часы бьют десять раз и знакомый нам уже секретарь, обезображенный слегка мешочками под глазами, входит в кабинет чуть ли ни с той же самой папочкой. Темная тройка, галстук, пробор в седеющих волосах.

“ И не надоело ему таскать на себе этот антиквариат?” – не спрашивает государь.

- К вам посетители! -  докладывает секретарь с той долей иронии, какую вкладывает в интонацию всякий раз, как речь заходит о филиппинских колонистах. Тон его раздражает государя точно так же, как раздражала некогда Ивана Федоровича. Что же делать, такой человек ему необходим, чтобы не заслушаться “медных труб”. Казалось бы, что ему слава, власть? Но когда стали секретаря ему выбирать его “апостолы”, Тариэл резко прекратил прения:

- Секретарем буду я!

Новоиспеченый Иоан У предпочел бы Олега, но та старушенция, которая только что пересекла кремлевский двор, головой тогда качнула – пусть, мол, по его будет!

- Нехорошо держать их в приемной! – ворчит, - Они заслужили без доклада входить!

- Ничего. Они там с Котофеем в шахматы играют да чай пьют. И потом я постараюсь компактно изложить свою информацию.

Государь снова отворачивается к окну. Ему сейчас говорят о том, что в компьютеры не попадает. О всяких странностях. Вот например:

- Идет массовая вырубка осиновых рощ.

- Где? – оживляется государь.

- Повсеместно.

- Запросить Темерязевку, не вредно ли это для матушки нашей сырой земли! – Иван Федорович берет в руки полевой бинокль времен еще Второй Отечественной, к глазам подносит.

- А это сообщение вас немало позабавит, государь!

Но тот машет, подойди, мол и бинокль подает:

- А ну, глянь!

Из-за одного из зубцов исторической стены к снайперской винтовке припав, кажущийся отсюда крошечным человечек целится.

- Не тебя ли решил замочить этот Керакозов? – толкает секретаря локтем государь и отнимает бинокль.

- Куртку под цвет стены надел сволочь! – улыбается Тариэл.

Увеличенные оптикой глаза противников встретились. Государь мажет террористу рукой:

- Привести. Не трогать!

- Само-собой! – продолжает улыбаться секретарь. Уж он знает, как начальник царевой охраны умеет не оставлять на морде следов.

Государь о том тоже знает, потому просит тариэла лично заняться потешником со стены.

- Ты о некой забаве речь заводил, князь!

Тариэл голову на шею поставил, прищурился:

- Правильно ли я вас понял, государь? Вы жалуете меня князем?

Иоан почесал нос:

- А почему бы и нет? Чай, заслужил. Вот только порядка этого, как присуждать, я не знаю. Запроси там этих чудаков из Дворянского собрания! Из Питерского только. В Москву неучи одни понабивались.

Пожалованный присел на венский стул – позлащенно-атласную роскошь государь сбыл на аукционах! Присел и напомнил:

- Забыли, что заказывал я вас? И вообще, не люблю навеки?

- Как же забудешь такое? – снова в бинокль глядит государь.

Но террорист исчез. – Никак схватили уже парнишку.

- Не сожалейте, государь! Еще пришлют!

- Вот как? – обернулся Иоанн, - Не из твоей ли потешной темы фрагмент?

- Угадали! – Тариэл понялся со стула и снова раскрыл папочку, - “В городе Клину организована “Народная воля”, во всем копирующая свою предшественницу.” Судя по этому предотвращенному покушению на вашу, государь, жизнь, они уже действуют.

- Это что же выходит, - Иоанн нахмурился, - Все повторится? Все, что потом было? Ведь если бы я в окно не глянул, пальнул бы, дурак?

Тариэл покачал головой:

- В окнах с прежних времен еще непробиваемые стекла. И потом, государь, пейджер ваш молчит. А это значит, что ничего серьезного эта “Народная клоунада” не представляет. Так, анекдотец.

- Что-то мне, братец, не смешно!

- Вот теперь и о смешном время приспело. Знаете ли вы, кто возглавил эту “Волю”?

- Я знаю этого типа, хочешь сказать? – Иоанн опустился на стул.

- Хорошо что присели, Иван Федорович! – усмехнулся секретарь и фото перед ним выложил.

Глянул государь и впрямь повеселел:

- Быть не может! Седлай мне машину!

- Вас дожидаются! – напомнил Тариэл, - Клинский балаганчик подождет!

- А я этих посетителей в машине прокачу, они любят кататься! -  но приостановился государь, - Ну-ка народовольца ко мне! И еще! Ерофея надо сыскать!

- Вот уж увольте, государь! Один бог знает, где он бродит сейчас.

- Олег отыщет1 Давай и его офрмляй князем1 Я ему еще на острове обещал.

Покачал головой Тариэл:

- Эх, если бы не… Я  ваш островочек бы…

- Если бы да кабы! – Государь заглянул князю своему черному в глаза, - Хватит дурака валять! Будь достоин, черт возьми, титула! Что должен ты мне сейчас говорить, а?

Иван Федорович вытянулся в свой немалый рост, прищелкнул каблуком и руку на педжачное сукно положил.

- Служу России! – подятнулся и Тариэл.

Почти сразу же после звонка в камендатуру Кремля в высокую дверь вошли двое. Во всем белом сержант Федоров и с ним на браслете вполне юное хрупкое существо в комбинезоне кирпичного цвета.

Секретарь посмотрел на начальника охраны с прищуром.

- Пальцем не тронул! – понял тот, - следили сутки, чтобы за руку поймать!

- Так он и не выстрелил сопляк! – сказал государь, исказивши лицо гримасой.

- Девчонка она! – поправил сержант Федоров.

Иоанн подошел к террористке поближе.

- Она опасна! – предупредил начальник охраны, - Одного моего качка кинула, как котенка.

- Давай, давай отстегивай! – показал государь на браслет, - Ты был поопаснее!

Иван Федорович пригласил юную леди присесть, но та в ответ кошкой на него кинулась. Государь изловчился и схватив хищницу за шиворот, подвесил над  паркетом. Его поразило, что в глазах зверушки не было ни злобы, ни ненависти. Абсолютная пустота!

Федоров подскочил и государь из рук в руки передал ему  Это.

- Как у Пушкина, слушай! “Родила царица в ночь… Неведому зверюшку”, блин! По коням, господа!

 

   К подъезду дворца подали вместительный лимузин золотистого цвета. Иоанн набил его всеми оказавшимися в наличии “филиппинцев”. Заехали еще в Семинарию при Новодевичьем за Седьмым. Здесь Павел Второй проходил экстерном все накопленное веками Богословие. Иоанн прочил его себе в восприемники. “Филиппинцы”, забавляясь, величали его “инфантом”. В ответ он катал желваки и тоже в шутку гудел страшным басом: “Ужо я вам покажу!”. У “Белого дома” подобрали и Олега. К Ерофею в деревню не поехали. Где-то на Каме обнаружил его олег и уже послал за старцем вертолет.

Золотистый лимузин без всякой видимой охраны выкатил на Ленинградский проспект и устремился за город на такое же шоссе, держа курс к гнездовью “Народной Воли”. Боевичка ее сидела в наручниках в самом заднем углу. Сержант хотел за- грузить арестованную в багажник – государь не позволил. Но сел так, чтобы не видеть этот живой укор своему правлению, как ему казалось, такому безоблачному. Сейчас он слушал старушенцию, что утром пересекала кремлевский двор. И она завела речь об осинах, “плачущих по всей Руси”.

- Заметь, Иван Федорович, они по-одиночке не растут. Рощицами. И обязательно в нехороших местах. Где-нибудь на отшибе, за деревней.

Не могла вот баба Таня называть бывшего генерала Государем. Он между тем отметил сходство осины с крапивой – тоже на задах разрастается!

   Над лимузином в синем небе висел вертолет, с земли почти не заметный. Пилот сообщал водителю, куда сворачивать. Таким образом маршрут золотистой машины, которую в общем весь мир знал, заранее предположить было невозможно.

В разговор вступил Ерофей, звонко заверещавший:

- Пущай она скажет , как осину энту на Руси нонича переводят!

А князь Тариэл уже в трубочку что-то щебечет – с Темирязевкой.

Баба Таня об осиновом буме конечно же знает и сама в догадках потерялась.

- А что теряться, - брызжет слюною ветеран в белом костюме,сам видал, как колья энти по деревням заготавливают. Спрашиваю, чего, мужуки, древеса переводите? А они скалятся, в городе, мол, продадим видак купим.

Переглянулись Государь с Олегом.

- Так того мало, - не умолкает Котофей, - За рубеж уже нашу осинку толканулию В индустриальные страны. Свою-то те Красной книгою охраняют, а нашу им не жаль!

- Нам не жаль! – поправил Государь.

- А что вам жаль? – раздается из дальнего угла голос юной террористки, - Вы забыли, что такое жалость к природе, к народу, простым ее представителям! На лимузинах катаетесь, гады!

Навязшие в ушах и зубах тексты из газетенок оппозиции прошлого и позапрошого века назойливо завертелись кругами в монотонном исполнении “народоволицы”.

Государь скосил глаза на Олега:

- Что, княже, выходит, брак в работе допустили? – и к бабе Тане повернулся, - Что думаешь обо всем этом, Татьяна Ивановна?

- Затевается в народе что-то, но тревоги нет. Так, в оконца поглядывают.

- Вот-вот , в оконца! – пробурчал Иоанн.

- Сейчас все соберутся, - поводит под разговором черту Олег, - там и проясним это навождение.

- Так Юлю, Юлю забыли захватить! – хватилась баба Таня.

- Обижаете, матушка! Она в первых рядах. И уже на месте. Это мы все виляем…

 

   В Клин лимузин въезжает со стороны музея Петра Ильича. У ворот задерживается на некоторое время. Ждут, пока баба Таня не вернется из спаленки гения.

- Как попадаю сюда, должна прикоснуться к его сосновому столу, в оконце синее глянуть! – бормочет по возвращении.

- Синее – это как? – спросил Тариэл, так и не утративший ироничного отношения, которую когда-то выгнал из “Торца”.

- Сейчас смеркается уже, там лампы включили. Вот в окнах и сине! – не принимая ирониию, терпеливо поясняет та и в ухо Государево, - Я кажусь странненькой?

- Мне бы такую странность, - бормочет Иван Федорович, - Так у Иоанна Пятого на странности нет ни права, ни времени!

- И напрасно, - отрывается от трубки князь Тариэл, - Прав человеческих у вас никто не отбирал. Вы по собственному желанию оставили все человеческое там, в предыдущей стране. И о времени говоря, вы лукавите. Времени у вас – море. Дела идут, как идут. Если и сбой какой случается, так вы мне указываете, чтобы я именем вашим затор этот устранил. Сегодня вот только день случился – сами в машину ринулись.

- Так не каждый день предает тебя самый дорогой человек! – трудно выговорил Государь.

Все спутники живо к Государю обернулись. Девица же из угла крикнула радостно:

- А вы что хотели? Царь-Батюшка? Чудо- Юдо? Финист с неба слетел – народу в радость?

Олег потянулся – экран опустить, разделявший салон на отсеки, но Государь качнул головою:

- Пусть говорит!

Ободренная таким образом, народоволица пустилась во все тяжкие. Вот только говорить ей кроме лозунгов “Народной Воли” и цитат из бегло просмотренных брошюр, ну нечего! Да что там говорить! Если бы не страстное увлечение ее “Неистовым Виссарионом” – тайным лидеров “Воли”, она бы никогда не взобралась на Кремлевскую стену, чтобы навести видоискатель на фигурку в высоком окне государева кабинет.

Между тем, прибыли на место.

- Во двор въезжать? 0- по трансляции спрашивает водитель.

Олег видит во дворе машину жены и приказывает остановиться перед воротами.

Вертолет улетает, а скромный особнячок на нецентральной улице Клина окружает местная спец.служба.

- Ну, с Богом! – засобирался Иван Федорович.

- А надо ли тебе туда? – баба Таня с тревогой замечает, как дрожат губы у государя, как он бледен, - Давай я первой пойду!

- И я с тобой! – выбирается из машины Олег, - Гляну, что там, а потом уж!

- А что стряслось-то? – обращается шопотом к сержанту Котофей, - Переполошились-то с чего?

- Помолчим, отец, да поглядим! – отзывается тот, - Бог даст, Ерофей уже здесь, тогда все на свои места встанет.

- Австралиец! Вот о ком забыли так забыли! – хлопнул о подлокотник государь.

- Он здесь уже. Только что звонил! – сообщил князь Тариэл, глаз с парадного не сводя.

“Апостолы” обычно навстречу государю чуть ли ни с хлебом солью.

- Я ей никогда этого не прощу! – шепчет государь.

- Еще ничего доподлинно не известно! – замечает новоиспеченный князь. Возможна провокация. Не спешите, государь, с выводами!

- Какой к черту государь! – восклицает в сердцах Иоанн, - Меня вон девчонка сопливая в глаза костерит, а я даже не знаю, сколько из таких вот, почему они такие? Компьютеры щелкают, дела идут. Экономика в русло вошла. Живи, народ! Просто живи и все! Так нет же! – на крик сорвался Иван Федорович, побагровел аж весь. – Снова надо мутить, бредить, плодить вот таких! Да сколько же можно!?

Секретарь глядит на государя забытым рыбьим взглядом. Сержанту тоже вспомнилось вдруг, как бросился он морду бить этому “спасителю народа русского”.

Котофей и тот ощерился большевицким оскалом.

Получается, один Иван Федорович оказался среди бывших своих недругов. И, поняв это, напрягся. И все напряглись, потому почувствовали в себе прежнее к нему – нехорошее, едучее.

- Что же ты, Зоенька, не подстрелила этого народного идола? – раздался прямо над головой государя подзабытый голос недоучившегося Бауманца.

Совсем, как Цезарь, спокойно повернулся к нему генерал:

- И ты, Брут?

- Что зеваешь? – кричит вдруг Тариэл сержанту, - Быстро за руль и назад, в Кремль!

Курганов вскакивает в машину уже на ходу.

Выбежавшая, наконец, на крылечко Кира, увидела только сизый дымок от царского лимузина да валяющегося на земле оглушенного водителя. Вышел и Олег. С трубкой у уха – из машины почему-то не отвечали.

Нет, вот! Голос Секретаря торопливо сообщает, что Государь принял внезапное решение вернуться в Москву.

- Самого дай! – просит Олег и замечает наконец валяющегося водителя. Но Тариэл отключается, сказав, что государь не желает говорить с предателями.

- С Ванечкой что-то случилось! – смертельно бледнеет Кира.

Олег приказывает ей вернуться в дом и ждать его звонка. Если же звонка не будет, немедленно покидать Россию.

- Немедленно! – уже из Юлиной взревевшей машины кричит Окольничий, - Австралиец поможет!

- Случилось страшное! – говорит она навстречу поднявшимся женщинам.

- Страшного Бог не допустит! – твердо говорит баба Таня  и к восточному углу отходит – молится перед свисающей с потолка лампадою.

Юля быстро набивает сумки самым необходимым и стаскивает их к черному ходу, сбив предварительно замазанную множественным покрасами щеколду.

Тут и появляется Седьмой:

- Олег ждет вас у музея. Наши со мной. Уходим незаметно.

Женщины, похватив плохо сообржающую Киру под белы руки, проходят забытым коридором. Через заросли крапивы, сквозь частый, не вырубленный еще осинник к речке, за которой сразу начинается музейная усадьба. Здесь уже стоит машина с Ерофеем и Австралийцем. Ерофей предлагает идти пехом, Олег же рвется в Москву:

- Это же переворот, как вы не понимаете?

Он казнит себя, что оставил государя с людьми, которым никогда не доверял.

Австралиец же выходит из машины и, выбрав сосенку повыше, становится к ней спиной. Разговоры в машине стихают. Все понимают, что Краснянский “связывается” с Тао.

Возвращается Австралиец, руками раводит:

- Тао смеется. Значит, поехали!

- Куда? – тупо спрашивает Олег.

- Да к Чайковскому же! – отвечает за австралийца баба Таня.

 

   Людей в белых одеждах беспрепятственно впускают. Вслед бабе Тане все поднимаются в гостинную и рассаживаются по диванчикам.

- Здесь столько интересного! – приникает к шкафу с книгами безмятежный австралиец.

Ерофей выходит к плетеным креслам “фонаря”, где погружается к размышления по поводу всемирной акции “Осина”, которую готовил несколько лет и вот… привел к завершению. Он понимает, что государь похищен и для того, чтобы акцию эту сорвать.

- Не на того напали, проклятые! – бормочет.

Олег прошел в спальню к тому самому сосновому столу. В синее оконце глядит. Глубокий вечер.

- Десять часов! – возвещает Кира, когда десятый удар янтарно застыл в ампирном футляре, - Всю жизнь мечтала, чтобы вот такие, в углу били и били.

А баба Таня, крышку “Беккера” открыв, погружает гостинную в первые аккорды Рахманиновского концерта, дивясь что руки до сих пор все прекрасно помнят.

Кира ошеломлена. Об умении бабы Тани такое играть она не подозревала. Вообще ей Третий больше по душе, но сейчас уместнее этот, Второй. Олег из спальни выглядывает – кто это так играет? Один Ерофей не удивляется. Светло и радостно глядит он перед собою, потому что завтра, уже завтра настанет конец всякой скверне на земле.

    И точно, вскорости заскрипели ступеньки деревянной лестницы под ногами остальных “апостолов”. Судя по всему, Ивану Федоровичу удалось отвратить своих “иуд” от предательства. В отличие от Христа! Их всех пропустили, потому что еще в самом начале царствования Иоанна Пятого вышел указ о бпспрепятственном передвижении на территории страны тех, которые однажды в белых одеждах сошли с бамбукового корабля на отполированные булыжники Красной площади. Служители музея не хотели сначала впускать князя Тариэла – не в белом же! - , Курганова в его неизменной джинсе и самого государя – усталый самодержец мало походил сейчас на свой парадный портрет.

На голоса спустился Олег и уговорил “белую мышь” пропустить. И тут же обнял государя, не в силах сдержать слез.

- Что, плохо без батьки? – шлепнул его по мощной спине Иоанн. Вот по голосу “белая мышь” признала царя-батюшку. Ахнула и склонилась в неумелом поклоне.

- А твоя дурочка говорит, что народ меня ненавидит! – кидает государь в сторону потупившего ресницы Курганова.

В это время к бабе Тане с самоличным переложением Петра Ильича для фортепиано увертюры “Двенадцатый год” подсаживается Австралиец, и они шпарят в четрые руки “Боже, царя храни!”. Все с диванчиков встают, а государь останавливается в дверях, голову опустивши.

Закончив увертюру, баба Таня, из-за “Беккера” выбравшись,прямиком к Курганову направляется и присутствующие молча наблюдают, как она сухими своими ладошками хлещет бауманца по небритым впалым щекам. Говорить она не может и только тоненько кричит:

- А-а-а-а!..

Кричит пока боль от пережитого в последние часы из нее с криком этим не выйдет. И никто ее не пербивает.

Курганов. Полыхая щеками, склоняется перед нею:

- Прости окаянного, матушка! Бес попутал! – и к Ивану Федоровичу без поклона, правда, - Прости еще раз, Государь! А теперь я лучше уйду!

И взаправду к двери направился.

- Останьтесь, Курганов! – остановил его генерал и Тариэлу кивнул, - Приступайте, князь!

Тот с готовностию вскочил с диванчика, где присел рядом с австралийцем, и знаменитую свою папочку раскрыл. Прежде чем зачитать “Повестку дня”, посмотрел на бабу Таню. Впервые без всякой иронии:

- От лица присутствующих здесь хочу выразить удивление и восхищение весьма борзым исполнением моего любимого Концерта.

И к ручке, только что отхлеставшей по щекам его сподвижника по неудавшемуся перевороту, приложился. Приложился, присказав:

- Не желаете ли и меня по харюшке?

- Я бью только дураков! – отвечала старушка и руку за спину убрала.

Князь вернулся в центр гостинной и о рояль облокотившись, открыл очередную “вечерю” “апостолов”:

- Так как информация о “Народной Воле” оказалась ложной, мы переходим к, так называемой, “Осиновой проблеме”…

Тут Ерофей показался в проеме “фонаря”:

- А никакой проблемы и нет. Завтра…

Часы пробили полночь.

- То есть сегодня с первыми петухами каждый понимающий житель земли вобьет вот такой осиновый колышек в места, где затаилась скверна.

- Что-о-о? – подскочил на диване Иоанн Пятый.

- Прислушайтесь! – поднял палец вверх Ерофей, озаряясь улыбкой еретика перед костром, - По всей Сибири уже идет перестук. Он будет продолжаться весь завтрашний день, пока Солнце опять не покинет наши края…

Все слушают старца, рты раскрывши. И только Австралиец улыбается так же лучезарно, кивая на каждое сказанное Ерофеем слово.

- Как же мог ты такое мне не сказать? – задохнуля Иван Федорович.

- А не государево это дело. Да и доложился вот! Ты распорядись лучше вертолет мне представить, не то не поспею я к утру на золотой твоей карете.

- Я с тобой! – вцепилась в его рукав баба Таня.

- И я, и я! – все его вдруг обступили.

- Два вертолета хватит? – спрашивает государя Олег.

- Поместимся! – кивает Иоанн и Тариэлу наказывает СМИ оповестить, - Эту акцию народ века ждал!

- А куда, Ерофей, ты этот колышек вобьешь? – кричит сквозь свист винтов Кира.

- Сам знаю, куда! – невежливо отвечает Ерофей.

- Это мы сами знайт! – австралиец волнуется.

Баба Таня просит Олега вырезать колышек из прижавшейся к ограде усадьбы осинки. Тут Курганов подходит и протягивает ей свежесрубленный колышек.

- Спаси тебя Бог, паршивец! – принимает она подношение и вдруг, размахнувшись, делает вид, что всаживает колышек в его узкую грудь. Юля дико вскрикивает.

Курганов не трогается с места. Баба же Таня сурово говорит:

- Я только что убила в тебе ту гадину, что мешала тебе стать тем, кем пришел ты в этот мир! – и к австралийцу повернулась, - Убила я ее, казак?

- Упил! Я  фител… - Краснянский продолжает страшно волноваться.

Перед самой погрузкой в вертолеты австралиец достал из рюкзака, оказавшегося у него за плечами, и раздал  “апостолам” заранее запасенные колышки из… бамбука.

- А они подействуют? – усомнилась Кира.

- Главное решить, куда их … эта… - бормочет Котофей.

 

   Летят вертолеты к Москве. Край неба, тот, что слева, уже занялся холодным светом.

Только бы до первых петухов успеть…

Только бы успеть…

 

   Никто в эйфории происходящего и предстоящего не заметил, как Олег отлучался из гостинной. Мало ли зачем?

В вертолете уже, пристегнувшись к сидению подле бабы Тани, Окольничий приобнял ее и незаметно вставил ей в ухо микронаушничек.

Слушает она:

“ Если бы я дал вам трубку, что бы сказали вы вашему доблестному министру безопасности? А, Иван Федорович?”

“Не мешай, князь, думать!”

“Так хоть думай, хоть не думай – вы в наших руках, генерал! И ваши думы, стало быть, никому больше не интересны.”

“А вы что, подслушиваете их, Курганов?”

“Нет, я от вас тащусь! Неужели вы не понимаете, насколько серьезно ваше положение?”

“Дело в том, что в этом мире нет ничего серьезного, кроме самого мира, разве, Нам ли, его искоркам махоньким да мимолетным, надувать щеки да пыжиться, как та лягушка?”

“Демагогия, Иван Федорович! Наше время настало, и мы дорого возьмем за вашу жизнь.”

“Убивать станете? И небось этому романтику это дело поручено? Опять ему.”

“Дима, дай мне его прикончить!”

“Нет! Я  обещал на Красной площади, на Лобном месте.”

“Вот спасибо! Распорядитесь, Князь, чтобы все СМИ были задействованы. И конечно же, чтобы я не в таком вот виде. И патриоточка эта ваша чтобы в платье до пят кумачовом. И волосы ее чтобы по ветру, как у этой, как его, Делакруа бабы!”

“Так у ей и волос нету – вон под ноль обсомкана!”

“Ну на то, Семен Иваныч, парики есть. А я чтобы голый до пояса, крест нательный покрупнее, а то задние не увидят. И кандалы со звоном. И, чуть не забыл, бороду! Бороду подлиннее приклейте!”

“Какую еще вам бороду?”

“А как у Пугачова, сержант! Хорошо бы колоритно казнить, по русски. Четвертовать, например, а лучше – колесовать. Растянуть зрелище мучений моих. Обещаю страшно кричать!”

“Замолчите, наконец, балагур!”

“Я бы с удовольствием, да вы все спрашиваете да спрашиваете. Вот кого бы ты, Семен Иваныч, на мое место поставил бы государем-императором или там генсеком?”

“Да мне, окромя тебя ,Иван Федорович, и не надо бы никого! Я человек простой, прямо, эта, говорю. Вишь, обратно влип в какие-та полубандитские истории. Ты на их рожи только посмотри! Они жа все адиоты рядом с тобою, батюшка ты наш! Ты ведь даже сейчас прямо глядишь, а у их глаза вона бегають, как мышки серые. А потому мысли в мозгах ихних никакой не надумано, окромя как цацку энту - власть значица!- ухватить и на ей вольготно расположиться. Как дети, ей-Богу! Так дети батьку свово пальцем не тронуть! А энти нехристи… Тьфу, прости господи!”

“Про Павлика никак забыл, Семен Иваныч?”

“Какой там забыл, Иван Федорович! Я  ж на евонном примере возрастал. Он да еще, что сталь закалялась… Эта ж надо было такое писателям придумать!”

“Ты бы, дед, заткнулся лучше! От визга твоего в ушах звенит!”

“Эта не в ушах, а в голове твеей пустой да бритой, сыкушка! Уж лучше бы ты у проститутки пошла, чем с ружжом по стенкам сигать!”

“Дима, дай пластырь! Я  фонтан этот вонючий залеплю!”

“Прекратить болтовню! Ты, шмакадявка, смирно сиди! И вообще хватит дурака валять, князь!”

“Какой я вам князь, гражданин царь? Не забывайте – под арестом вы!”

“А кто это меня арестовал? Ты? Или может ты, мозгляк? Семен Иваныч, может ты меня арестовал на-пару с сержантом? Так не вы меня, ребятки, на царство ставили – не вам и отставлять!”

“Эй, сержант, куда это ты сворачиваешь?”

“Объезд тут да и деревья погуще!”

“Ой, паря! Вижу, чтой-та интересное надумал?”

“А видишь, так и молчи, старый дурак!”

“Вот старость, сержант, уважать надо! Или забыл, из скольких пунктов Конституция наша составлена?”

“Все не упомнишь, товарищ генерал!”

“Из десяти, Федоров, из десяти! Не государство – балаган какой-то. Всему миру насмех!”

“Теперь все. Отсмеялись.”

“Это что же, снова по науке управление страной пустите? По вашей марксистско-ленинской, понимаешь?”

“Трошки вздохнули, человеками вокруг огляделися и обратно в кутузку? Эта кто ж за вами пойдеть, сукины вы дети?”

“Федоров, останови машину! Пошел вон из машины, старый бормотун! А еще коммунист, ветеран! Пошел, а то пристрелю!”

“Ах ты, мерзавка!”

“Вы с ума сошли, генерал! Она же все-таки женщина!”

“Будет вам, Князь! Ну и команду вы себе набрали – одни сопли! Гони, сержант!”

“Это что же? Мы ее вот так, среди поля и бросим?”

“Нехай поблукаить по полю, можа волосьями и обрастет!”

“А вот в этом вы правы, Генерал! Команда меня всегда подводила – сами наблюдали не раз, да? Так ведь негде взять – что выросло, то и надергал!”

“Что вы хотите выразить столь метафорическим языком, Тариэл?”

“Сам погляди, Курганов! Ты – идиот, так? Девка твоя наркоманка, так?”

“То-то в глазах ее ни зги!”

“Не перебивайте, Иван Федорович! Кто еще у меня тут? Маразматик этот да…”

“Ну, сержант у тебя один и есть. Всех прочих стоит. Так и он, князь, себе на уме!”

“А я о чем? А теперь попробуйте с таким составом власть перехватить!"

“Так попробовал же! Вон, на Лобное место еду!”

“А ну, Федоров, тормозни-ка!”

“Куда это ты, студент?”

“Одна она там пропадет!”

“Мцыри влюбился в женщину? Невероятно!”

“Вам не понять, Тариэл! Тормозни, тормозни!”

“А вот не остановлю!”

“Это почему же? Вот вам, Иван Федорович и Шекспир!”

“Да выпусти ты его! Порыв-то благой, а?”

“Нет, товарищ генерал! Не для спектаклей мы теперь собрались!”

“Что это ты, Федоров, несешь? Ты куда вообще ещешь-то?”

“В Клин еду! Обратно!”

“Что, Тариэл Самсонович, съел? Ты вот тут всех обозвал. Тот у тебя идиот, тот дурак. Сержанта только побоялся обозвать. А он у нас крутой оказался. Да и не тебе присягал – военный все ж человек! Вот о себе ты ничего не сказал только. А это не по-государственному. Если лезешь в первые, с себя начинать надо!”

“А что жа он о себе сказать могет? Он ведь и не человек вовсе, а так… Хвостом виль-виль да в тину!”

“Слышь, что маразматик выдает, князь? Я-то тебя давно знаю, а остальные наши чуют, от чего глаза у тебя поутру это…. Ну. Не буду, не буду! Собери таких, как сам, если наскребешь их по стране нашей святой, вот там надо ними  себя и ставь, кем хошь!”

“И отпустить его нельзя! Он кораблик уравновешивает!”

“Правильно говоришь, студент, хоть князь тебя идиотом посчитал! Ось Тао – Павлик и он! Придется так что терпеть тебе наше общество, Тариэл! Или шкура тигровая тебе жмет?”

“Вишь, как судьба эта… да!”

“А если я всех вас видеть не могу?”

“Так и над этим поплачь!”

“Не смешите, Государь! Машину вести мешаете!”

“Я тут что надумал-то. Хотел сегодня на Совете отдельным вопросом ставить. Мы ведь, господа-товарищи, стареем. О смене пора думать.”

“Так есть уже у нас наследник, Иван Федорович!”

“У меня есть, а у вас где они, наследнички, чтобы вас продолжили! Чтобы места ваши на кораблике нашем утлом заняли!”

“Ну, положим, не все мы настолько стары, как  наш Котофей или Татьяна Великая!”

“Как знать, Курганов! Будешь наркотиками баловаться – раньше всех сгоришь!”

“Да я, как и Тариэл, видеть всех вас не могу, будьте вы все…”

“Здоровы! Заткнись, студент! Кому твое могу- не могу интересно?”

“Само-собой, служба она и есть служба! Должность, то есть.”

“Ну, Котофеюшко, радуешь ты меня! Как однако Ерофей тебя преобразил!”

“Уж и Ерофей! Сам небось не лаптем сделан!”

“Вот я и говорю, смену пора себе изготовлять, раз служба да должность, как Котофей говорит!”

“Боюсь, придется вам самому смену для каждого из нас отыскивать!”

“А уже и тружусь! И давно! Вон, Татьяниного сынка из Америки выписал. Она и не знает еще, что он ее в Москве уже ожидает. Сюрприз хотел ей сотворить, да вы тут подсуетились, мать вашу! А вот сержант наш сам управится – так ведь?”

“Благодарю за доверие, государь!”

“А я, а мне как же? Витек-то мой помер. О прошлом годе, царство ему небесное!”

“Можно подумать, кроме Витьки, ты по России не наследил. Котофеем зря не назовут, я чай? Ну, что глазенками заметался, старый греховодник?”

“Не смеши, Государь! Разобью ведь трандулет этот твой золоченый!”

“Не переживай, Семен Иваныч, Олег тебе всех твоих незаконорожденных найдет. И тогда ты сам из них самого похожего на себя выберешь!”

“А вот Мцыри нашему наследник не нужен! Разве можно такое издание природы повторить?”

“Ему и искать не надо! Под боком у него наследничек! В школе при МГУ и обучаем. Умненький получился, даром, что хилотой в папашу пошел.”

“Что вы плетете, Иван Федорович? Какой-такой умненький да хиленький?”

“А Юлин сынок. Забыл, как зачинал? Как Поссейдон, е, в бассейне!”

“Быть не может!”

“Даже странно, что именно такой прорвался к нам, в юдоль нашу.”

“Ты тоже хорош, Иван Федорович! Ить обо всех справку дал, а об своем сынке – молчок! А он вишь в царевичах ходить. При царице, понимашь! Сказка и только.”

“Так пусть себе ходит, Котофей!”

“А с отцовскими чувствами как же, генерал? Неужели свое кровное, родное к трону пристроить не тянет?”

“Пристроить, говоришь, к трону, говоришь? Так без меня он вырос. Заласканый, закоханый, в кольцах и серьгах – не хуже тебя, Курганов! – ходит. Без ремня моего рос. Из-за таких вот, как ты, князь! Кабы узнали – убили бы!”

“Убили бы, государь. Такой расклад, да!”

“Вот в мамкиных тряпках и вырос. Сейчас в шоу-бизнесе жопой трясет!”

“Так чем же он не смена, государь?”

“Кому, Тариэл? Русскому царю?”

“Послухай-ка, Иван Федорович, что я тебе присоветую! Ты его к Ерофею отдай в обучение-послушание!”

“Не захочет он. Упрямством в меня пошел. Только стенку бодает.”

“Ко мне давай его, государь! А не ко мне, так к Олегу. Прямо так – указом! На царя потянет ли – не знаю! А вот мужика мы из него сделаем! Шоу-бизнес, бля!”

“А остальные как же?”

“А кто у нас там еще остался?”

“Кира Иосифовна, например, Австралиец с Павликом?”

“С Кирой – не знаю. Здесь и Бог не поможет! Неповторима.”

“Подъезжаем, однако! Вон и вороа энти Чайковские…”

“Государь, Иван Федорович! Смотрите, кто нас встречает!”

“Так это же… с а м!”

“Вот кого бы нам в цари! Вот в чьей команде служить бы мне!”

“А ты не понял еще, студент, что мы все его команда и есть? Что рот открыл? Гений!”

“Эй, Тариэл, открой государю дверку-то!”

“Да он остолбенел совсем!”

“С а м  прибыл!”

“Вот уж кому самолет ни к чему!”

 

   Слышен стук захлопываемых дверец. Голоса удаляются. Щелчок – запись прервалась.

Олег смотрит на бабу Таню, рот открыв. С таким же лицом прошла она тогда в лесу мимо него. После первой своей встречи с Тао.