«КОНТАКТ»             (Ледковская Любовь Александровна)

 

          Встретили Его более чем странно. Вокруг условленного места раздавались звуки, ему в принципе известные. Стрекот кузнечиков, например, но гигантских каких-то размеров, судя по силе звука. Или вот еще - грохот извергающихся вулканов, вспышки по кругу об этом свидетельствовали. Но на болотистой равнине вулканов просто не бывает. А ведь Его заверили, что все первые люди планеты были поставлены в известность за здешние сутки до Его появления. Накрапывал дождь, и пришлось натягивать на себя душную пленку. На фоне раскисшего ландшафта выглядел он весьма необычно.

- Слишком необычно! - соглашается оператор Центра, отныне постоянная Его спутница. - Ты должен хорошо знать, в чем ходят под дождем жители этой местности, а заодно и как они ходят. Никто из них не в состоянии шутя перемахнуть эту трехметровую канаву.

Он нехотя «переоделся» и тряхнул зонтом. Тот немедленно оголил два прута, но хотя бы голову прикрыл.

- Ну, а теперь? Ты не волнуйся так. Я все-таки лауреат последнего конкурса по адаптации. И потом, здесь на несколько миль кругом никого нет.

- Не миль, а кило… кило… Сейчас справлюсь!

- Неужели килограммов? - злорадно спрашивает Он, слушая, как она трещит клавиатурой.

- Вот, нашла. Они говорят - километров. С ударением на «о». В этой зоне мили не работают. Послушай, лауреат, ты можешь завалиться на какой-нибудь ерунде. Я начинаю волноваться.

- Ну, да! Пуговица на носу и молния на заднице…

- Не смешно! - сухо обрывает, - Где гарантия, что за тобой уже не наблюдают7

- «Уже не наблюдают!» - громоздкий оборот! - снова с удовольствием отмечает Он.

- Ты совсем как мальчишка радуешься моим промахам! - тщательно выговорила Она.

- «Совсем как мальчишка» - снова указывает Он. - Зачем вообще ты разговариваешь со мной на этом языке? 

- «Вообще ты»! - не остается Она в долгу, - На неправильностях держится мир, в который тебя занесло на этот раз!

- Положим, не занесло. Я сам его выбрал.

Дождь прекратился, увечный зонт можно отбросить.

- В сельской местности не принято бросать вещи, где попало. - Она осталась одним голосом.

- А может быть я этот… из города. Дачник!

- Дачник может идти только от станции, а не из глубины болота.

- Ну да! От станции и с огромным рюкзаком, набитым необходимыми в деревне вещами. Перечислять, какими?

- Перечисли! Так они будут казаться совсем настоящими.

Ему вдруг надоедают ее наставления, и он ставит блок. Вообще самоблокирование категорически запрещено, но Он входит в когорту Абсолюта, а посему… Получи, курносая!

Носик Ее вздернутый тот час же привиделся , и Он, подобрав-таки зонт, загружая на ходу провисший уже до колен рюкзачище. Для начала затолкал в его безразмерие смутные по форме заготовки. Одновременно Он целовал веснушчатый носик, спускаясь все ниже, к … «А губы твои, как лепестки нераспустившейся еще розы!»

- Стоять!..

Фальшь в произношении была очевидна, и по вибрации голоса раскрутить окликнувшего просто. Так же, как и Он, тот чувствовал себя неуютно на чужой территории, но в отличие от Него категорически не желал сомкнуться со средой, в которой оказался.

На экзамене по адаптации этот  ди-вер-сант - кажется, так называют здесь чужаков!- даже нулевого бы уровня не достиг. И внешность вполне нездешняя, одежда с иголочки.

- Повернитесь! - скартавили сзади, - Руки за голову заложить!

Пришлось утяжелить рюкзак и повернуться, имитируя безумную усталость. Мысленный анализ был точен.

Перед ним в раскисшей глине торчал белобрысо-кудрявый европеец. И что удивительно - пытался сканировать «дачника», как тот только что сканировал его. Причем делал это с дотошностью компьютера.

«Дачник» преодолел легкое удивление и поспешил скинуть горсть сведений из своей «легенды».

На всякий случай, если действительно «сенсорик».

Многое не сходилось. Его не встретили, как заверял Совет. Была стрельба, а не стрекот супер-насекомых, вымерших здесь  довольно давно. И взрывы мало походили на безобидное явление природы.

Из кустов возникло еще несколько фигур, таких же белобрысых, отличавшихся разве что степенью кудрявости.

- Вы никак прибалты? - простодушничает «дачник».

- Покажите документы! - протягивает обтянутой кожей зверски убитой твари руку первый.

- А какие могут быть документы, если я на дачу еду? - и для вида обхлопывает совершенно пустые карманы.

- А где ваша дача? - спрашивает картавый совсем уже не по-русски.

- Так заплутал я. Как с электрички в рощицу сошел, так с тех пор и кружу.

- И давно идете? - спросил первый.

Смотрит не мигая, но уже ясно - их интерес от него отошел. Хотя… встречают они именно Его.

Удерживает от откровенности их рафинированное какое-то равнодушие.

«У нас роботы и то душевнее!»

Гляди-ка, белобрысый головой дернул. Приходится спешно утилизовать эту глупость о роботах.

- Так я пойду что ли? - Лихо сморкнулся Он из ноздри и затараторил, - Только вот  не подскажите, граждане, в какой стороне это «Опушкино» теперь будет?

Один из них молча показал в ту сторону, куда он и шел.

- А я туда сбирался сворачивать! - и махнул налево.

Первый тем временем пытается достаточно грубо стереть в его сознании факт встречи с ними. Пришлось сыграть в «поддавки», после чего они растворились в сырых сумерках.

Он пошел дальше, отстукивая информацию о том, что сведения о Планете устарели. Блокировку он не снял, отослал своим ходом, пристучав в конце суконного-таки текста «порядок!» и не пристучав «целую!». Даже «привет!» не стал выстукивать. Чтобы не расслабляться попусту.

      

       Деревня «Опушкино» находилась в чистом поле, щедро кудрявясь купами сирени, бузины и еще чем-то там.

- Куда же это вы лес ваш подевали? - спрашивает Он у старушки, к которой и направляется по «дачной» версии. Старушка эта «подарена» была ему самим руководителем проекта. Из «бриллиантового запасу», как тот выразился.

- Дак вырубили. Ще до войны. Лесок. Хоша бы мысок оставили.

- Ты что же и войну помнишь? - засомневался Он. В свое время Ему удалось выиграть «Тупую Саблю» в глобальной викторине «Вехи тупиковых экспериментов»

- Матушка рассказывала, а ей бабуля. «Красные» и вырубили - казачков вишь боялися.

- Получается, не «Опушкино» вы больше?

- Твоя правда, сынок! Нас в Райцентре уж давно и пишуть и кличуть Обушкиными. Да-а!

- Ну, это уж совсем простенько! - засмеялся Он.

- Ну, будь здоров! - кланяется Матрена. Так ее зовут. - Потому как пришла я. А тебе добрый путь!

Он окинул взглядом корявую избу, по наличники ушедшую в раскисшую землю:

- Так и я пришел! Бери меня к себе на постой! Дачником!

- Да-ачником! И главно, бери яво! Да хто ты есть, шо б я тебя даж на порог впустила?

- Я есть хороший, богатый, красивый, мастер на все руки, непьющий, некурящий и не бабник… почти.

Она засмеялась в ладошку:

- Иди ты! Хорошие с утречка навещають. Богатые на своих двоих не ходють. Мастер мозоли на ручках имеит да болтать не умеить. Про што ишо не сказала? Красивый про себе тово не ведаить. Остальное - дело только твое!

Анализ Его потряс настолько, что он продолжал свое балагурство уже менее уверенно:

- Крышу починю, плетень заплету, избу из земли отрою, сараюшку выпрямлю…

- Довольно врать-то! - оборвала старушка, - Златы горы наворотил, чаровник! Да я тя бесплатно, со столом приму, ты только крышу справь. Течет, а снег кода ишо?

- «Со столом». Как это? - засопел Он и прикусил язык, решив, что наговорился на месяц вперед. А первое правило Адоптатора - молчать!

 

       Ему отведена была светелка в дальнем восточном углу избы. Оконце выходило на зады, в крапиву-лопухи и дальше в туман, висевший над безжизненным полем. Нет, оно было вспахано, но не засеяно.

И Он спросил Матрену, отчего так. Спросил отчасти из лени, отчасти из желания подпортить слегка свой стерильный русский.

- Так то ж фермерское. А его, бедолагу, надысь вбили. - Ответила и огромный алюминевый чайник грох на стол.

Он не понял и зашел с другой стороны, с понятного слова:

- Вбили?

И чуть не спросил «Во что?»

Последовал ответ еще более непонятный:

- А то не знашь, как таперя вбивають?

- Бедола-ага… - счел нужным Он протянуть с сочувственной интонацией.

Хозяйка размотала нитку с банки с вареньем, приставила ее к чайнику и отошла видимо за чашками к застекленному сооружению, напоминающему табурет.

« Это называется тумбочка!» - наставляет заблокированный Им голос и добавляет, - « Впрочем, она называет тумбочку буфетом.»

- Тумбочку буфетом? - переспросил Он вслух.

Матрена обернулась:

- Чевой-та?

«Вынимай из рюкзака лакомства! Да поскорее! И учитывай обстановку - не шикуй больно-то!»

Он чмокнул курносую в переносинку. Прямо в веснушки.

«Ты еще ответишь Главному за самоблокировку!» - хмурится переносинка.

- Да ты сомлел никак. Вон и к чаю не коснулся! - въезжает в сознание усмешливый Матренин голос, - Пойду-ка постелю  тебе вспушу.

Это с устатку, да и воздух у нас ядреный.  У хмель кидаить - самогонки не надо. Бедные вы, бедные, быдто умазано для вас у городе чем… - доносится из-за перегородки и шлеп! шлеп! Взбивает-таки там что-то.

Он слушает и половинит рюкзак, производя из неясных форм нехитрый ширпотреб, скупо украшающий бедную избу.

«Не увлекайся! Люди щедрости не понимают и не прощают.» - слышен другой голос.

Послушно утилизует чайный сервиз, но часы с боем старинной работы оставляет глухо тикать в северном углу.

И чайник электрический водружает на это…это…

«На буфет.» - шипит в ушах.

«Вот не думал, что змеи бывают такими милыми!» - откликается.

«Ну и пошло! Впрочем, там, куда ты влип это норма. А продукты, продукты где? Это ж главное! Она тут на хлебе и воде годами живет.»

И пока Матрена по крохотному коридорчику подшаркивает к горнице, Он успевает закидать стол пакетами из районного «супермаркета» и закинуть опустевший рюкзак под широкую доску на двух иксах.

«Лавка называется!» - хихикает эта несносная, - «Легенду не забыл еще?»

Легенду они с Главным проштудировали до тошноты. И бабку эту он издалека узнал. Крепенькой яблонькой светилась она, струя споро энергию по «веточкам». Подойдя близе. Он удивился тога разительному несоответствию энергетической схемы морщенному лицу, погнутому стволику позвоночника и корявым пальцам.

«Однако, трудно живется в этом мире!» - молча ахнул тогда Он.

А позади Матрена тоже ахнула:

- Эта ж на каку ораву ты навез все такое?

И не было алчности во взгляде старушки, хотя…

- Это все тебе, теть Моть!

- Мне? Плата за постой али как?

Она конечно же предпочла бы наличность. Кончался керосин, крупы на одну хватило бы ще, а на этого не настачишься - поди жрать здоров, слава богу! У церкву сходила б, помянула б всех-всех да маслицем лампадным запаслась. Опять жа  песку, макарон там, соли.

Он затылок чешет. Смотри-ка, жест подцепил. От кого бы это?

« От внука ее! - информирует Она, - Повалялся на подушке его и усвоил!»

На Матрену жест действие тоже возымел. Внука Петрушу напомнил, живущего в Ленинграде, и навещавшего бабку все реже и реже. Да и то сказать в таку глушь и даль кому охота время изводить.

Пока Матрена мыслями витала, постоялец незаметно вытащил пустой рюкзак и «наполнил» его бакалеей, «надиктованной» хозяйкой.

- А почто ты меня Мотей нарек? - спросила та, очнувшись от далеких мыслей.

Он на момент онемел, утонув в синем вспыхе ее глаз. Излагать вот сейчас «легенду» не хотелось. Не к ладу было. Вот, еще одно слово подцепил!

«А до внука на подушке той ее младший спал!» - тут же затараторила Она, - «Словечко его. Ладно, ладить, лады, лада, ладушки.»

В ушах даже зазвенело.

- Потом! - только и сказал.

- Потом так потом! - быстро согласилась спросившая.

- А пока вот тебе еще!

 На стол встала квадратная бутыль с оливковым маслом, прилег вьетнамский куль риса и китайский - пшена.

Канистру с керосином - под стол, капсулы с заменителем сахара - в рядок по столешнице, башенкой пакетики со спичками вперемешку с кульками экстра-помола соли.

Матрена осела на лавку, а Он, паузу выдержав. На левый угол стола выставил лампадное масло из патриаршей лавки и выложил штук пятьдесят церковных свечей по десять рэ за штуку.

«Ну, это Ты увлекся!» - прокомментировали не без ехидства  т а м.

- Мы - русские люди! - ответил Он вслух, - Нас перебором не удивишь!

И в самый центр действительно чересчур заваленного стола водрузил фигурную бутыль с ликером лилового оттенка.

- Так значица! - выговорила наконец хозяйка и принялась сноровисто убирать, уставлять, запихивать на полки. в ящики и в иные пространства, скрываемые веселенькими ситцевыми занавесочками и подзорами. Дважды только сопоткнулась в сноровке своей: рюкзак помяла в пальцах, швы на изнанке не обнаружив, да перед культовым товаром. Тут Онее и оставил, на скрипучее крылечко выйдя, и далее через огород к лесу. Постоял, послушал. «Их» нигде не было.

« Они следят за Тобой со спутников!»

Что такое? Это не Она!

«Ее смена закончилась!»

Он с трудом вспомнил черненькую, смугленькую, курчавую. В ушке россыпь бриллиантиков. Захотел даже о здоровье спросить - россыпь означала, что в перспективе функциональная недостаточность некоторых органов.

«Спасибо, здоровье в норме, а бриллианты торчат в чьем-то очередном ухе!» - отозвалась, вызвав сразу к себе симпатию.

Ну. Правильно! В «тандемах» учитывается все.

- И что мне теперь с ихними спутниками делать? - спрашивает, задрав голову к непроницаемым тучам.

« А ты поглупел. Молодец! «Ихними» словами оперируешь органично.» - похвалила черненькая.

- Ты тоже ничего! - шаркнул Он сапогом по мокрым листьям.

Мимо избы прошел к шоссе и вскочил в подошедший рейсовый рыдван. Здесь «натянул» на голову «сванскую» шапочку и на повороте выскочил в растворенную наполовину дверь. Оставленный в кармане соседа по лавке «маячок» отправился в райцентр. Сосед ехал в Ленинград, а потом куда-то еще так что мог завезти сигнал далече. А там импульс размножится, сводя с ума желающих его проследить.

Сам на лесовозе вернулся к знакомой теперь избенке.

 

- Как раз к столу! - встретила его Матрена, - Нагулял поди аппетиту!

Особого радушия в интонации ее Он не уловил. Не верила ему эта милая смешная бабулька.

_ Поговорить бы надо! -предложил, не без удовольствия на стол глядя.

Снедь жеманилась на тарелочках с золотыми каемочками. Белоснежная скатерть торчала накрахмаленными углами. Нивесть откуда взявшаяся хрустальная ваза скупо пушилась лиловыми дубками.

- Поговорим, коли желашь! - отозвалась хозяйка, - Вот закуси Толечки, чем Бог послал! Голод, он беседе не помочник.

«Кто такой Бог? И кто такой непомочник?» - отметил «варваризм» отличник Академии адаптационного мастерства.

Он ткнул руки под погремушку рукомойника и с сожалением протянул:

- Вот мыло туалетное забыл привезти!

Ему не ответили.

Сев за стол, заметил, что лампада не затеплена. Встал и как бы в гневе затараторил:

- Как можешь ты, тетя Мотя, такое допускать?

Та аж отшатнулась и ладошку ко рту прижала.

- Как можешь впускать к себе в дом, принимать подарки, снедь всякую и все такое, за стол садиться с первым встречным поперечным, которому ни на вот столечки - показал на пальцах даже. - не веришь?

«Интересно, что это за «столечки» такие?»

«От прототипа твоего Виктора!» - тотчас же отзывается Черненькая.

«Как думаешь, сейчас мне «легенду ей излагать или когда?» - впервые он так растерялся.

«Не ты растерялся - Виктор! Третий этап адаптации закончен!»

И Он, теперь значит Виктор, опустился обратно на единственный в доме стул, вытащил пачку сигарет. Но закурить не смог.

И не сможет!

- Вот, бросаю! - буркнул и сунул пачку обратно в нагрудник.

Матрена продолжала сидеть с ладонью у рта. Глаза ее синие были широко открыты и в них плескалось  не-по-нят-но-е.

Он перевел взгляд на  бутыль обычной конфигурации с мутно-белым содержимым.

Ну, да! Самогон.

Все эти планетарные излишества - табак, вино, наркотики - были им, адоптаторам, сторого запрещены, хоть и входили в атрибутику вживания. Он взял бутыль в руки и посмотрел на свет.

- Не сомлевайся, Гришаня только шо нагнал. Ишо теплый. - невнятно бормочет Матрена, глаз с гостя не сводя.

Виктор поставил драгоценность обратно в центр стола:

Небось, последнее выгребла с божницы?

- Кака божница? Там толь документы. А деньги у мене на комоде у блюдочке гремять.

Гость насупился:

- Коли столкуемся вот сейчас, тут, за столом этим, - Он огладил столешницу к углам, - блюдце с комода уберешь, а шкатулку красивую поставишь. Хохлому или Палех - сама выберешь! Коли столкуемся…

Матрена молчала, но не от растерянности. Все ее маленькое тело свилось в тугой комок от поразительной мысли, от которой стало трудно дышать, а еще труднее думать.

И Он снова отложил изложение «легенды». Отодвинул граненую стопку:

- Прости, тетя Мотя, не могу я пить. Нельзя мне. Закодированный я. Слыхала про такое?

Старушка кивнула, как не слыхать.

- А есть тебе можно? - Она чему-то засмеялась, даже руками оплеснулась.

Наверняка жесту Виктора. Он нос ладонью вверх потер. Автоматически!

Ну, да! Третий этап миновал же.

А Матрена жест узнала. Еще как узнала. Ее аж колотить начало.

Он вытащил затычку из бутыли, плеснул в свой граненый, ей протянул:

- А ты, теть Моть, как человек нормальный, выпей-ка. Да до дна!

- Эт я нормальный человек? - протянула она, - Да я здеся вороной белосахарной воркую. Гришаня давеча даже денег не взял. Удивился сильно, с чего эт я самогонку у него прошу!

- Спасибо! - отозвался Он, - Хотела меня угостить!

- Так ить у нас завсегда так дорогих гостей устречають! - отвечала белая ворона и стопку махнула.

Махнула и застыла с открытым ртом.

Виктор принялся заталкивать в этот рот селедку из коробки, картошку с деревянного блюда.

Это блюдо он должен был узнать. Отец прототипа имел золотые руки. Это вот блюдо, рамочки, столпившиеся в красном углу его руками слажены, как и оклад черной от давности иконы.

- Это кому же ты молишься? - кивнул он на икону.

- Мать сказывала что там вроде как Никола-угодник малеван был, - отдышалась наконец Матрена.

Сходилось. Отца Виктора Николаем звали. И мать тут не при чем.

Он налег на местную, Матренину еду - картошку да соленья всякие. Новенький чайник залил ковшом и воткнул в розетку. Старая проводка и замкнула. Матрене-то не в диво без электричества сидеть. Хотела было лампу зажечь, благо керосин завелся, но Виктор попросил свечи возжечь.

- Лампа воняет. - и снова нос ладонью потер.

Она отвела глаза и принялась зажигать расставленные уже им церковные свечи. И здесь не просто. Лучину взяла, спичкой запалила и только после этого огонь к свече подносит:

- Штоб огонь чистый светил.

 

«Виктор в принципе вполне обычен, но как сын Николая генетически силен, не говоря об энергетике. Так что абстрагируйся, не то мы сделаем это за тебя.»

«Валяйте, блокируйте!» - прикидывается Он покорным и нажимает самую запретную кнопку.

Последнее, что он видит, это шоколадного цвета пальчики над пультом. Шоколадные с бирюзовыми ногтями. Так Она из пятнадцатой подрасы? На миг он пожалел о содеянном.

- Да ты сомлел никак! - раздалось над ухом, - Иди, голубь, поспи. Я те постелила…

И Он встал и пошел, покачиваясь. Будто не Матрена, а Он стопку в себя опрокинул. Да не одну.

Она стащила с него сапоги, носки. Комбинезон без швов и застежек стащить не было возможности. Прикрыла ноги, не застыли чтоб, старым одеялом и долго стояла со свечой, вглядываясь в лицо спящего.

Сомнений не оставалось. Это был тот, чье имя и произнести было страшно, чтобы не возвернулась затихшая было боль. Из горницы доносился перезвон капели из старого умывальника. Прислушалась. Она часто это делала и каждый раз вызванивалось разное.

Перед явлением этого парня рукомойник четко вытренькивал по пустому дну таза:

«Встре-чай… встре-чай… не-чай… не-чай…»

Тогда не поняла она это «не-чай». Теперь ясно становилось, что «нечаянный». А может быть «ни-чей»?

Сейчас капель явно подыгрывала ей:

«Ко-ля… сто-ляр…»

Слила из умывальника воду, провела ладонью по влажному алюминевому лбу и, стараясь не трещать половицами, вышла из дому.

 

Спустилась к речке, на мостки присела и долго слушала журчание стылой воды. Не заметила, как из груди впало в бормотание речки «Ой, летят у-утки… Летят ут-утки… И два гу-уся…» Когда дотекла песня до «не дожду-уся» позади тихо захихикали.

Матрена узнала этот едучий смешок. Нюрка Чихова. Сегодня обжималась она с каким-то чернявым. Незнакомый. На кавкахском русском стал он увещевать девку не смеяться над старым «человэком, слюшай!».

- Да какой она человек? - громко отвечает бесстыдная, - Она ж чокнутая! Ее вся деревня за дурочку держит!»

Песня захлебнулась и ушла обратно в грудь, как в сушь уходит из колодца вода.

- Да она и пьяная к тому ж! - добавила Нюрка, когда старушка мимо них по тропинке.

- Не пьяна, а выпимши! - поправила глупую.

На душе ее было легко, будто вернулась она в то время, как не было еще нажито горя, не скрутила туго беда.

А что дурочкою считают?.. Все да не все. Вот.

Двое-трое даже здоровкаются. А Михална дак у пояс кланяется. Издаля, как завидит. А как близко, одно наговаривает: «Прости меня, Матренушка, бабу подлую!»

«Христос да обоймет тебе!» - обычно отзывается Матрена.

Сама-то она ко всем с поклоном, кого не встренет. Всем рада, кто близко подойдет. А кто подойдет на край деревни?  Дале только погост. На Пасху идут, да и то мимо. «Христос Воскресе!» вместе с праздничным перегаром. А на Нюрку, как не смотри, все одно дурочка. Дале второго класса не двинулась. Четырнадцать ей только, а уж из «Племхоза» парней на ночлег привозит. Кады ведро - на стожки, а ненастье по баням тягается. Сколь раз Матрена, птичка ранняя, со свого сеновала гнала бесстыжу!

 

     А постоялец ее в это время свой первый земной сон смотрел. В адаптации первый - самый важный в их профессии. Так что он старался запомнить самые мельчайшие подробности.

Примитивность Виктора могла бы обескуражить, но студент  двух «Академий» за годы обучения кем только не побывал, чьих только снов не нагляделся.

А снилась Виктору широченная река или залив Вода вольная, прозрачная и холодная. Он вниз смотрит и радостно смеется. Смеется, потому страха не мает. Поднял к лицу свои - не свои руки. Ручонки ребенка, розовые, пухлые. Не поворачивая головы, назад посмотрел. Вот и разгадка радости! Он находится в вытянутых руках бородатого мужчины. Внизу, за плечом очень бледное женское лицо. Увидев его, Виктор принимается плакать и успокаивается только, впавши в теплые объятия. Успокаивается и там, во сне, снова засыпает.

Засыпает, чтобы пробудиться уже во втором сне…

Знакомый зал с круглыми окнами по своду огромного купола. Множество людей плавно скользят двумя хороводами - один в другом. Он в центре. Виктор напрягается, силясь сообразить, где он и что происходит вокруг, но сотрясаемый мелкой дрожью видит окружающее все хуже и хуже. Потом остается только дрожь и ровный гул заполняет пространство, а Виктор просыпается в третьем сне.

Сидит это он на дереве, вцепившись затекшими руками в ветку. Под ним пятнистые спины коров. Запах навоза, мычание. Щуплая девчонка в огромных резиновых сапогах показывает на него кнутом и хохочет звонко. Из розовых десен торчат неровные белые кусочки зубов. Смех этот ему очень нравится. Желая продлить его звучание, он спрыгивает, рассчитывая оседлать одну из коров. Корова же оказывается бычком, который резво норовит  сбросить незваного седока под копыта в общем-то смиренных коровенок. В нечеловеческих усилиях выиграть это родео, под звонкое «ха-ха-ха-ха!» пастушки, Виктор наконец просыпается в уютной светелке.

 

Глаза еще не открыв, неладное почуял. Травный дух перебивали резкие чужие запахи явно полисного происхождения: крем для бритья, грязные носки, перегар, чеснок, котлеты, вакса, бензин, гнилые зубы, больная печень, свежий навоз, блевотина, моча, кофе, женские духи. Доминировала липкая вонь табачного дыма.

Можно, конечно, исчезнуть, но тогда всему конец. Чудеса категорически исключены из проекта « А-30».

Неужели Его так встречают власти этого участка планеты, оповещенные прекраснодушными идиотами из родного Совета? Тогда вперед!

 

- Ну и что вам здесь надо? - не открывая глаз, спросил, зевнул даже.

- А ну, встать! - прошептали совсем рядом и засопели.

Картинка, глазам открывшаяся, вполне соответствовала запахам.

Крем «после бритья» сидел на стуле, Николаевой работы.

Не приметил стула раньше - плохо!

За спинкой резной толпилось соответственно все остальное.

А духами женскими веяло от ассистентки  номер 1.

«Приве-ет!»

«Вовремя я сменила нашу принципиальную?»

«Да уж!.. Слушай, не хочу я общаться с этим вонючим отродьем!»

«И это говоришь ты? Постой, ты никак совета просишь? Хорошо, зачитываю тебе твой трактат «Роль запахов в адаптизации!»

Как забавно она пришепетывает… Не замечал раньше…

Между тем, Виктор уже стоит перед развалившимся на резном стуле аборигеном в погонах. Стоит, глаза протирает. Между ним и оконцем ничем и никем не занятое пространство.

Бросок и… его нет. Ничего, что оконце малое, Он и через щель может, и прямо сквозь стену…

Но Его не поймут и затаскают милую старушенцию по допросам. Вон лицо ее мелькнуло за спинами широкими. Взгляд в муке стынет.

- Предъявите документы! - так же тихо предлагает сидящий.

Виктор вздрогнул. Не совсем к месту узнал в морщенном личике приютившей Его хохочущую мордашку пастушки из 3-го сна.

«Да покажи ты ему, наконец, убойный какой-нибудь документ!» - Пахнущая духами начинает нервничать, -

  Например, из какой-нибудь системы, недосягаемой для него!»

Он «выпрыгивает» из Виктора и взвизгивает верхней молнией:

- Что ж, ознакомьтесь, лейтенант!

У того в глазах аж зарябило от разноцветных полос на меловом развороте, вставленном в кожу, инкрустированную золотым гербом Великой державы.

Месяц колдовали над этим документом дизайнеры из 5-го «бис», впихивая в него последние психотропные новшества.

Он аккуратно высвободил документ из оцепеневших пальцев жертвы и вскинул подбородок на «шестерок»:

- Убирайтесь туда, откуда прибыли! Лейтенанта, лейтенанта своего не забудьте!

Даже не пикнули. Просто схватили начальника своего под руки и поволокли. И что еще примечательно - пятясь, убирались. Окаменев мордами и остекленев буркалами.

Виктор поднял опрокинутый стул, протер тщательно чистым полотенцем узоры потемневшие. Но запах повис в воздухе, приклеиваясь к стенам, потолку, к одежде Его, наконец.

Пришлось оконце высаживать, чтобы вытянуло вонь в сырое серое предутрие.

 

       Матрена стояла на коленях в углу под лампадой.

Поставил ее на ноги:

- Так Он тебя и не видит, и не слышит! - пояснил, - А окно я тебе новое слажу. Завоняли избу скоты!

- Скотинку-тко не забижай! - качнула головою.

И снова отложил Он разговор с «пастушкой» из третьего сна. Зачерпнул ковшом воды из Николаева ведерка. Треснуло от старости, вода сочится из трещины в широкую бадью.

- Тож законопатить надо… - пробормотал и к хозяйке повернулся.

А та спиной к бревнам привалилась и глядит на Него не мигая.

- Говорю, много возни предстоит. Прогнило все…

- Был ба Ты попроще, на коленки не перед иконой - пред Тобой встала ба!

Он не посмел перекрыть ее плавную, могучую, как река, речь.

Отвалилась от стенки, подошла к столу и, как Он давеча, огладила к углам столешницу:

- Ты ить  сейчас што сотворил!..

- Да ничего особенного, - бормотнул от порожка, - Выгнал вонючую сволочь из твоего чистого дома!

Сказал и ткнул входную дверь, с удовольствием  погружаясь в густой сквозняк.

Ну, вот опять! Дверь-то на одной петле висит.

А она головой качает:

- Ты вот выгнал, а Он тады не сможился. Вот то они его и поволокли, как энти свово лентинанта.

- и платок отвела с виска, - Вишь шрам? Эта штоб я за ними не бежала. Обушком махнул кэведист озленный.

Виктор поднес Матрене ковш:

- Пей! Огонь залей! Смой смоль - уйми боль!

- Да ты ворожишь никак? - озорно улыбнулась пастушка.

Вот только зубов у нее, даже неровных, нет больше.

- Много дел, - повторяет Виктор, - Но пострел поспел, и я поспею.

Матрена осенилась крестом и тихо призналась:

- А ведь знаю я, кто ты есть, голубь.

- И что же ты интересно знаешь? - он даже покраснел.

С другой стороны операция шла успешно, с минимальными затратами и максимальными приобретениями.

Она же губы поджала:

- Все знаю, не боись!

- А кто свору эту наслал тоже знаешь?

- А че тута знать. Гришаня и наслал. Машина-то у него одного есть. Дачники не в счет. Вот и смотался у «Племхоз». Сам и привез сердешный.

- Н-да! - только и сказал аспирант престижной Академии, а Виктор добавил, - Вот гад!

- Ты гада тож не поминай! - привычно оговорила бывшая пастушка.

   Сквозь стекла проступило белое утро. Он сварил кофе на спиртовке из «волшебного» рюкзака.

Матрена уже не дивилась ничему и кофе кушала с удовольствием.

Он чуял однако, хочет о чем-то спросить.

- Не майся, теть Моть, спроси уж!

- А не заобижаешься? - она перевернул чашку на блюдце, и в гущу вглядывается, будто гадать собралась.

- Заобижаюсь, коли не спросишь, родная ты моя!

Ассистентка хихикнула, и он в сердцах вырвал кнопку из гнезда. Одну, другую…

Последняя фраза странно подействовала на него. Отвернулся даже, чтобы скрыть навернувшиеся вдруг слезы.

Матрена потупилась и тихонько, и тоненько так:

- Надолго ли завернул сюда, соколик?

- И это все, что ты хотела спросить? - изумился Он.

Нет, рядом с этой старушечкой, ему хотелось быть человеком. Быть человеком нравилось ему все больше. Так и увязнуть недолго, но Она ждет ответа.

- Да вот приведу избу твою в порядок и дале двинусь! - ответил наконец Виктор и поднялся, - Сейчас же и начну.

Шагнул в сени.

- Эй! - звонко окликает Матрена, - Самобранку-от захвати!

Виктор поймал пустой рюкзак и расхохотался.

Чиня проводку, обдумывает вариант под названием «Матрена». Пока начерно конечно…

- Ишь ты как много дел-то зависло… - бормочет все.

И повсюду натыкается на ладную, хотя и далекую работу. Дом Матрены являлся шедевром, в смысле сделанности. Конечно ляпы-заплаты какого-нибудь Гришани в счет не шли. Они-то и обветшали в первую очередь. Основа стояла крепко. Виктор собственно Гришанин брак и устраняет теперь.

- Кто усадьбу ставил а, теть Моть? - кричит с лесенки.

- Дак Николай и ставил! - отозвалась и перекрестилась на предполагаемого Угодника.

- Тогда понятно. - и голову вниз свесил, - Дозволь иконку отреставрировать. Очень интересно на лик ее поглядеть.

бабка по действительности дура, как эти деревенские полагають? Да, не учена , как ты, иль там наша Михаловна, дай Бог ей прощения, а в головушке кой-что да мелькаить.

А все от Него… Седьмого неба ему сиятельного! Как возникнул тут - ну, как и ты! - так и замелькало у мене тут! - Матрена с уважением прикоснулась пальцем ко лбу. Вздохнула затем, - Только и успел что нову избу поставить, то есть дом Он ее называл, да меня к жизни большой, настоящей приохотить. Уволокли без жизни Его, анчихристы!

И, о чудо, кроткие глаза ее сверкнули ненавистью.

- Из жизни уволокли. - уточняет Виктор, ощущая в груди жгучую невыносимость. Теперь понимает он, для чего в себя  эту  мутную гадость опрокидывают люди. Он спрыгнул с лесенки и подошел к Матрене.

- Из моей жизни! - качает головой старуха, - Его-то вона - продолжилась и руку протянула, коснулась несмело вихров постояльца.

Никто и никогда не гладил Его по голове. И теперь в ней сразу все прояснилось, кровь веселее по жилочкам затолкалась.

- Увесь день во трудах. В баньку сходил ба. Вона волосы свалялись ровно войлок. - приговаривает.

       И действительно, отвела его в натопленную уже хатку прямо возле омутка. Встретил их полуголый мужик.

Весело встретил:

- Спасибочки, что привела, Мотря, гостя свово. Одному ить скушно сомлевать здеся.

- Да ты один и не паришься никогды. Вона ватаги со «Зверхозя» к табе кажну субботею шастають. Усю ночь деревня не спить.

- Цыть, баба! Вишь застрекотала, роно сорока!

- Ты б, паря, не цыкал на нее. Тетка она мне! - оборвал его Виктор и ладошу его потную крепенько так сжал, - Так что знакомы станем! Виктор!

- Григорий! - нехотя отозвался мужик, - Заходи уж, не холоди помещению!

В бане Он тоже никогда не был. Он понял вдруг, что люди способны доходить до сути, как пчела хоботком до нектара. Доходить и… лакомиться. Хлещет Григорий одуревшее от пара и блаженства тело Виктора скрученными в жгут ветками, испускающими горьковато-веселящий дух. Ему казалось, что не такое уж и хилое тело его донора распухло и вот-вот лопнет. В этот самый миг Гришаня сдернул его с полка и, выдвинув ногою дверь, поволок за собою к студеной реке.

Конец октября, осень в разгаре. Вода замерла где-то на подступах к нулю. В это-то обмирание они и плюхнулись с головкой. Как со стороны, рот разинув, слушал Он, как Виктор визжит, вторя ревущему зверем Гришане, как бегут они к обратно к баньке, чтобы снова растянуться на горячем полке. Пришла и его очередь стегать по красному телу. Тело осыпало его ругательствами, не желая понимать, что называющий себя Виктором занимается этой экзекуцией впервые. Ругался Гришаня, впрочем, лениво и без всякого зла.

Хорошо еще, что он сохранял за Виктором контроль, потому что после двух литров кваса, в непослушных пальцах, торчащих заживо сваренными сардельками, возник граненый стакан со знакомой уже мутью.

Виктор поставил стакан на белую доску:

- Не пью, Гриш! Космонавт я, с ракетой значит вот!

Гришаня щурит далеко не глупый глаз:

- Ну, да! Мотря сказывала. Я хотел сказать, тетка твоя! - махнул стакан сам, чем-то захрустел и принялся выпытывать у гостя подробности биографии.

Это допрос начинался, который так и не успел осуществить давешний лейтенант. И решил Он не Матрене, а этому деревенскому дятлу изложить легенду свою. Частично, конечно, выпячивая мелочи, на кои был большой мастер. Преподаватели обычно тонули в его рефератах, ставили семерки, но адаптантам позволено было все. Неизвестные тела и миры,ими структуированные, требовали от исследователей в том числе и парадоксальности. Так что мозги Гришани, наполненные самогоном и утонувшими в нем деталями легенды, сочиненной вне родной его планеты, перегорели. Пришлось его одевать и тащить до избы, которую нашел Он по единственной примете - старой раздрызганной автомобилине.

- Вот энтими руками собрал! - просипело бесчувственное тело вдруг.

Встретила их женщина, говорившая шопотом, обстрелявшая незнакомца цепкими взглядиками.

Домой возвращался Он в некоторой грусти. Женщина Гришани огорчила своей недобротою. Он даже прислонил Виктора к дереву и вышел из него для «техосмотра». Причина дискомфорта быстро обнаружилась. Спина была утыкана спицами. Аккурат вдоль позвоночника. Вспомнились колючие взглядики глубоко посаженных глазок-бусинок. Вздохнул и…

«Ты не имеешь права использовать свои дары против бездарных!» - это опять была Черненькая.

Он хотел чмокнуть ее в расплывшийся по щечкам негритянский носик, но увидел за ее плечиком рослого метиса, с тоже адоптаторским значком.

Пришлось согласиться насчет прав, но колючки, то есть спицы, он все равно собрал и отправил по обратному адресу.

Виктор недалеко отошел от Гришаниной избы, так что вопль пострадавшей услыхал.

Он уткнул Виктора носом в кору очередного дерева и скользнул к Матрениной избе.

Странно. Строение было погружено во мрак. Не горел даже фонарь над крыльцом, сегодня заботливо им прилаженный. Фонарь над нужником тоже не горел.

Замкнуло что ли?

Быть не может! Он заново поставил всю проводку.

Свет вырубили?

Так в Гришаниной избе с воплем вместе воссияли все окна.

Он устраивается на коньке крыши и оттуда пересчитывает присутствующих снаружи.

А сколько в доме?

Спускается по трубе, протискивается сквозь заслонку.

За столом сидят трое. Еще двое в сенях на свежеслаженных ступеньках.

А вот Матрены нигде нет.

Увезли что ли?

 Слышно было бы. Выходит Гришаня неспроста трепался - отвлекал.

Сильно захотелось вдруг спалить жилище этих уродов. Но довольно и того, что, заведши мотор, повез выродок свою благоверную  в больничку.

 Дождик сеет. Дорога мокрая, скользкая, а за рулем пьянь непросветная.

Он видит, как машина юзом сползает в овраг, переворачивается, и голова недавнего собеседника…

…лопается.

Истекает черной в темноте юшкой.

Молниеносно впрыгнул в Виктора и побежал за ползущей по грязи с диким взвоем «Победой».

Непонятно было, кто выл громче, Гришанина баба или или мотор.

- Стой! Куда? Ты ж пьяный совсем! - Виктор рванул на себя дверцу и, отпихнув невменяемого мужика по скользкому сидению от руля, повел машину к шоссе.

Усыпил обоих, завез из в дальних луг. Спицы повтыкал в мягкую землю и зашагал обратно к деревне.

Пришлось шарахаться от каждой проезжающей машины.

Свернул к реке и по берегу пробрался к баньке, в которой за теплым еще котлом калачиком свернулась Матрена.

Коснулся ее лица. Щеки мокрые. Это она его что ли оплакивала?

Да, его. Увидев темную избу, она к ней даже подходить не стала. Кинулась было к Гришкиному дому, а там Зойка с районным лейтенантом обжимается. К себе его зазывает, пока мужик в бане парится. А он говорит, потом, мол, как дело прикончим. За энтим лейтенантом кралась Матрена к бане. Тот послушал, послушал и обратно пошел. Только теперь уже к ее избе.

Стоп! Выходит, Зойка не знала, с кем ее мужик в бане пьет. Мало что ли у Гришани собутыльников?

Потом Матрена кружила вкруг своей усдьбы, высматривая засаду и к баньке вернулась аккурат, когда Виктор Гришаню в его дом вносил. Разминулись.

Вик тор растянулся на влажном еще полке и глаза прикрыл.

«Уходи!» - равнодушно, как на учении, советует ассистентка.

Он снес спящую к катеру и пошел вниз по реке к райцентру. Там они пересели на баржу и поплыли мимо небольших городков и деревенек  к большому городу, где милиция искать его уже не собиралась. Правда, на столбах расклеены были портреты, не имевшие с оригиналом ничего общего. Виктор потому и выбран был, что обладал даром почти абсолютной безликости.

И куда они собственно ехали потом поездами, электричками, автобусами. Даже на телеге пришлось трястись.

А туда, где жил настоящий Виктор. Матрена в основном спала, а когда не спала, начинала сокрушаться об оставленном доме:

- Как ты избенку мою поправил! Душа пела! Жить ба да жить.

И еще о невспаханном огороде, о кошке Настене:

- Приведет котят домой, а дома никого и нету!

Он обещал ей скорое возвращение, а больше молчал, поглаживая по седым волосикам, скрученным в крошечную фигу под обломком гребенки.

С Матреной надо что-то делать и с настоящим Виктором кстати тоже.

Т а м  царит гробовая тишина, хотя связь в порядке. В отсек к Черненькой набилась вся смена и смотрят видеозапись как сериал.

Он опять тянется  к красному сенсору, но кто-то останавливает его руку легким шлепком. Никак сам руководитель эксперимента:

- Ты нарушил все запреты. Отзыв уже оформлен. Я получу свое за то, что не поставил тебя на автоматический режим, хотя знал, знал, что так все и будет...

Они прокручивали прогноз? Фу!

- Да, прокручивали. Эта паршивая планетенка потому и осталась почти не изученной, что все адоптаторы выходили из строя, не выполнив даже трети программы. А ты в добавок нарушил интервал!

- Но возникла необходимость!

- Да, возникла. Насущнейшая.

- Так в чем же дело? Я в форме, сканирование самое эффективное...

- Ты в опасности! За тобой всепланетарная охота идет. Попросту облава, понимаешь?

- Ну и что? Они - там. Я - здесь.

- Да еще эту старушенцию прихватил. Это что, извращение? Зачем тебе она? Инструкцией категорически запрещено отожествление более десяти  ЭМО. Ты же почти перекрыл Христа.

- Насчет Христа вы хватили, конечно, а вот  на старушку у меня большие надежды.

- У тебя не может быть никаких надежд, потому что твой отзыв уже одобрен Советом.

- Тем самым Советом, который эту облаву, как вы выразились, спровоцировал? Психоэквилибристы, маразматики!

- Не оскорбляй Совет. Ты знаешь, у них тоже имеются трудные сектора.

- Труднее, чем этот? - Он притопнул кроссовкой по мраморной плите вокзала.

Матрена приоткрыла глаза и втянула его в свой кроткий взгляд:

- Никак что-то не ладится у тебя, соколик?

Виктор отвернулся.

- А ты меня обратно отпусти. Гляди, кака я для тебе помеха! А ить отродясь никому в тягость не была.Отпусти, голубь, Христом Богом советую. Время пройдет - приедешь, коли вспомнюся.

- Вместе и вернемся!  - нахмурился он.

Это что же получилось, не она ему, он ей в тягость приключился!

В отсеке присутствующие дружно захохотали. Он потребовал отключить звук и вообще...

- Посторонних просят покинуть бокс! - скучно тянет в микрофон черненькая.

Руководитель сидит за соседним столом и, посапывая, играет в "Лупоглазики".

Виктор нажиманет на красный сенсор. Ничего не происходит.

- Пора понять, что я лично контролирую каждый твой шаг! - гудит руководитель, не отрываясь от игры.

 

- Как ты думаешь, теть Матрен, что тем типам, что в твоей хате засели, от меня нужно?

Он подсел к старушке на вонючую вокзальную лавку.

- Дак в нашем районе диверсантов каких-то выкинули, вот они и бросились всех чужаков ловить.

Господи, как просто.

- И что, я похож на диверсанта?

- А хто тебе знаить? Мне ты солнце в оконце, а для их, можа, и чужой.

- И то! Не пью, не курю, не матерюсь. Что там еще? А вот! В район не стучу.

- А на кого табе стучать, голубь ты мой неприкаянный?

- Что ж ты плачешь? - обнял ее Виктор, - От обиды аль от жалости?

Матрена сморкнулась в рукав и подняла оживленные пытливость глаза на "голубя":

- А и в самом деле, чевой-то я маюся? Жива, сыта, здорова - тьфу, тьфу, тьфу!  Эта вовремя ты меня вопросил. Почаще так делай! Учи меня, дуру ленивую, коли до сих годков ничему сама не научилася!

Матрена была восхитительна в недовольстве собой, и Он рискнул:

- Веришь ли Ты мне, Матрена?

Вытерла глаза кончиком платочка и отчеканила:

- Нет, не верю!

Так!

- Лукавый Ты. Наплел с три короба.

- Неправда! А коли наплел, повтори-ка плетенку мою!

Матрена покраснела и застенчиво прикрылась тем же кончиком платочка:

- Ин не повторю, правда твоя...

- Почему ж не веришь?

Отмахнула ладошкой и шепнула:

- Сама себе накрутила, заворожила и... обманулася.

- В чем же обманулась?

- В том, что сынок Ты Николая... Похож, сердце заходится, когда гляжу, а не сынок! Кровя в Тебе иные - не так как в ем бегуть!

Слышит ли ее шеф? Небось, опять бокс битком! Смотрите, смотрите, выпускники трудновыговариваемых Академий, на порождение "паршивой планетенки". Вслушивайтесь в смешной ее говор и дай вам Всепроникающий понять, о чем она!

- А Ты журчание ручья разумеешь, Матрена? - спросил вдруг.

- Что ж тута разуметь? - за неимением столешницы она огладила замызганные подлокотники, - Человек ить рожден, чтоб все разуметь, а не только ваши книжки крапленые...

Снова  т а м  взрыв хохота.

- Мешаете работать! - молча крикнул Он.

- Очистить помещение навсегда! - рявкнул Руководитель, даже рукой пришлепнул. В "Лупоглазики" он уже не играет.

- Ты вернешься, Матреша, прямо сейчас, но как не хочется мне расставаться с Тобой!

- Дак и не расставайся, коли так! Придумай что. Вона, как у Тебе ловко все ладится-то. Кабы я так могла!

- Ты считаешь, что ловко? - Он смешался даже.

Виктора он оставил и не без облегчения.

- Ловчее только у Николая строилось. Я тя знашь, как зауважала, коды ты энтих фуражников с дому угнал. Во мне даже жизня пробудилася, потому ты тады сделался, каким усем надо ба стать. Тады и поняла, что никакой Ты ня Виктор.

- А Виктор, между прочим, недалеко отсюда живет. Двое суток по реке.

Матрена медленно повернула голову:

- А рази он есть на свете?

Перекрестилась.

- Есть. Женился, сынок у него - Николаев внук.

- И ты его сам видал?

- Скажи "да", и мы тут же в гости к нему махнем! - ушел Он от прямого ответа.

- На кой ему кака старуха. Еще удумаить, что набиваюся. К ему не поеду! Вот на Николаеву могилку глянуть, да и то обойдуся.

И снова перекрестилась.

- Вот могилы Николаевой там как раз и нет! - заметил Он.

- Сгинул, значит, без следочков. А можа и жив где, а? - наморщенные руки вцепились в рукав турецкой куртки.

Погладил эти руки:

- Может, и жив.

- А с чего ба яму и ня жить. Жильный, сухой. В теле и в душе чистоту наблюдал. Кабы не те, что уволокли яво в Нети...

- В Нети наблюдать чистоту тела и души не можно! - кивнул Он.

В боксе снова кто-то прыснул.

Неть она и есть Неть. - снова отерла подлокотник Матрена, - А деревня наша не Неть? А ен жил в ей, радовалси, смеялси да ручками свам золотыми усе к ладу прилаживал.

- Лад. - повторил Он. - Иконку я твою так и не отмыл.

- Ишо успеешься.

В боксе кто-то хрюкнул от удовольствия. Не иначе кто-то из этнографов.

А старушка ворчливо продолжила:

- Не будут жа энти усю жизню в избе нашей сидеть!

- В нашей, ты сказала? - в верхней части груди возникло что-то незнакомое.

Матрена подняла голову и строго глянула:

- А ты жа бездомный. У тебе даж там, откудова ты взялси, свово дома нету. Сиротина ты моя!

Глаза синие наполнились слезами, но улыбнулась сквозь них:

- Таперя знашь, от чего плачу...

- Теперь знаю! - глухо отзвался Он.

- Вот и Николай тож таким был, - Она сняла платок и наново повязала на волосенки, - В точь, как ты! Ага. Значица вы с им из одного гнезда и вывалилися на мою бедну головушку.

Он онемел.

 Молчал бокс.

Молчал Руководитель Программы.

     Дальше все было просто. Вернулись в Опушкино, и Он принялся за текущие дела.

Навестил Гришаню и заменил требуху "Победы" начинкой крепенького "Джипа". В глазенки жены его заглянул, шепнул что-то в ухо ее обвислое. Громоздкая серьга с глупым турмалином задрожала. Но с тех пор ни одна живая душа не тревожила больше тихую осеннюю жизнь бабушки Матрены.

Сам Он часто отлучался из деревни "по делам", но неизменно возвращался в избу, ставшую первым в Его жизни домом.

Однажды Матрена взмолилась:

- Отпустил бы ты меня, голубь! Устамши я быть.

- Нешто плохо тебе, аль нерадостно? - спросил, склонившись к ней маленькой.

- И в радости устаток наступат. Отпусти мене, родненький!

Он замотал головой.

- По добру прошу! - свела она вместе бывшие бровки, - Обузой никому не была.

Он залепетал что-то о береге моря, о спецперсонале. Туда даже позвал, откуда когда-то свалился на ее голову.

Она даже ручками всплеснула:

- Дак кака надоба тама в мине? Трухлява да морщена, глянькося!

Он даже о регенерации речь повел, только она и слушать не стала:

- Усе то иное. А здеся я под елку ляжу. Плохо что ль?

И легла. В очередную его отлучку. Деревенские, впрочем, его дождались. Все собрались. Даже лейтенант из "Зверхоза" на "козле" своем к погосту подъехал. Ему Он тоже мотор на японский сменил. За что был немедленно прописан.

Под елочкой и положили, как она хотела. Бабы плакали. Все почувствовали без нее пустоту.

На поминках Он выпил. Впервые в жизни без страховки.

Очередная ассистентка, рыженькая на этот раз, тут же заменила ему кровь, так что пришлось притворяться пьяным. Впрочем, каждому было до себя. Все деревенские сильно сдали. Ему тоже пришлось волосы выбелить да морщины на лицо напустить.

- А ты, Витюш, вроде и не стареешь! - прищуривает Гришаня хитрый, но грустный глаз.

- А Он, как дерево, сам помрет, а стоять останется. За твое здоровье, Витек! - понимает уже бессчетную стопку лейтенант.

     А когда все разошлись и бабы перемыли посуду, а ребятня растащила по своим домам стулья и столы, к избе Матрены подурчал справный, но очень уж задрипаный "Жигуленок".

Остановился, цокнул дверцами и выпустил трех человек. Двое остались у машины, а третий направился к дому. Подошел, на калитку облокотился. Виктор с крылечка по ступенькам и к перильцу прислонился.

Гость кашлянул и слишком знакомым голосом пробаритонил:

- Здравствуйте, стало быть! - и руки развел в стороны, - Разрешите мне в вашем лице приветствовать Великую цивилизацию!

Виктор отошел от крылечка, калитку отвел:

- Здравстуйте, господин Президент! Проходите в дом. Извините, горе у меня.

- Я учел. Потому без помпы. Вот! - протянул тонкогорлую бутылку, - На помин души рабы божьей Матрены.

И на образ перекрестился.

Уже не таясь, Виктор вынул из пустого буфетика подходящее для такой персоны угощение и узкие бокалы.

Гость сдержанно крякал на такие чудеса.

- А спутников что же не зовете? Трапеза-то поминальная.

- Они на работе не пьют, не едят и не спят! - дернула губой персона, - Я вижу вы обычаи наши уже досконально изучили.

- Я тоже как бы на работе! - тонко улыбнулся Виктор и напялил на себя фрак.

Президент покачал головой и поднялся над столом в немалый свой рост. В руке бокал, на рукаве креп:

- Поднимитесь и вы, Виктор, так сказать, Николаевич!

Ну, поднялся, стул отставил.

Молча выпили. Вино сладостно разлилось по всем закоулкам тела и души. Вот это винцо!

И снова эта рыжая свистушка заменила ему кровь.

Президент между тем отставил бокал и протянул своему визави огромный конверт с гербом.

Они обменялись полуяпонскими поклонами и рукопожатием, после чего Президент вышел, не забыв снова перекреститься на Матренину икону. Виктор проводил персону до калитки, где сдал ее на руки тем двоим.

"Жигуленок", заурчав сытым мотором, растворился в ночи.

В конверте обнаружилось приглажение на "Саммет 24-х." И записка: " О сроке в целях безопасности будет сообщено дополнительно."

 

- Эта кто ж такие к тебе учерась приезжали? - поинтересовался Гришаня, заглядывая наутро в открытое оконце.

- На "жигуленке"-то? - Он промакнул полотенцем привезенный с последней "командировки" нездешний золотистый загар.

- На ем, на ем! - прищурил привычно глаз сосед.

- Так сам шеф! С соболезнованием. Вот бутылец выставил с марочным. Заходи опохмелимся.

- Ишь ты. с соболезнованием. Видать ты у их на хорошем счету, Витюш!

- Ну, это смотря от какого забора считать! - Виктор разлил винцо в Матренины стопки. Бокалы и яства канули в "буфетике", так что и закусить было нечем.

Винцо пошло по жилочкам и обоим стало хорошо.

И что замечательно - Рыженькая почему то не вмешалась в Его кровоснабжение.

- Чуть-чуть можно! - пробасил Руководитель.

Голос у него был довольный.